В морозный день - Афанасьев Юрий Николаевич. Страница 3

Роговы даже кур держат! Недавно прибежала бабушка Пелагея к матери Ундре. «Слушай, девка, — начала с порога, не поздоровавшись (она всех женщин в Кушевате, даже пожилых, зовёт «девками»!), — история со мной какая приключилась. Утром, значит, вышла я за дровами, прихожу — на тебе! По дому ведро расхаживает. Протёрла глаза, думаю, спросонок, а ведро ползёт да ко мне всё норовит. Бросила дрова, метнулась в сени и зацепилась в дверях сарафаном. А из-под ведра петух! Это мой квартирант отчебучил. Чтобы его рано по выходным не будили, накрыл петуха-то ведром!..»

Квартирант… Эх, можно только позавидовать Аркашке, что у него живёт геолог Фёдор. Вообще-то он живёт в тундре, где буровая вышка, а в Кушеват приезжает отдохнуть. Таких железных вышек на Ямале сейчас очень много. Высоко тянутся они в небо — до сорока метров каждая, и чумы кажутся в сравнении с ними совсем маленькими, как ондатровые норки.

Про комсомольско-молодёжную бригаду, где работает Фёдор, в газетах пишут, а бабушка Пелагея: «квартирант»! Так называет, потому что деньги с него берёт за проживание. Дедушка Валякси за это недолюбливает Роговых. У ханты и обычая такого нет. Они даже и не спрашивают, сколько дней собирается у них прожить человек. Это его дело, когда надо, тогда скажет. Уезжает человек — сзади к нартам привяжут мешочек, в нём всегда найдётся что поесть. Ведь дорога в тундре неожиданно может оказаться длинной: злая вьюга заметёт, волки оленей напугают, нарты сломаться могут.

Но есть у дедушки Валякси непростительная слабость. Из тундры приедет, к Сем Ваню сходит. Браги выпьет, придёт, сложит под себя ноги и, раскачиваясь на пятках, до позднего вечера песни поёт: «Мои олени самые жирные, у ветра много глаз, но догнать моих оленей он не может».

— Какие глаза у ветра? — удивляется Ундре.

Утром дедушка пыхтит и ворчит про себя. Опять чего-то наобещал Роговым, теперь не откажешься. Или оленьих шкур наобещал, или мяса, или опять отвезти молоко на буровую вышку геологам. Бабушка Пелагея замораживает молоко в чашках, сверху образуется сливочный сладкий наплыв — очень любит его Аркашка. Подогреет бабушка Пелагея чашки, оттуда и вывалится мороженое молоко такой же формы. Как льдинки, складывает его дедушка Валякси в мешок. Ему не жалко отвезти молоко геологам, но очень дорого за него просят Роговы, совсем не по такой цене, как в магазине.

— Обманывают немножко геолога, — ворчит дедушка, собираясь в дорогу. — У Роговых, как у лисы, ум вертится от хитрости. Однако эта работа — не нарты по рыхлому снегу тащить. Хитрый ум у Роговых. Вчера браги у них выпил, ноги будто по небу ходили. Тьфу! — плюётся дедушка Валякси и так затягивает тынзяном — арканом — мешки с молоком, что только поскрипывают нарты.

— Да, трудно, конечно, Аркашке со своими стариками, — сочувственно вздыхает Ундре. — И пожаловаться некому.

Ундре, как дом построили, теперь с матерью живёт, дедушка Валякси часто приезжает. Отец далеко в Обскую губу уехал рыбу ловить. Ундре по нему очень соскучился, ждёт и дни вычёркивает. А Аркашке ещё трудней. У него родители геологи, камни на Урале собирают и всегда вместе уезжают и приезжают.

Ундре ещё больше захотелось увидеть Аркашку.

СЕМ ВАНЬ

Скучно от морозной тишины. Даже мохнатые собаки лениво приветствуют друг друга, не выясняют отношений, кто первым улицу занял, не злобятся. Не видно ребят, не слышно их голосов. А взрослые очень уж серьёзны в морозный день. Фыркнул снегоход «Буран», рыбаки, сидя на нартах в неуклюжих мохнатых малицах, скрылись в сторону Оби. Скрипнула дверь сельповского магазина, и женщины вслед за продавцом кучкой вкатились быстрее в тепло. Сем Вань, со всех сторон осмотрев полено, деловито укладывает его в поленницу. Он не обращает внимания на мороз, уж очень занят своим делом. С двух сторон ограда полностью обложена дровами. Но этого мало. Сем Вань хочет окружить дровами весь дом. Вот он начал измерять шагами, сколько ещё осталось, чтобы сомкнуть кольцо. Лошадь покосила на него глазом, потёрла морду о поленницу, чтобы сбить сосульки с ноздрей, — и дрова рассыпались. Сем Вань вернулся, заложив руки за спину, стал прохаживаться взад и вперёд, грозить пальцем мерину.

Мерин, конечно, не Аркашка — спорить не будет.

— Аньки-мама, — спрашивает задумчиво Ундре, — а почему Роговы деньги копят и зачем людям деньги нужны? Я видел, как они их в чулок кладут.

Мать внимательно смотрит на сына, тоже задумывается.

— Не знаю, как правильно ответить тебе, Ундре, — признаётся она. — Деньги нужны, чтобы купить в магазине вкусную еду, одежду, куда-нибудь уехать жить…

— А куда они собираются уехать? — настораживается Ундре. — И Аркашку с собой заберут?

— Чего ты так испугался? — успокаивает мать. — Никуда они не уедут, здесь и останутся.

— А зачем тогда копят? — не успокаивается сын.

— Откуда я знаю, — начинает сердиться мать, — для чего людям в посёлке нужны деньги, может, спать на них мягче.

— Перину, что ли, хотят сшить? — удивляется Ундре. — Разве нет у них утиного пуха? Дедушка им целый мешок относил.

Пельмени с железного листа булькают в кастрюлю, горячие брызги летят во все стороны.

— Да перестань ты меня допрашивать, — трясёт мать рукой, морщась от боли.

Ундре обиженно поворачивается к окну, дышит на запотевшее стекло. «Вот так всегда, — думает он, — у взрослых ничего по-взрослому не спросишь…» Ундре не может ответить, любит ли он Роговых или нет, но очень хочется, чтобы они никуда не уезжали, чтобы всегда, когда захотел, можно было увидеть Аркашку.

Ундре знает, что Аркашке стыдно бывает за своих стариков. Он всё обещает Ундре перевоспитать их, читает им районную газету, то есть политинформации устраивает. Сем Вань политинформации очень любит слушать, даже спорит с Аркашкой, но только перевоспитываться не хочет.

— «Встав на предоктябрьскую вахту, — читает Аркашка, — комсомольско-молодёжная бригада Фёдора Белова на буровой вышке Р-78 решила выйти на проектную глубину к пятому ноября, то есть бурильная колонна уйдёт в глубь земли почти на четыре тысячи метров!..» Здорово!

— Да-а, — соглашается Сем Вань. — Надо же, такую махину в тундре взгромоздить. Это так и осверлятся куда-нибудь в Англию или Америку. — Сем Вань давно знал от Аркашки, что Земля круглая. — Вот деньжищи-то куда ухлопали. Как кроты, норы сверлят, а где и пусто окажется: ни нефти там, ни газу… Надо же, триллион кубометров газу добудут только в нашем районе. Это по деньгам-то сколько получится?

Ундре с Аркашкой знали, как на счётах отложить триллион, но представить эту цифру тоже не могли, то есть не могли её сравнить с чем-нибудь.

— Тебе бы только всё на деньги считать, — от беспомощности Аркашка сердится. — От жадности на одно ухо уже не слышишь. Тут люди, может, героизм показывают в вечной мерзлоте, может, нефть и газ срочно ждут во всех городах.

— Вот-вот, — не обижался Сем Вань и по-своему продолжал рассуждать: — Мы со старухой всю жизнь стараемся домой да к дому своему. А тебя для дома нет. Последнее из дома стащишь, с друзьями поделиться прыткости хватает… Как понимать?

— Если у меня много, а у другого нет, почему не поделиться? Это не тащить. Когда ты около Кушевата лес рубил на дрова — вот это называется «тащить».

— Я за дрова леснику в тот раз денежки уплатил, штраф, — разъяснил Сем Вань, — так что оплачено.

После такой «политинформации» Сем Вань начинал спорить с Аркашкой и ремнём грозил. Ундре от их спора только ещё больше путался. Конечно, бывает, что Аркашка без спроса что-то берёт, но и Сем Вань уже давно немножко неправильно живёт. Как сказала мать Ундре, на чужой силе до старости проездил. Это она про «Карась», про катер. По правде же это даже был не катер, а катеришка — полукруглый, деревянный. Но стучал громко, так громко, что всё на нём прыгало и звенело. «Карась» когда-то был единственным судном в Кушевате. Капитаном и мотористом на нём ходил Сем Вань. Тогда он не забывал по праздникам на горячую проволоку накручивать и левый ус. Но всё равно борода у него вечно была пропитана мазутом.