Север Северище - Фомичев Владимир Т.. Страница 19

 Затем его взгляд машинально скользнул по конверту письма, лежавшего рядом с дощечкой. На обратном адресе было обозначено: Тюменская область, п. Советский. Павел удивился: и все? Подозрительно! По-нормальному сообщают и другие сведения, они фактически являются обязательными, во всяком случае пишутся автоматически. Если корреспонденцию отправлял бы он, то дальше обязательно указал: жилпоселок ПМК, ул. Профсоюзная, 86-2, Котов П. А. Да и почерк не его. А никого другого там Тамара не знает, как восемь месяцев назад не знал сам Павел. Весьма заинтригованный, он стал рассматривать конверт. Штемпель подтверждал, что письмо действительно отправлено из Советского. Причем еще в июле. Похоже, к услугам почты кто-то прибегнул инкогнито. Любопытно, любопытно! Пьяного в лоскуты, даже бегущего голым по снегу в состоянии белой горячки в ханты-мансийской тайге встретить можно, но анонимщика – вряд ли. Во всяком случае, трудно такого конченого человека там представить. Хотя все жители района новоселы, но все-таки - особой человеческой породы. Не каждый из двуногих приедет туда, чтобы основательно осесть, и даже прибыв, – не всякий задержится. В Северном Зауралье практически гнилого народа не бывает. Это вам не Москва. Само письмо лежало тут же под конвертом, и Котов прочитал текст, который гласил следующее:

 “Тамара! Я и Павел любим друг друга, живем как муж и жена, и ничто в жизни нас не может разъединть. Сожалею и извиняюсь, что так получается, но наша любовь – сама судьба. Я уверена, что Паша будет именно со мной, потому что больше подхожу ему, и чувство мое сильнее твоего.

 Во-первых, я человек искусства, у меня уникальные вокальные данные, скоро буду петь в лучших столичных залах. В гуманитарной сфере определились его настоящее и будущее, что никак не вяжется с твоими инженерными устремлениями. Во-вторых, если бы ты его боготворила, то была бы вместе с ним, а не отпустила одного, тем более в трудный для Павла период. А я северянка, как и он. По-настоящему счастлива быть рядом, восторгаюсь его творческим горением, которого ты, как он сам догадывается, не можешь постигнуть. Меня же он воодушевляет. Мужчина всегда выражает вотум недоверия той женщине, которая его не понимает, но испытывает единение с родной по духу. Тем более, когда этот мужчина – писатель, творец.

 Я хочу, чтобы ты трезво оценила ситуацию, и не мешала Павлу в создании новой семьи, которая ему нужна больше, чем возникшая у него с тобой. Ваш совместный ребенок тут ничего не может изменить, потому что у нас тоже скоро будет общее дите. 

 Я думаю, что мы обе думающие женщины и поступим разумно, а не иррационально. Переступим же каждая в свой другой душевный период без излишней траты нервов.

 Знаю, что ты будешь оскорблена в своих лучших чувствах. Но, известно, любят тех, кто рядом. И тебе легче услышать об измене Павла издалека, от постороннего человека. Хуже было бы, если бы об этом узнала, приехав в Советский и лично убедившись во всем.

 Вчера был День молодежи. Мы с Павлом отмечали его вместе, а закончили, как водится, бурной ночью у него в поселке передвижной механизированной колонны. Под сильным впечатлением я и пишу письмо. Может быть, этим объясняется его некоторый сумбур, да и излишне горячительного употребили.

 Однако, чтобы ты убедилась воочию, что у нас все решено, между нами секретов нет, высылаю твое последнее письмо к нему, которое он не только позволил мне прочитать, но отдал насовсем, сказав при этом: “Можешь использовать по своему усмотрению”.

 Это письмо Тамары, как ни странно, было здесь же. Оно было написано синей пастой, на плотном большом листе бумаги из почтового набора, с изображением в нижнем правом углу симпатичного бурого медвежонка, подпоясанного поясом с пряжкой из пяти колец. Лист был исписан с двух сторон очень красивым и ровным почерком. Письмо начиналось словами: “Здравствуй, милый мой Пашенька”, а заканчивалось фразами: “Пиши и пообещай себе: если создашь роман, бросить курить. До свидания. Целую. Крепко-крепко обнимаю. Твоя Тамара. P.s. Я придумываю, что бы семье твоего замечательного друга Г. Грушко сделать хорошее”.

- И как же хранит меня провидение, - проговорил Котов вслух, - коль я получил чуть не у поезда перед этой поездкой домой письмо из ЦНИССТРОЙНЕФТИ от Владимира Гербарта, где появление присланной Тамаре корреспонденции-провокации разъясняется лучшим образом! Есть, выходит, справедливость.

 Удивительно, что я, вчерашний противомэлоровец, стал, выходит, “во веки веков” объектом бешеной ненависти; видно, на слишком больную мозоль некоторым наступил. Нахожусь в потрясающей дали, занят иными делами, а ОНИ все ведут свои темные делишки, жестоко мстят потревожившему осиное гнездо. Чтоб сам больше никогда туда не лез и другим заказал. На этот раз у них номер не проходит, а при иных обстоятельствах еще неизвестно, какие могли быть от подобной клеветы последствия.

 Сообщение из Советского не имеет ничего общего с действительностью, но его практически невозможно было Тамаре оставить без внимания. Бедная, что передумала!

 Действительно, семью Котовых на этот раз судьба чудесно поберегла. И вот каким образом. Когда Павел шел на железнодорожный вокзал станции Верхнекондинской, ему случайно встретилась почтальонка Юля, которая его хорошо знала. Услышав, что Павла Афанасьевича больше недели в Советском не будет, сказала:

- Тогда корреспонденцию, в том числе письмо для вас, берите с собой. Чуть-чуть и разошлись бы: несла все оставить в вашем почтовом ящике.

 Поблагодарив Юлю и распихав почту по карманам, журналист заторопился к поезду. Лишь когда состав тронулся, стал с ней разбираться. Полной неожиданностью оказалась весть от молодого немца Володи, с которым вместе трудились в нормативно-исследовательской станции. Гербарт являлся инженером производственного отдела, где начальником был Валерий Семенович Корзинкин, несправедливо уволенный Мэлором и защищаемый Павлом Афанасьевичем до собственного исключения из партии. У нынешнего собкорра “Ленинской правды” каких-либо доверительных отношений с молодым работником Гербартом вроде никогда не было, не приходилось даже выполнять совместных заданий, поэтому с огромным интересом стал читать то, что Володя написал. Оказалось, юноша потрясен благородством поступка Котова и решил сказать ему об этом. Молодого друга особенно поразило во внутренней истории ЦНИССТРОЙНЕФТИ то обстоятельство, что “Васяткина Мишу брал на работу и передавал ему свой опыт, учил с азов как раз Валерий Семенович, которого юный мерзавец предал”. “А вы, - продолжал В. Гербарт, - трудились даже в другом отделе, но возмутились попранной здесь справедливостью, с риском для своего блага вступились за нее. Лично мне от вашего поступка дышится легче. Я горжусь, что работал вместе с вами”.

 В конце письма Володя сообщил, что “подруга секретаря парторганизации Юдовой Р. М., референт министра, специально ездила в Советский район, в Пантынг, где базируется экспедиция первооткрывателя сибирской нефти Семена Никитовича Урусова. Но, как мы недавно выяснили, - не с производственной целью, а по вашу душу. Чтобы узнать о вашем положении на новом месте, получить компромат к разбору вашего персонального дела на партийной комиссии. Но, видимо, ничего не добыла. “Банда Мэлора” обозлилась, что Котов стал журналистом. Но все же они имеют садистскую радость, потому что командированная в Пантынг выкрала в коррпункте “Ленинской правды” письмо вашей жены и устроила какую-то подлость, “подложила под ваши семейные отношения мину, которая, мол, обязательно их взорвет. Злорадствуют: “народный мститель” убедится, что тронувшим нас не сдобровать, мы неприкосновенны ”.

 О, дщери провокации! Любая из вас способна на сколько угодно бесчестных поступков. Однако ваша “непроницаемая секретность”, как видите, порой ясна, что божий день. Значит, дело было так. Праздник молодежи отмечали на речке Ух, в пяти километрах от райцентра. Для Павла и его компании, в которой были и геологи из Пантынга, к вечеру торжество переместилось в Дом культуры Советского. На столе собственного кабинета среди бумаг лежало это Тамарино письмо. Выходит, оно было изъято московской геологиней, когда журналист занимался оргработой по продолжению встречи с приезжими гостями, уходил из кабинета в магазин. Пропажу, естественно, он не заметил, не мог о ней и подумать. Возвратившись с продуктами, смахнул все лишнее со стола, сложил в углу рядом со своим стулом. Чаепитие продолжалась до отъезда гостей. А на следующий день референтка министра нефтяной промышленности, которую можно назвать лишь Сучарой, находившаяся среди пантынгцев, ехала в Москву и опустила в Советском вот этот конверт.