Обретенный май - Ветрова Мария. Страница 13
Перед Катиным мысленным взором из какой-то оглушительно-темной пустоты удивительно отчетливо возникло довольное, с его вечной ядовитой ухмылочкой, лицо Любомира — человека, растоптавшего за одно краткое, почти неуловимое мгновение всю ее жизнь, которой еще совсем недавно не угрожало ничего, страшнее самой обыкновенной, заурядной бедности, казавшейся теперь по сравнению со случившимся настоящим благом.
Она резко поднялась с постели, на которой сидела, опять подошла к окну и посмотрела вниз.
День клонился к вечеру, жара немного спала, и набережная, на которую выходили окна этой вдруг ставшей чужой квартиры, была, как и положено, забита машинами всех мыслимых и немыслимых марок и расцветок. А видная ей отсюда часть панели, прилегающая к дому, — пешеходами. Тоже разноцветно, пестро одетыми, спешащими куда-то по своим незамысловатым делам, оживленными и не очень, счастливыми и не слишком. И каждому из них, вплоть да медленно шаркающего с двумя палками-подпорками старика-инвалида, она яростно завидовала. Потому что каждый из них, включая больного старикашку, был свободнее и счастливее ее, Кати, жил своей собственной жизнью, по своему собственному усмотрению, и шел, куда хотел, влекомый своим и ничьим иным желанием.
— Я его убью, — хрипло произнесла Катя. Ненавистная физиономия Любомира вновь промелькнула где-то в глубине сознания, и она повторила: — Я его убью.
Отойдя от окна, Катя плотно сдвинула шторы и включила верхний свет. Потом она долго рылась в широченном ящике своего туалетного столика, переполненного всяческим хламом. Какие-то пустые коробочки и пузырьки из-под дорогих духов, которые ей почему-то жаль выбросить, тюбики наполовину использованных кремов, бархатные коробочки, обертки от шоколада, несколько ниток дешевых бус… Наконец, когда она уже начала нервничать, искомое нашлось.
…Это был крошечный, необыкновенно красивый дамский пистолет белого цвета с отделкой из серебра — почти сувенир, почти игрушка… почти! Подруга, подарившая его Кате на двадцатисемилетие несколько месяцев назад, каким-то образом провезла пистолет через границу из Парижа. «Учти, Катька, что эта красота все-таки стреляет метров с двух-трех, говорят, из него запросто можно кого-нибудь пришить… Это тебе, как в английских детективах, — для самозащиты!» И именинница, и гости были тогда в восторге, особенно когда обнаружили в прямо-таки игрушечной обойме пять крохотных, но настоящих пулек, тоже серебряных.
Целый месяц Катя хвасталась этим подарком знакомым и друзьям, потом сунула его в ящик и совсем позабыла про пистолет. А теперь вспомнила.
Несколько минут она внимательно смотрела на него, пытаясь определить, где находится предохранитель, о котором знала понаслышке. Катя не стреляла никогда в жизни. Она направила пистолет в сторону своей подушки, дернула за предохранитель и нажала курок… Ее потрясло даже не то, что она сумела выстрелить, а то, что пролежавшее почти год оружие не подвело. То, как легко и просто, почти бесшумно это произошло. Некоторое время она так и сидела с рукой, вытянутой в сторону изголовья их с Александром кровати, с изумлением, не моргая, разглядывая образовавшееся в подушке и, как выяснилось позднее, в спинке кровати отверстие. Катя рассмеялась. Она смеялась все сильнее и сильнее, почти взахлеб, пока не поняла, что это — истерика.
Катя сумела взять себя в руки и оборвать смех, куда больше напоминавший рыдания. Она еще посидела немного молча, думая ни о чем, прежде чем встала и заглянула за продырявленную подушку. Пулька накрепко застряла в деревянной спинке кровати, вдавившись в нее и сплющившись сама. Женщина поднялась, сходила на кухню за ножом и минут пять выковыривала ее из твердого дерева, пока ее усилия не увенчались успехом. Пульку она бросила все в тот же ящик. После чего, кинув косой взгляд на так и не поднятое с пола серебристое платье, покачала головой: для ее цели это легкое полупрозрачное одеяние, выбранное для завтрашних «гостей», не подходило.
Спустя еще полчаса, дважды перерыв весь свой гардероб, Катя остановила выбор на черном длинном платье с разрезом на бедре из тяжелого черного панбархата. Она знала, что это платье зимнее и совсем не подходит для жаркого майского вечера, но другого выхода не было. Пусть все решат, что у нее нет вкуса — ей все равно. Катя усмехнулась и достала к платью черные прозрачные чулки с широкими резинками из плотного кружева. Именно за такие резинки и пристраивали свои пистолеты в многочисленных виденных ею боевиках очаровательные дамочки, шпионки и убийцы. Убийцы… Кто бы мог подумать, что ей, самому мирному на свете существу, пригодится этот пистолет?!
Сложив оружие и чулки на кресло и набросив сверху платье, Катя выключила в спальне свет и раздвинула шторы. За окнами, как она и предполагала, уже сгустился вечерний сумрак, и по набережной теперь вместо машин двигались многочисленные огоньки, белые, желтые и красненькие. Она любила эту вечернюю, отчего-то успокаивающую ее картину никогда не прекращающегося движения, никогда не наступающей тьмы и тишины, и стояла у окна долго — пока вечер плавно не перетек в ночь.
Муж вернулся домой в начале третьего. Стараясь двигаться как можно тише, он прикрыл и запер за собой двери и двинулся в сторону кухни, немного встревоженный тем, что там горит свет. Последнее, чего бы желал сейчас Александр — наткнуться на Катю, на ее покрасневшие от бессонницы глаза, наполненные недоумением и болью… Но кухня была пуста. А посреди стола, к его изумлению, стояла хрустальная салатница и прикрытая крышкой тарелка. Рядом белел листочек бумаги — словно в старые добрые времена… Не веря своим глазам, Александр одним пальцем подтолкнул к себе записку и прочел несколько слов, написанных бисерным Катиным почерком: «Хлеб в пакете, в холодильнике, уже нарезан. Салат помидорный, в тарелке холодная курица, целую — Я».
Некоторое время он стоял молча, со слегка приоткрытым ртом, потом все так же, одним пальцем, приподнял крышку салатницы. Салат и правда был помидорный, его любимый.
— Черт-те что, — тихо выдохнул он. — Черт-те что!..
7
Утро следующего дня в особняке Паниных началось со скандала. Об этом генеральша узнала от Нюси, которая рьяно взялась за порученные ей шпионские обязанности. Она даже не стала скрывать от хозяйки, что скандал, случившийся между ее младшим сыном и Машей, подслушан ею под дверями супружеской спальни. Стены и перекрытия в доме, поставленном в годы, когда строили действительно на совесть, были звуконепроницаемыми. И не преступи Нюся существующих в семье негласных правил благородного невмешательства в личную жизнь своих хозяев, Нина Владимировна никогда бы не узнала причину ссоры Евгения с женой.
Впрочем, причина на самом деле была самая что ни на есть заурядная. Поскольку накануне Владимир так и не приехал из города, в гараж не вернулась и машина Жени. Маша, узнав об этом только утром, закатила мужу настоящую истерику. Выяснилось, что она и сама собиралась до обеда съездить в Москву, поскольку была записана, как сообщила Нюся, в какой-то салон красоты. Маше пришлось смириться с перспективой отправиться в Москву на Володиной «телеге». Когда супруги, наконец, спустились к завтраку, вид у Евгения был виноватый, а у Маши, как всегда, надутый. Впрочем, Эля выглядела ничуть не лучше, поскольку явно беспокоилась о муже, решительно не понимая, почему он не только не вернулся, но даже не позвонил. Эля была уверена, что, выпив с друзьями лишнего, Володя просто не решился сесть за руль. Она разозлилась всерьез. И ей стоило немалых трудов сдержать свои эмоции, а тут еще беспардонная Маша подлила масла в огонь.
— Все ясно. Володечка загулял… Поздравляю! Да не смотри ты на меня так! — обратилась она к вспыхнувшей Эле. — Я тебя, моя дорогая, поздравляю. — Маша ехидно улыбнулась Жене. — Может, и не увидишь больше своей машины! Так тебе и надо… Но я-то, я за что должна страдать?!
Маша швырнула на середину стола вилку и убежала наверх. Евгений смущенно посмотрел на мать, в глазах которой отчетливо читались одновременно и упрек, и жалость к сыну. Мать молчала. А что ей, собственно, было говорить? Вся семья знала, что Володя, такой спокойный и домашний, изредка, как выражалась Эльвира, «срывался». Похоже, сейчас был именно такой случай…