Верная Чхунхян: Корейские классические повести XVII—XIX вв. - Автор неизвестен. Страница 15

— Это же совсем просто! — вскричал он так, будто множество раз играл в лошадки. — Ты ползай по полу, а я сяду на тебя и обхвачу ногами твою талию, шлепну ладошкой по мягкому месту и крикну: «Ну-ка», — а ты отзовись и скачи во весь опор. Когда же ты понесешься молнией, я спою песню со словом «ехать». Ну, давай играть в лошадки! Давай!

Они испробовали все забавы. Где еще найдешь таких баловников! Встретились двое, когда им лет было по две восьмерки, в страсти прошло три луны, а они даже не заметили!

Но тут вдруг появился слуга.

— Барич, вас папаша зовут!

Юноша отправился домой, и тут отец ему объявляет:

— Из столицы пришел государев указ, мне дали должность помощника главы канцелярии государя. Я приведу в порядок все дела и тогда поеду, а ты отправляйся вместе с матерью. Завтра и поезжайте!

Юноша, услышав это, сперва обрадовался, но тут вдруг вспомнил про Чхунхян и в груди у него защемило, руки, ноги затряслись, а сердце будто упало. Теплые слезинки навернулись на глаза и потекли по нефритовому лицу. Отец заметил это.

— Отчего ты плачешь? Думал, я всю жизнь буду сидеть в Намвоне? Меня повысили в чине, назначили на должность в канцелярии в столице. Не надо грустить. Нынче же быстро готовься к дороге, а завтра до полудня отправляйся в путь!

Пробормотав что-то в ответ, Моннён вышел. Заглянул в управу — здесь все были опечалены. Мать была доброй, и он рассказал ей про Чхунхян, но она принялась так нудно бранить его, что он отправился к любимой. От горя у него перехватило дыхание, но на улице плакать не станешь, и он шел, еле сдерживая слезы, хотя все в нем будто клокотало. Моннён подошел к дому Чхунхян и только ступил на порог, как слезы брызнули из глаз.

— Ой-ой-ой!

Выскочила испуганная Чхунхян.

— Что случилось? Да войдите же в дом! Вас бранили? Может, по дороге какая-нибудь беда стряслась? Говорят, из столицы пришла бумага. Что, нужно траур надеть? Что же случилось, любимый?

Чхунхян обняла его за шею и стала смахивать подолом юбки слезы с нефритового лица.

— Не плачьте, не надо плакать!

А у юноши даже дыхание перехватило. Ведь, если начинают утешать, когда ты плачешь, — расстроишься еще больше! Но тут Чхунхян рассердилась.

— Послушайте, барич, да на вас смотреть тошно! Только и знаете, что нюни распускать! Скажите же наконец, что случилось?

— Папаше пожаловали должность помощника главы канцелярии государя.

— У вас в семье такая радость! Почему же вы плачете?

— Нужно уехать, с тобой расстаться. Как же мне не плакать?

— Вы что же, думали всю жизнь провести в Намвоне? Или, быть может, хотели сразу вместе со мной уехать? Если сперва уедете вы, я быстро продам все ненужные вещи и приеду к вам попозже. Не надо огорчаться! Сделаем так, как я говорю, беды не будет, все обойдется хорошо! Правда, в столице я не смогу жить в вашей семье, вы дадите мне маленький домик или флигелек рядом с вашим домом, — и я буду довольна. Могут пойти слухи, и ваш отец рассердится, но мы даром есть хлеб не станем, хоть и переедем к вам. Да и потом, неужто вы думаете всю жизнь только со мной провести и никогда не жениться? Выберете себе стройную непорочную девицу из дома богатого знатного сановника, женитесь, но когда будете день и ночь служить своим родителям, вы уж про меня не забудьте. Сдадите экзамены, получите большую должность и поедете в провинцию служить, а станут подбирать вам в дорогу наложницу, вы возьмете меня. Кто тогда что-нибудь скажет? Так, по-моему, и нужно поступить!

— Что тебе ответить на это? Я о тебе не посмел рассказать отцу, а матушке во всем признался, она сильно ругала меня, мол, будут люди болтать, что дворянский сынок приехал с отцом из провинции, а уж наложницу с собой привез! Передо мной закроются все пути, чин могу не получить! Мы должны разлучиться, другого выхода нет!

Услышав такое, Чхунхян вдруг изменилась в лице, голова ее задрожала, глаза сузились, засверкали. Она брови нахмурила, зубами заскрипела и, задрожав, как лист гаоляна, присела, будто сокол, выслеживающий фазана.

— Ой-ой! Что за речи вы повели!

Она стремительно вскочила и, подбежав к нему, стала рвать на себе волосы, в куски изодрала подол юбки и с силой швырнула ему в лицо.

— Зачем все это мне? Зачем? Мне теперь ничего не нужно! — и она принялась ломать зеркала [118], маленькие и большие, с грохотом полетели за дверь кораллы, бамбук, а сама топает ногами, размахивает руками и вдруг бессильно упала на циновку. Так жалобно Чхунхян запричитала!

— Как жить Чхунхян, покинутой супругом? Для чьих очей теперь мне наряжаться? Ждет меня доля уличной девки! Разве думала я, что расстанемся на дважды восьмой весне, когда мы так молоды? Из-за ваших лживых обещаний теперь никому не нужна! О моя судьба! — Она отвернулась от него и сказала: — Послушайте, неужели вы сейчас сказали правду? Может быть, вы шутите? Когда мы с вами встретились, вы клятву верности мне дали на сто лет. Разве было на то согласие родителей? Что же вы теперь на них киваете? После минутной встречи на башне Простора и Прохлады вы пришли в мой дом. Глубокой безлюдной ночью в третью стражу вы, барич, сидели там, а я, Чхунхян, — здесь. Тогда вы говорили, что клятва, данная устами, хуже той, что исходит от сердца, а клятва, идущая от сердца, хуже той, что уже выполнена. Это было в прошлом году, ночью пятой луны. Вы тогда взяли меня за руку и вышли в сад, где растут павлонии. Там вы остановились, множество раз показывали на ясное небо и клялись бессчетно. Я поверила в вашу искренность, а теперь вы уезжаете, все рвете и меня оставляете. Как же мне теперь жить без супруга, молодой, на дважды восьмой весне? Как мне коротать долгие осенние ночи одной в пустой комнате? О судьба моя! Жестоки вы, жестоки! Любимый мой жесток! Злой вы, злой! Барич столичный злой! Враги друг другу, враги! Благородные и простые, знатные и незнатные — враги друг другу! Супруги должны жить в любви! Неужто найдется на свете еще такой злодей, как вы? О судьба моя! Барич, вы меня бросаете, потому что я рождена в низком сословии, но не думайте, что это вам забудется! Судьба Чхунхян печальна, еда мне будет не сладка, есть не стану. Постель не принесет покоя, спать не буду! Сколько я тогда смогу прожить? Заболею, умру от тоски, а гневный дух мой станет духом мщенья! Везде он будет вас преследовать. Плохо вам тогда придется! Нельзя так поступать с человеком. Разве среди законов, придуманных людьми, есть такой? Хочу умереть! Хочу умереть! О как я страдаю! — и слезы тоски полились сами собой.