Потерявшая имя - Малышева Анна Витальевна. Страница 26

Граф поискал глазами князя, однако Илья Романович еще не спустился в залу. После неприятного разговора с племянницей он заперся у себя в кабинете с Илларионом, словно совсем забыв о гостях. Пауза мучительно затягивалась, и даже Софья, которая все эти дни храбрилась, почувствовала тягостную неловкость и опустила голову, словно разглядывая навощенный паркет. Екатерина же Петровна, напротив, стояла, выпрямившись, с каменным лицом и шептала что-то на латыни, в которой граф не был силен.

— Что ж ты, батюшка, в дверях-то застрял? Аль напугал кто? — раздался в тишине звонкий, детский голосок Евлампии, невольно вызвавший несколько смешков. — Мы не нехристи какие, гостям завсегда рады! Проходи, пожалуй, не стесняйся, да и семейство свое не забудь у порожка.

В тот же миг к губернатору подскочил тщедушный человечек лет шестидесяти, в громадном белом парике, делавшем его голову слишком крупной по отношению к маленькому тельцу, нарумяненный и напомаженный по старой моде. Это был Абрам Петрович Мазаев, живая тень славной гвардии екатерининских орлов, известный проныра и светский лизоблюд. Он уже все рассчитал своим старческим умишком, привыкшим к придворным интригам: «Да, государь не отвечает на письма губернатора, что прескверно, однако ж и отставки ему не делает, а стало быть, это и не опала…»

— Давненько с вами не видались, ваше превосходительство, — расплылся он в улыбке, показывая фальшивые желтые зубы, окончательно делавшие его похожим на ходячего мертвеца. — Небось и имя-то мое запамятовали?

— Что вы, что вы, Абрам Петрович!

Еще год назад Ростопчин не подал бы ему и двух пальцев, а нынче вцепился в этот живой призрак обеими руками, как в спасительную соломинку.

— Старый друг лучше новых двух…

Старик Мазаев напомнил графу, что встречал его при дворе еще в незапамятные времена и что тогда Федор Васильевич, будучи зеленым юнцом, уже проявлял недюжинные способности, особливо в представлении и отгадывании пословиц, за что был отмечен и обласкан императрицей Екатериной. Мазаев горячился и брызгал слюной, вспоминая «матушку», а граф кивал головой и натянуто улыбался, краем глаза наблюдая за тем, что происходит в зале. Гости постепенно приходили в себя. Одни горячо обсуждали появление градоначальника, другие, посчитав себя глубоко оскорбленными, потянулись к выходу. Последних оказалось немного, хотя высказывания московских дворян о губернаторе после пожара были столь гневными, что казалось невероятным увидеть их за одним столом с Ростопчиным. Однако ж многообещающий ужин князя Белозерского сломил честолюбивые намерения этих господ.

Софья уже оправилась от первого смущения. Заметив издали свою знакомую, юную княгиню Долгорукову, она улыбнулась ей и приподняла сложенный веер в знак приветствия. Та резко отвернулась и заговорила с одутловатым пожилым господином, который отвечал ей, одновременно меряя Софи наглым взглядом, ясно говорящим: «Не найти тебе нынче жениха во всей Москве! Эх, не найти!»

— Как вы думаете, маман, — обратилась девушка к графине, которая в это время с интересом разглядывала картину Буше, — если бы Элен Мещерская была жива, она бы тоже нас презирала?

Оставив без внимания вопрос дочери (Екатерина Петровна не любила вдаваться в абстрактные рассуждения), та спросила:

— Как ты находишь вкус князя?

— Отвратительным, — поморщилась девушка.

— Но почему? — удивилась графиня. — Ты же всегда отдавала предпочтение французскому стилю!

— Грифоны, химеры и лионский бархат напоминают мне замок Синей Бороды. А эта заплаканная дева, — кивнула она на картину Буше, — одну из его замученных жен. На мой вкус, все это слишком бросается в глаза и совсем некстати.

Как раз в это время в залу наконец вошел хозяин дома и первым делом бросился с распростертыми объятьями к губернатору.

— Дорогой Федор Васильевич, покорнейше прошу извинить! Хлопоты одолели! — При этом Илья Романович состроил такую скорбную мину, что можно было подумать, он хлопочет не меньше как о благе всего человечества. Заметив, что в товарищи к губернатору набивается пронырливый старик Мазаев, князь брезгливо повел носом: — О, многогрешные мощи воскресли из небытия! Ступайте, Абрам Петрович, к шутам и не докучайте нам своими замшелыми россказнями о допотопных временах. Мы с дражайшим Федором Васильевичем не любим, когда при нас выбивают ковры!

— Да я ничего… Я только, хе-хе… — смешался Мазаев и в ту же секунду ретировался.

— На безрыбье и рак рыба, — горько усмехнулся Ростопчин вслед старику.

— Помилуйте, граф! Сейчас мы с вами и стерлядок, и осетров отведаем! Уж не побрезгуйте, ведь повар мой не француз, а самый что ни на есть русопят! — Белозерский обнял губернатора за плечи и повел в другую залу, где стол, рассчитанный на двести персон, уже ломился от яств и был уставлен напитками на любой вкус — от обычного русского травника и кизлярской водки до изысканных венгерских и французских вин.

Когда Елена наконец решилась покинуть свою комнату, перед ней возникло неожиданное препятствие.

— Не велено пускать вас к гостям, барышня, — произнес Илларион с самодовольной улыбкой, нагло прикусывая зубочистку и даже не выказывая намерения вынуть ее изо рта.

— Вот как? — смерила его ледяным взглядом Елена. — Князь боится меня?

— Об том нам ничего неизвестно, а только не велено, и все.

Илларион продолжал улыбаться, глядя ей прямо в глаза с отвратительной фамильярностью, от которой юную графиню передернуло.

— Хорошо, тогда я запрусь, и пусть меня не беспокоят до утра!

Елена резко повернулась и, уже переступая порог, услышала за спиной:

— Кому ты нужна!

Слуга князя произнес это негромко, но отчетливо, так, чтобы она непременно услышала. Елена, дрожащими пальцами повернув ключ в замке, ощутила, как жаркая кровь бросилась ей в лицо.

«Что себе позволяет этот холоп?! — негодовала она. — Слуги в нашем доме никогда себя так не вели! Неужели правда, что дядюшка взял его из разбойников?» Графиню вдруг насмешила собственная наивность, и она произнесла вслух:

— О чем это я, право? Дядюшка сам хуже разбойника! Чему удивляться?

Елена, разумеется, не собиралась сидеть взаперти до утра, она решила незамедлительно действовать. В доме много гостей. Среди них должны находиться люди, хорошо знавшие ее отца, они не дадут совершиться беззаконию, главное — добраться до них и попросить защиты! Так рассуждала юная графиня, которую с детства отличали твердость характера и умение исполнять задуманное любой ценой. «Тебе бы полком командовать в самый раз! — любил шутить покойный Денис Иванович. — Да вот беда, косу-то придется остричь!»

Елена давно уже поняла, что особняк князь восстанавливал в точности по старому проекту, найденному им в уцелевшей библиотеке: отец хранил его в особой, сафьяновой папке, лежавшей в одном из ящиков письменного стола. Стало быть, ничего незнакомого для нее тут быть не могло. Она знала, в частности, что ее комнаты соединялись с двумя комнатами прислуги, из которых можно было проникнуть в маленький узкий коридорчик, ведущий на второй этаж гостевого флигеля. Оттуда она могла свободно попасть во двор и войти в дом с парадного крыльца. Однако дядюшка со своим ручным разбойником оказались весьма предусмотрительными. Дверь в комнаты служанок была заперта изнутри.

— Мерзавцы! — в отчаянии воскликнула Елена. Ей впору было бы расплакаться, но она приказала себе сдержаться, потому что слезы всегда помеха предприятию. Эту простую истину она усвоила с раннего детства.

Девушка подошла к окну и, глотая набегающие слезы, глядела на суетливую дворню, снующую взад-вперед, на кучеров, топчущихся возле лошадей, на догорающие у подъезда смоляные бочки, придававшие всей картине что-то мрачное, почти погребальное… Впрочем, перед ней было вовсе не окно, а балконная дверь. Узкий балкон с красивой балюстрадой в античном стиле тянулся вдоль почти всего этажа, минуя лишь крайние комнаты прислуги. Через него можно попасть в другие комнаты, но балконные двери наверняка заперты изнутри. И все же Елена решила попытать счастья.