Кровавое дело - де Монтепен Ксавье. Страница 137
— Ах, мама, пожалуйста, не надоедай мне! — воскликнула будущая звезда самым капризным тоном. — Уйди ты, пожалуйста, в залу! Сейчас будут играть маленькую пьесу.
— Хорошо, хорошо! А в антракте я опять приду.
— Бесполезно! Если ты уйдешь со своего места, его у тебя непременно отнимут. Лучше уж сиди и не трогайся. По крайней мере таким образом ты его сбережешь.
Пустых мест не было ни в креслах, ни на балконе, ни в ложах.
Собралась масса кокоток и бульварных кавалеров, все друзья Жанны, явившиеся с добрым намерением вдоволь нахохотаться над молодой актрисой, претензии которой, как им было хорошо известно, равнялись ее глупости.
Хотя Жанне и оставалось еще ждать минут двадцать, но она вышла из своей уборной и прошла на сцену перед первым актом.
Дел ей предстояло немало.
— Вы меня хорошо поняли, не правда ли? — говорила она пожилой женщине, одетой в более чем скромный костюм. — Два букета, по двадцать пять франков за штуку; один — после моей большой сцены во втором акте, другой — в конце третьего. Берите карету и поезжайте как можно скорее!
— Поняла, mademoiselle! Будьте спокойны!
Пожилая женщина ушла, а к Жанне подошел молодой человек с крайне отталкивающей физиономией и униженно поклонился.
— А, это вы, Адольф!
— Да, mademoiselle, я пришел затем, знаете…
— Хорошо, вот вам пятьдесят франков, но уж рук не жалейте! Жарьте, сколько можете! За пятьдесят-то франков, я думаю, можете вызвать меня и два раза в течение пьесы!
— Разумеется, mademoiselle, мы вас и вызовем после второго акта, а потом после третьего, не считая общего вызова по окончании пьесы, — ответил Адольф, преспокойно убирая свои пятьдесят франков.
— Сколько у вас с собой человек?
— Тридцать.
— Постарайтесь, чтобы они шумели, как целых сорок!
— Уж вы останетесь довольны их колотушками, в особенности если позволите поднести им по стаканчику, чтобы подогреть энтузиазм. Они становятся оглушительны, если с ними обращаться вежливо.
— Вот вам на вежливость, — сказала Жанна, вынимая из портмоне двадцатифранковую монету.
И эта монета последовала за пятьюдесятью франками в просторный карман Адольфа.
— Хорошо, mademoiselle, уж вы останетесь довольны. Я все беру на себя.
И Адольф, низко и многократно раскланявшись с дивой, удалился, бормоча сквозь зубы:
— Добро, дурища этакая! Я человек честный: я буду хлопать тебе за твои семьдесят франков! И все-таки ты будешь играть, как дубина, да, как настоящая дубина!
Пока начальник клакеров удалялся, бормоча, Жанна, оглядывая сцену, нечаянно увидела суфлера.
— Подите-ка на минутку сюда, вы! — крикнула она. — Вот вам десять франков, только уж, пожалуйста, позаботьтесь обо мне хорошенько. Позаботьтесь обо мне, если я запутаюсь. А если я увлекусь, ничего, оставьте меня в покое! Сегодня в зале будут директора, и поэтому я должна иметь успех!
— И вы будете иметь успех, mademoiselle, — подтвердил суфлер, пряча в карман десять франков. — Вы были неподражаемы на репетициях. И это не мое личное мнение, а общее.
— Вы думаете, что я могу затмить Дарнала? — спросила сияющая Жанна.
— Разве может кто-нибудь обратить на него внимание, когда он будет стоять рядом с вами?
— Конечно, ведь он не более как простой фигляр.
— А у вас есть священный огонь.
Вся покраснев от удовольствия, гордо подняв голову, принимая эти корыстные отзывы за чистую монету, Жанна направилась к занавесу на авансцену и принялась смотреть в маленькую дырочку, проделанную в полотне и оправленную в металлический кружок. Она хотела посмотреть, приехал ли доктор Пароли.
Во всем театре только одна ложа оставалась пустой.
Прошло несколько секунд, и Жанна увидела, что дверь этой ложи отворилась и в нее вошел Пароли в сопровождении каких-то двух мужчин, одетых в черное.
«Директора! — подумала она. — Они сдержали слово! Он действительно человек с весом».
И как ни велика была ее уверенность в себе и в своем громадном таланте, все же в эту минуту будущая звезда не могла не чувствовать некоторого волнения.
Позвонили уже в третий раз.
Режиссер посмотрел на часы, убедился, что мебель и аксессуары на месте, и, удовлетворенный, звонким голосом крикнул стереотипные слова:
— Messieurs и Mesdames! На места к первому акту!
Жанна вернулась за кулисы и стала ждать своего выхода.
Раздались три удара, и после коротенькой увертюры занавес взвился: началась пьеса.
В зале ожидали появления Жанны Дортиль.
Когда она вышла, ее встретил гром аплодисментов, раздавшихся преимущественно из партера и третьего яруса. Будущая звезда почувствовала даже легкое опьянение, совершенно забыв, что она за них заплатила.
Она начала играть, уверенная в себе, но игра ее отличалась такой манерностью, вычурностью, она была так нелепа, что в зале кое-где послышался смех. Подруги и бульварные друзья Жанны подсмеивались исподтишка.
Жанна, однако, ничуть не сконфузилась. Напротив, апломб ее усилился, и первый акт закончился без особенных затруднений.
«Это все Дарнала устроил! — утешала себя актриса. — Он подводит интригу из зависти! Но уж не взять ему надо мной верха! Никогда! Ведь за меня будет вся публика!»
В антракте все хохотали над дебютанткой — ив ложах и за кулисами.
Но во втором акте смех, вначале сдержанный, становился сильнее и сильнее.
Тогда Жанна, решив бороться с воображаемой интригой, закусила удила и позабыла всякую сдержанность.
После большой сцены из ложи ей бросили один из заказанных ею двадцатипятифранковых букетов.
— Вот чудо-то! — крикнул кто-то в райке. — Уж лучше бросили бы охапку сена!!
Третий и четвертый акты прошли сравнительно спокойно, хотя публика не пропускала ни одного удобного случая, чтобы потешиться над злополучной актрисой.
Последняя, выведенная из себя такой продолжительной пыткой, буквально дрожала от гнева.
Ей оставался только последний акт, чтобы подняться во мнении публики и заставить умолкнуть тех, кого она по простоте души считала низкими интриганами, одним словом, чтобы обратить поражение в полную победу и торжество.
Так как ей надо было сменить туалет, она поднялась к себе в уборную в сопровождении театральной горничной.
— Боже, дети мои, что за набитая дура эта Дортиль! Она перепортит мне всю сцену в последнем акте! — говорил Дарнала, прогуливаясь в фойе со своими знакомыми.
— Берегись, чтобы она тебя не ослепила! — сказал ему один из товарищей.
— Будь спокоен, я посоветую ей быть потише, перед тем как пойти на сцену.
Машинисты меняли декорации.
В половине девятого Луиджи велел отворить кабинет доктора Пароли, взял узел и вышел из больницы. Карета, за которой он сходил раньше, ожидала его около дверей.
Приехав на улицу де Курсель, он взял узел под мышку, отослал карету и вошел в квартиру Пароли через ту дверь, которая выходила прямо на улицу.
Тут он оставался долго, затем вдруг дверь, в которую он вошел, отворилась, и из нее показалась голова в каске пожарного, из-под которой выглядывала красноватая физиономия с длинными усами и эспаньолкой.
Глаза этой таинственной головы внимательно глянули вправо и влево: улица была совершенно пустынна.
Тогда усатый мужчина вышел, запер за собой дверь и пошел по направлению к бульвару мерным и скорым шагом.
Это был Луиджи, переодетый пожарным.
Он пришел в театр и проследовал на сцену. Там уже были пожарные.
— Ничего нового? — обратился он к ним.
— Ничего, коллега, — ответили те, принимая его за одного из новичков.
— Ну и чудесно.
С этими словами пьемонтец дринулся дальше.
Только что установили последнюю декорацию.
Луиджи подошел к занавесу и, как Жанна Дортиль, стал смотреть в залу.
А внизу режиссер уже кричал:
— Messieurs, mesdames, на сцену к последнему акту!
Луиджи, продолжая по-прежнему смотреть в залу, опустил руку в правый карман своих панталон.