Радуга тяготения - Пинчон Томас Рагглз. Страница 114

— Это как?

— В этой ракете что-то ест перманганат калия, правильно?

— Турбонасос.

— Ну а без этого Purpurstoff [192]кокаином честно не поторгуешь. Да что там честно — это вообще нереально.Зимой во всем этом блядском Рейхе, керл, кубика перманганата было не отыскать. Ох,вы бы видели, как у всех трубы горели. Друзья же, понимаете. Но какому другу не хотелось — по знакомой вам терминологии — кинутьвам в рожу тортом, а?

— Спасибо. — Секундочку, он это про нас?Он что, собрался…

— Поэтому, — продолжает, — на Берлин наползло гигантское кино с Лорелом и Харди, немое, немое… из-за дефицита перманганата. Не знаю, на какие еще экономики так повлияла A4. Тут не просто тортиками кидались, на рынке царила не просто анархия — это же химическая безответственность!

Глина, тальк, цемент, даже — вот как далеко зашли извращения — мука! Сухое молоко, отнятое у грудничковых животиков! Все эрзацы стоили больше самого кокаина — но вообразите, кто-нибудь набивает себе ноздри молоком, хахахаха! — на минутку сорвался, — и это стоило убытков!Без перманганата ничего наверняка не распознаешь. Чутка новокаина для притупления языка, что-нибудь горькое для вкуса — и на бикарбонате натрия можно зашибать огромные барыши. Перманганат — вот пробирный камень. Под микроскопом капнешь на рассматриваемое вещество, оно растворяется — и смотришь, каким оно выходит из раствора, рекристаллизуется: сначала по краям возникнет кокаин, затем, на других хорошо известных позициях — растительный материал, прокаин, лактоза: фиолетовая мишень, у которой внешнее кольцо дороже всего, а яблочко ничего не стоит. Антимишень. Явно не мишень в представлении A4, а, Ракетмен?Эта ваша механика — торчку не вполне друг. На что она вам сдалась? Ваша страна шарахнет ею по России?

— Мне-то она к чему? И в каком смысле — «моя страна»?

— Извините. Я попросту к тому, что русским, похоже, она довольно отчаянно нужна. У меня забрали связников по всему городу. Допрашивали. Все про эту ракету знают ровно столько же, сколько и я. Но Чичерин думает, будто нам что-то известно.

— Охбатыпки. Опять он?

— Да, он как раз в Потсдаме. То есть должен быть. Встал штаб-квартирой на одной старой киностудии.

— Шикарные новости, Эмиль. С моим везеньем…

— Что-то вы неважно выглядите, Ракетмен.

— Считаете, это ужас? Вот вам! — и Ленитроп пускается расспрашивать Зойре, не слыхал ли тот чего-нибудь про «Шварцгерэт».

Зойре не вполне, конечно, вопит «Аййииии!» и не уносится прочь по улице, ничего такого, но какой-то клапан все ж говорит скрииип и что-то перенаправляется в другую сторону.

— Я вам так скажу, — кивая и ерзая, — поговорите с der Springer [193]. Ja,вы с ним отлично поладите. Я всего-навсего форточник на пенсии, мне бы только остаток лет провести, как Величайшему Россини, — в удобстве. Вы только не упоминайте меня, ладно, Джо?

— И кто же этот «дер Шпрингер», Эмиль, и где мне его найти?

— Это конный рыцарь, что беспрестанно скачет…

— Ничего себе.

— …по шахматной доске Зоны, вот кто. Как Ракетмен, который сегодня пролетает над преградами. — Он гаденько смеется. — Прекрасная парочка. Откуда мне знать, где он? Может быть где угодно. Он повсюду.

— Зорро? Зеленый Шершень?

— Последнее, что я слышал неделю-другую назад: он был на севере, где-то на Ганзейском маршруте. Вы встретитесь. Не волнуйтесь. — Неожиданно Зойре встает и намыливается уходить, жмет руки, сует Ракетмену еще один косяк на потом — или на счастье. — Мне к медикам нужно. Счастье тысячи клиентов — в ваших руках, молодой человек. Встретимся у меня. Gluck [194].

Вот так Дурной Час и навел свои чары. Не то слово это было — «Шварцгерэт». Теперь гора опять закрылась с громом за Ленитропом, едва, блин, пятку ему не прищемила, и очень запросто могут миновать века, прежде чем Белая Женщина появится снова. Блядь.

Имя на особом пропуске — «Макс Шлепцих». Чуя в себе кураж, Ленитроп решает выставиться артистом варьете. Иллюзионистом. С Катье он прошел хорошую школу: ее дамастовая скатерть и волшебное тело, не постель у нее, а салон, сотни soirees fantastiques [195]…

Сильно за полдень он минует Целендорф — в наряде Ракетмена, готов к переходу. Под деревянной аркой, выкрашенной красным, ждут русские часовые с «суоми» или «депяревыми» — огроменными автоматами с дисковыми магазинами. А вот, к тому же, и танк «Сталин» — тихо рычит, солдат в шлемофоне с наушниками встает в башне с 76-мм орудием, орет в рацию… ох, елки… По ту сторону арки — русский «козлик» с парой офицеров, один настырно трындит в своймикрофон, и воздух от русской речи разгоняется со скоростью света, плетя сеть, дабы уловить Ленитропа. Кого ж еще? Подмигнув, Ленитроп вздымает полу плаща, козыряет и улыбается. Пассом фокусника выхватывает предписание, командировку и двуязычный пропуск, ляпнув что-то насчет концерта для командования в этом вашем Потсдаме.

Один часовой забирает пропуск и сматывается в караулку позвонить. Остальные пялятся на чичеринские сапоги. Никто не раскрывает рта. Звонок занимает какое-то время. Потертая кожа, суточная щетина, скулы на солнышке. Ленитроп старается вспомнить пару-другую карточных фокусов, чтоб хоть как-то лед растопить, и тут часовой высовывает голову из будки:

—  Stiefeln, bitte [196].

Сапоги? Что им за радость — йяахххх!И впрямь сапоги, да. Вне всяких сомнений мы знаем, кто должен быть на другом конце, не так ли. Ленитропу слышно, как все металлические детальки этого человека позвякивают от злорадства. В дымном берлинском небе, где-то левее Функтурма [197]в его стальноватном далеке появляется полосная фотография из «Лайфа»: это снимок Ленитропа, он в полном прикиде Ракетмена, а в рот ему, похоже, засунута длинная жесткая колбаса очень большого диаметра — с такой силой, что глазки у него несколько в кучку, хотя руки или силы, держащей ошеломительную сосису, на снимке не видать. Подпись гласит: «РАКЕТМЕН ДАЛ МАХУ — Едва оторвавшись от земли, новейшая знаменитость Зоны „облажалась“».

Ну-у-у что ж тут, Ленитроп стаскивает сапоги, часовой уносит их к телефону — остальные ставят Ленитропа у арки и шмонают, не находят ничего, кроме косяка, что дал ему Зойре, каковой косяк и экспроприируют. В одних носках Ленитроп ждет, стараясь не забегать мыслями вперед. Может, только глазами укрытие поблизости ищет. Ни фига. На 360 градусов — чистый сектор обстрела. Пахнет свежим асфальтом и ружейной смазкой. «Козлик», кристаллической ярь-медянки цветом, ждет: дорога назад, на Берлин, в данный момент пустынна… Провидение, эй, Провидение,где ж тебя носит, пивка, что ли, хлебнуть вышло, или как?

Отнюдь. Сапоги возникают вновь, за голенищами — часовой с улыбкой.

—  Stimmt, Herr Schlepzig [198].— Как по-русски передается ирония? Кулики эти для Ленитропа непостижимы. Чичерин сообразил бы, что не стоит возбуждать подозрений и просить сапоги на погляд. He-а, вряд ли на телефоне был он. Должно быть, обычный досмотр на предмет контрабанды, только и всего. В данный момент Ленитроп — в хватке того, что «Книга перемен» называет «Незрелостью». Он взмахивает полами зеленого плаща еще несколько раз, выхаривает у одного пулеметчика балканскую солдатскую цигарку и улепе тывает на юг. Офицерский «козлик» с места не трогается. Танк испарился.

Юбилейный Джим — он вразнос торгует, падла:
От Стокбриджа до Ли, дамы, улыбок не жалей!
Налетай, покупай брошки к платьям — вся наука,
Шарабаны с антенной — по доллару штука,
Валяйте, народ, загружаемся и едем прямо на Юби-лей!
вернуться

192

Зд.: пурпурное вещество (нем.).

вернуться

193

Шахматный конь, скакун (нем.).

вернуться

194

Удачи (нем.).

вернуться

195

Фантастические вечера (фр.).

вернуться

196

Сапоги, пожалуйста (нем.).

вернуться

197

От нем.радиовышка.

вернуться

198

Порядок, герр Шлепцих (нем.):