Железная хватка - Портис Чарльз. Страница 14

— Хватит мне тут енотов поминать! Говорю тебе — там, куда я еду, не место соплячкам.

— Про охоту мне тоже так говорили. И про Форт-Смит. Однако же вот она я.

— Да ты в первую же ночевку на воздухе примешься канючить да маму звать.

На это я ему так сказала:

— И канючить, и глупо хихикать я уж давно отвыкла. Ладно, решайте. Надоело мне тут из пустого в порожнее переливать. Вы мне назвали свою цену за эту работу, и я на нее согласилась. Вот деньга. Я намерена поймать Тома Чейни, и если вы не желаете, найду того, кто не прочь.Пока я от вас только звон слышала. Я вижу, виски вы хлестать мастер, да еще вот серую крысу убили. А все остальное — пустые разговоры. Мне говорили, что в вас есть закалка, потому я к вам и пришла. А за турусы на колесах я платить не собираюсь. Мне такого и в «Монархе» воз и маленькую тележку навалят.

— Надавать бы тебе по мордасам.

— Это вы прямо из своего корыта свиного сделать намерены? Да постыдились бы вообще в такой грязюке жить. Смерди от меня так же, как от вас, я бы и близко к городу не подошла, а поселилась бы уж где-нибудь на горе Склад, где носы морщить будет некому, разве что кроликам да саламандрам.

Кочет вскочил с кровати, расплескав кофе, а кот с воем опрометью кинулся у него из-под ног. Исполнитель меня было хвать, да я шустро вывернулась, за печку юркнула. А по пути сгребла в горсть расходные ведомости, что у него лежали на столе, и конфорку с плиты прихватом подняла. И бумажки эти над огнем держу.

— Вы бы отошли подальше, — говорю, — коли эти бумаги для вас какую-то ценность держат.

Он отвечает:

— Сейчас же положь бумаги на стол.

А я ему:

— Не положу, если не отойдете.

Ну он и отошел на шаг-другой.

— Маловато будет, — говорю. — На кровать садитесь.

Тут Ли за полог сунулся, а Кочет сел на раму этой кровати своей. Я конфорку задвинула обратно и бумаги его на стол положила.

— А ты иди за лавкой смотри, — рявкнул Кочет китайцу. — Тут все хорошо. Мы с сестренкой вот снадобье варим.

Я говорю:

— Ладно, ваше слово какое будет? А то я спешу.

А он мне:

— Я не могу из города уехать, пока все ведомости не заполню. И пока их у меня не примут.

Я тогда села за стол и больше часа ему эти ведомости заполняла. Ничего трудного в них не было, только пришлось стереть почти все, что он в них понаписал. Формуляры были разлинованы на ячею под пункты и цифры, но почерк у Кочета был такой крупный и корявый, что строки не только занимали собой все квадраты, но и сползали вверх и вниз, туда, где им быть не полагалось. Как следствие, записанные пункты не всегда совпадали с денежными суммами.

Записки, нацарапанные на клочках бумага, без дат по преимуществу, он называл «ручательствами». Например, там могло значиться: «Пайки для Сесила $1,25» или «Важные слова с Рыжим 0,65 цнт.».

— С каким еще Рыжим? — поинтересовалась я. — Не станут они за такое платить.

— Это Компанейский Рыжий, — объяснил Кочет. — Он раньше шпалы клал на «Кати». [40]Ты все равно запиши. Может, и оплатят хоть немного.

— Когда это было? За что? Как можно платить шестьдесят пять центов за важные слова?

— Должно быть, еще летом. Его с августа не видали, когда он нам дал наколку на Неда.

— И вы за это ему заплатили?

— Не, ему Шмидт заплатил. А я, наверно, патронов ему дал. Я много патронов раздаю. Всего и не упомнишь.

— Я помечу пятнадцатым августа.

— Так не годится. Напиши: семнадцатое октября. В этой пачке все должно идти после первого октября. То, что раньше было, не оплатят. Поэтому все старые мы задним числом поставим.

— Вы ж сами сказали, что с августа его не видели.

— Ну давай поменяем имя на «Хряк Сэттерфилд» и напишем «семнадцатое октября». Хряк нам помогает в делах с вырубкой, ярыжки эти уже привыкли к его имени.

— Его так Хряком и окрестили?

— По-другому его никто и не зовет.

Я и дальше выжимала из него подходящие даты и нужные факты, чтобы придать весу заявкам. Моей работой он остался очень доволен. Когда я закончила, Кочет полюбовался ведомостями и сказал:

— Глянь, какие чистенькие. Поттер так никогда не умел. Примут с лету, что угодно готов поставить.

Еще я написала короткий договор касаемо дела между нами и заставила Кочета подписать. Дала ему двадцать пять долларов и сказала, что отдам еще двадцать пять, когда мы отправимся. А остаток в пятьдесят долларов будет ему выплачем по успешном завершении работы.

Я сказала:

— Этот задаток покроет наши с вами общие расходы. Я рассчитываю, что вы соберете нам провиант и зерно лошадям.

— Постель ты берешь свою, — говорит он.

— У меня есть одеяла и хорошая клеенчатая накидка от дождя, — отвечаю. — К выезду я буду готова днем, когда раздобуду себе лошадь.

— Нет, — говорит Кочет. — Я буду занят в суде. Мне там надо кое-что уладить. Выехать можем завтра с первым светом. Переправимся паромом — мне еще нужно будет заехать к осведомителю на земле чероки.

— Тогда встретимся после обеда и договоримся окончательно.

Пообедала я в «Монархе». Этот Лабёф за столом не появился, и я понадеялась, что он уехал куда-нибудь далеко. Потом я вздремнула, после чего пошла на конюшню и осмотрела всех мустангов в загоне. Ничем особенным они друг от друга не отличались, разве что мастью, и я наконец остановилась на вороном с белыми передними ногами.

Просто красавчик. У папы вообще не было таких лошадей, у которых больше одной ноги белые. Лошадники знают такой глупый стишок: мол, такой конь никуда не годится, особенно если все четыре ноги у него в чулках. [41]Уж и не помню, что в этом стишке точно говорится, но потом сами увидите — чепуха это и суеверия.

А Стоунхилла я застала в конторе. Он там сидел, весь закутавшись в теплый платок, совсем рядом с печкой и руки над нею грел. Наверняка его малярийный озноб так бил. Я подтащила ящик, села с ним рядом и тоже погрелась.

Полковник сказал:

— Мне только что сообщили, что на Тоусон-роуд девочка прямо головой в колодец упала, пятьдесят футов глубиной. Думал, это ты.

— Нет, то была не я.

— Утонула сразу, говорят.

— Не удивительно.

— Как эта прекрасная Офелия, утонула. У той, конечно, вдвойне трагичнее было. Она разбитым сердцем мучилась и ничего не сделала к своему спасению. Поразительно все-таки, сколько ударов человек может вынести и не сломиться под ними. А им и конца нет.

— Глупая, наверное, была. И что вам мыловар из Литл-Рока сказал?

— Ничего. Зависло дело. А почему спрашиваешь?

— Я вас избавлю от одного мустанга. Вороного с белыми чулками на передних ногах. Я его назову Малыш-Черныш. И я хочу, чтоб вы мне сегодня его подковали.

— Что предложишь?

— Рыночную цену. По-моему, вы сами говорили, что мыловар вам предлагал десять долларов за голову.

— Это оптовая цена. Ты не забыла, что не далее чем сегодня утром я за них тебе же по двадцать платил?

— Такова была утренняя рыночная цена.

— Понимаю. А скажи-ка мне, ты вообще собираешься когда-нибудь покинуть этот город?

— Завтра поутру я уезжаю на земли чокто. Мы с Кочетом Когбёрном отправляемся за убийцей Чейни.

— С Когбёрном? — переспросил он. — Как же ты сподобилась сойтись с этим грязным побродяжником?

— Говорят, в нем есть закалка, — ответила я. — А мне нужен был человек закаленный.

— Н-да, закалки у него, видать, не отнимешь. Говорун знатный. Однако постель делить с ним я бы не рискнул.

— Я бы тоже.

— Поговаривали, что он по ночам выезжал с Куонтриллом и Кровавым Биллом Эндерсоном. [42]Слишком я бы ему не доверял. К тому ж я слыхал, он был particeps criminis [43]какого-то разбойника с большой дороги, а только потом приехал сюда и пристроился в суд.