Правосудие Зельба - Шлинк Бернхард. Страница 43

— А кто его убил, вы уже знаете?

— И да и нет.

Я рассказал ей свою историю.

— Вы говорили фрау Хирш о своей причастности к делу Тиберга?

— Нет, у меня не хватило духу.

— Вы и в самом деле похожи на моего мужа. Он был журналистом, знаменитым неистовым репортером, но постоянно жил в страхе из-за своих репортажей. Впрочем, это хорошо, что вы ей ничего не сказали. Она бы слишком разволновалась, в том числе и из-за ее непростых отношений с Карлом. Вы знали, что он снова сделал большую карьеру, на этот раз в Стэнфорде? Сара так и не смогла вжиться в этот мир. Она осталась с ним, потому что не смогла отказать ему, ведь он так долго ее ждал. А он жил с ней лишь из чувства порядочности. Они так и не поженились.

Она повела меня на балкон перед кухней и принесла пиццу.

— Старость мне нравится тем, что с годами меняешь отношение и к собственным принципам. Раньше я и представить себе не могла, что когда-нибудь буду обедать с бывшим нацистским прокурором и у меня не застрянет пицца в горле. Вы так и остались нацистом?

У меня пицца застряла в горле.

— Ладно, не обижайтесь. Вы совсем не похожи на нациста. Вас, наверное, иногда мучает прошлое?

— Еще как! Чтобы справиться с этими муками, мне потребовалось целых две бутылки «Southern Comfort». — Я рассказал ей о своих субботне-воскресных приключениях.

В шесть часов мы еще беседовали. Она рассказала о том, как начинала свою новую жизнь в Америке. Познакомившись со своим мужем на олимпиаде в Берлине, она уехала с ним в Лос-Анджелес.

— Знаете, что для меня было труднее всего? Сидеть в сауне в купальнике.

Потом она пошла на ночное дежурство — она работала в службе психологической помощи по телефону, — а я еще раз заглянул в «Perry's», чтобы запастись горючим на ночь, но на этот раз ограничился шестью банками пива. Утром, за завтраком, я написал Вере Мюллер открытку, оплатил счет за проживание и поехал в аэропорт. Вечером я уже был в Питсбурге. Там лежал снег.

4

Сказать про него что-нибудь хорошее — нож острый!

Оба такси, и то, которое доставило меня вечером в отель, и то, которое отвезло меня на следующее утро в театр, были желтого цвета, как в Сан-Франциско. Было девять часов, труппа уже репетировала, но в десять у них начался перерыв, и я отыскал своих мангеймцев. Они стояли в трико и коротеньких майках у батареи и пили йогурт.

Когда я представился, они долго не могли прийти в себя от удивления, что я приехал в такую даль только ради того, чтобы поговорить с ними.

— Ты знал эту историю с Сергеем? — спросила Ханна Йошку. — Слушай, я просто в шоке!

Йошка тоже был поражен.

— Если мы хоть как-то можем помочь Сергею… Я поговорю с шефом. Думаю, ничего страшного не будет, если мы вернемся на репетицию в одиннадцать. Можно будет спокойно поговорить в нашей театральной столовой.

Столовая была пуста. В окно был виден парк с высокими голыми деревьями. Там гуляли молодые мамаши с детьми, маленькими эскимосами в теплых комбинезонах, резвившимися на снегу.

— В общем, для меня это очень важно, поделиться тем, что я знаю о Сергее. Было бы просто ужасно, если бы кто-то подумал, что… если бы они действительно поверили, что… Сергей — он такой тонкий и очень ранимый человек — не какой-нибудь там мачо! Понимаете, он никак не мог сделать это специально хотя бы уже потому, что он всегда жутко боялся любых травм.

Йошка не разделял ее уверенности. Он задумчиво мешал пластмассовой палочкой в своем одноразовом стаканчике с кофе.

— Господин Зельб, я тоже не думаю, что Сергей мог сам себя покалечить. Я просто не могу представить себе, что кто-то способен на такое. Но если кто-нибудь… Понимаете, у Сергея всегда были какие-то сумасшедшие идеи.

— Как ты можешь говорить такие гадости! — перебила его Ханна. — Ты же его друг. Я просто в шоке, в самом деле.

Йошка коснулся ее руки:

— Ну Ханна! Ты разве не помнишь тот вечер, когда мы принимали у себя ансамбль из Ганы? Сергей тогда рассказывал, как он еще бойскаутом чистил картошку и специально порезал себе палец, чтобы больше не дежурить по кухне. Мы еще все смеялись, и ты тоже.

— Да ты же ничего не понял! Он просто сделал вид, что порезался, и замотал себе палец бинтом. Я просто поражаюсь, как ты умеешь все перевернуть с ног на голову! Ну Йошка, ну, я не знаю!..

Йошку это, похоже, не убедило, но ему не хотелось спорить с Ханной. Я спросил о настроении, душевном состоянии Сергея в последние месяцы прошлого сезона.

— В том-то и дело! — ответила Ханна. — Это тоже никак не вписывается в ваши странные версии. Он так верил в себя, хотел во что бы то ни стало освоить еще и фламенко и так добивался стипендии в Мадрид.

— Вот именно! И эту стипендию он как раз и не получил!

— Ну как ты не понимаешь? Он стремился к ней, он подал заявку, вложил в это столько энергии! И с его партнером тоже все наконец наладилось летом, с этим профессором германистики. Понимаете, Сергей… Нет, гомиком он не был, но ему нравились и мужчины. Я считаю, что это здорово на самом деле. И не просто какие-то там мимолетные встречи, секс, а он был способен на настоящее чувство. Нет, его просто нельзя не любить. Он такой…

— Мягкий? — подсказал я.

— Точно, мягкий. А вы, кстати, его знаете, господин Зельб?

— Скажите, пожалуйста, как звали этого профессора германистики, которого вы упомянули?

— А это разве был германист? По-моему, юрист? — наморщил лоб Йошка.

— Чушь! Я смотрю, тебе сказать про Сергея что-нибудь хорошее — прямо нож острый! Это был точно германист, такой ласковый, на самом деле… А фамилия… Я не знаю, должна ли я называть вам его фамилию.

— Ханна, они же не делали тайны из своих отношений — разгуливали вместе по городу, как голубки! Это Фриц Кирхенберг из Гейдельберга. Может, это даже хорошо, если вы поговорите с ним.

Я спросил их, какого они мнения о Сергее как о танцоре. Ханна ответила первой:

— Ну какое это имеет значение? Даже если ты плохой танцор — это еще не повод отрубать себе ногу! Я вообще отказываюсь говорить на эту тему. И остаюсь при своем мнении: что вы не правы.

— Я еще не пришел к окончательному выводу, фрау Фишер. И хотелось бы вам напомнить, что господин Менке не потерял, а сломал ногу.

— Я не знаю, насколько вы знакомы с жизнью артистов балета, господин Зельб, — сказал Йошка. — В конце концов, у нас, как и везде: есть звезды и те, которые когда-то ими станут; есть средние танцоры, которые давно поняли, что им не светит Олимп, но зато им не надо бояться, что они останутся без работы. И есть те, которые живут в постоянном страхе за следующий ангажемент и у которых с каждым годом все меньше уверенности в завтрашнем дне. Сергей принадлежал к третьей категории.

Ханна не противоречила. Всем своим холодно-неприступным видом она давала понять, что считает разговор совершенно бессмысленным.

— Мне казалось, что вы хотите узнать побольше о Сергее как о человеке. Почему у мужчин на уме одна только карьера?..

— А как господин Менке представлял себе свое будущее?

— Он между делом всегда занимался бальными танцами и говорил, что хотел бы открыть школу танцев, традиционную, для пятнадцати-шестнадцатилетних.

— Это, кстати, тоже говорит о том, что он не мог нарочно сломать себе ногу, на самом деле. Сам подумай, Йошка, как он мог бы стать учителем танцев без ноги?

— А вы тоже знали о его планах относительно школы танцев, фрау Фишер?

— У Сергея было много планов. Он очень творческий человек, и у него богатая фантазия. Он говорил, что вполне мог бы заняться и чем-нибудь таким, что вообще не имеет отношения к танцам, например разводить овец в Провансе или что-нибудь в этом духе.

Им пора было на репетицию. Они дали мне свои телефоны на случай, если будут еще вопросы, поинтересовались моими планами на вечер и пообещали оставить для меня в кассе контрамарку. Я смотрел им вслед. У Йошки была сосредоточенная, пружинистая походка, Ханна шла легкими, невесомыми шагами, словно паря над землей. Она наговорила много глупостей, «на самом деле», но двигалась она убедительно, и я с удовольствием посмотрел бы на нее вечером на сцене. Но в Питсбурге было слишком холодно. Я поехал в аэропорт, улетел в Нью-Йорк, и мне посчастливилось в тот же вечер попасть на рейс, вылетающий во Франкфурт. Похоже, я слишком стар для Америки.