Правосудие Зельба - Шлинк Бернхард. Страница 45

Мне вспомнился один зимний вечер из нашей берлинской студенческой жизни. Мы с Кларой катались на санках на Кройцберге, ^[130] а потом ужинали у нее дома с родителями. Кларе было семнадцать лет, я видел ее уже тысячу раз и до этого воспринимал не иначе, как просто младшую сестру Фердинанда. В тот раз я взял девчонку с собой только потому, что она так просилась на Кройцберг. Я, собственно, надеялся встретить на катальной горке Паулину и помочь ей встать, если она упадет, или защитить ее от противных кройцбергских уличных мальчишек. Не помню, была ли Паулина в тот день на Кройцберге или нет. Во всяком случае, я вдруг заметил, что меня интересует только Клара. Она была в меховой куртке и с пестрым шарфом на шее, ее белокурые волосы развевались на ветру, а на румяных щеках таяли снежинки. На обратном пути мы в первый раз поцеловались. Кларе пришлось меня уговаривать подняться с ней наверх. Я не знал, как мне теперь себя с ней вести перед родителями и братом. Когда я потом, попрощавшись, собрался уходить, она под каким-то предлогом проводила меня до двери и тайком поцеловала.

Я поймал себя на том, что улыбаюсь, глядя в окно. На автостоянке остановилась крытая желтым брезентом фура Общества благотворительности. Благотворительность тоже вынуждена была отступить перед снегопадом. На моей машине уже опять выросла шапка снега. Я купил себе у стойки еще один кофе и бутерброд и опять встал у окна.

В тот вечер мы с Кортеном заговорили и о Вайнштейне. Безупречный обвиняемый и еврей-свидетель со стороны обвинения — я уже подумывал о том, не прекратить ли мне дознание по этому делу. Рассказать Кортену о значении Вайнштейна для следствия я не мог, но и не хотел упускать возможности узнать от него что-нибудь о Вайнштейне.

— А как ты относишься к использованию труда евреев у вас на заводе?

— Герд, ты же знаешь, мы с тобой всегда расходились во взглядах на еврейский вопрос. Я никогда не одобрял антисемитизма. На мой взгляд, это очень хлопотное дело — использование на заводе труда заключенных, будь то евреи, или французы, или немцы, все равно. У нас в лаборатории работает профессор Вайнштейн, и это ужасно, что он не может стоять за кафедрой или сидеть в своей лаборатории! Он оказывает нам неоценимую помощь, а если тебя интересует его внешний облик и его умонастроения, то вряд ли ты найдешь кого-нибудь с более немецкой внешностью и более немецкими взглядами! Профессор старой школы, до тридцать третьего года заведующий кафедрой химии в Бреслау. Всем, чего Тиберг достиг в химии, он обязан Вайнштейну, чьим учеником и ассистентом он был. Классический тип приветливого, доброжелательного, рассеянного ученого.

— А если я тебе скажу, что он обвиняет Тиберга?

— Бог с тобой, Герд! Что ты такое говоришь! Он так привязан к своему ученику Тибергу!.. Даже не знаю, что и сказать.

На стоянку въехала снегоуборочная машина, пропахав себе дорогу сквозь снег. Водитель вылез из машины и вошел в закусочную. Я спросил его, смогу ли я добраться до Мангейма.

— Мой коллега только что поехал в сторону Гейдельбергской развязки. Если поторопитесь, может, еще успеете за ним, до того как дорогу опять заметет.

Было семь часов. Без четверти восемь я добрался до Гейдельбергской развязки, а в девять уже въехал в Мангейм. Мне захотелось еще немного пройтись пешком, и я пошел по улице, радуясь глубокому снегу. Город затих. Я бы с удовольствием прокатился по Мангейму на тройке.

7

Что ты сейчас, собственно, расследуешь?

В восемь я проснулся, но так и не смог заставить себя подняться с постели. Слишком много всего свалилось на меня за последние двое суток: ночной перелет из Нью-Йорка, поездка в Карлсруэ, разговор с Бойфером, воспоминания и одиссея по заснеженным автострадам.

В одиннадцать позвонил Филипп:

— Ну наконец-то я тебя поймал! Где тебя носит? Твоя докторская работа готова.

— Докторская работа? — Я не понял, о чем он говорил.

— Переломы в результате закрытия дверей. Плюс статья по морфологии аутоагрессивного поведения. Ты же заказывал!

— Ах да, вспомнил! И что, у тебя об этом есть целый научный трактат? И когда я могу заехать за ним?

— В любое время, приезжай ко мне в больницу и забирай.

Я встал, сварил кофе. Над городом все еще серебрилась плотная снеговая завеса. С балкона в комнату вошел припудренный снегом Турбо.

Мой холодильник был пуст, и я отправился в магазин. Хорошо, что в городах осторожно обращаются с противогололедными реагентами, и я не шлепал по бурой жиже, а шагал по скрипучему, свежеутоптанному снегу. Дети лепили снеговиков и играли в снежки. В кондитерской у водонапорной башни я встретил Юдит.

— Какой чудесный день, правда? — Ее глаза сияли. — Раньше, когда мне нужно было ездить на работу, снег меня раздражал — то стекла чистить, то машина не заводится, то тащишься как черепаха из-за гололеда, то застрянешь где-нибудь. Сколько радостей я упустила!

— Давай пройдемся! Совершим зимнюю прогулку до «Розенгартена». Я приглашаю.

На этот раз она не стала отказываться. Я чувствовал себя рядом с ней старомодным — она в куртке и брюках на ватине и в высоких сапогах, похожих на побочную продукцию космической промышленности, и я в пальто и калошах. По дороге я рассказал ей о своем расследовании по делу Менке и о снегопаде в Питсбурге. Она тоже сразу спросила, не видел ли я эту крошку из «Танца-вспышки». Я решил посмотреть фильм.

Джованни, увидев нас, раскрыл рот от удивления. Когда Юдит была в туалете, он подошел ко мне.

— Старая женщина — никс гут? Новая лучше? В следующий раз я знакомить тебя с итальянская женщина, и ты наконец успокоиться.

— Немецкий мужчина не хотеть успокоиться. Он хотеть много женщин.

— Тогда ты надо много хорошо питаться. — Он порекомендовал стейк пиццайола, ^[131] а перед этим куриный суп. — Шеф лично зарезал курицу сегодня утром.

Я не стал дожидаться Юдит, а заказал для нее то же самое и попросил Джованни принести бутылку кьянти «Классико».

— Я был в Америке еще по одной причине, Юдит. Дело Мишке не давало мне покоя. Там я с ним, правда, тоже не продвинулся. Но эта поездка вернула меня в прошлое.

Она внимательно выслушала мой рассказ.

— Так что ты сейчас, собственно, расследуешь? И зачем?

— Сам толком не знаю. Я бы с удовольствием поговорил с Тибергом, если он еще жив.

— Еще как жив! Я не раз писала ему всякие деловые письма и отчеты или посылала какие-нибудь праздничные подарки от завода. Он живет на озере Лаго-Маджоре в Монти-сопра-Локарно.

— Кроме того, я еще раз хотел бы поговорить с Кортеном.

— А какое он имеет отношение к убийству Петера?

— Не знаю, Юдит. Я бы многое отдал за то, чтобы узнать все нюансы. Я ведь именно благодаря Мишке занялся своим прошлым. А ты ничего больше не вспомнила по убийству?

Она подумывала о том, чтобы обратиться с этой историей в прессу.

— Я просто никак не могу свыкнуться с мыслью, что все так и закончится ничем!

— Ты хочешь сказать, что того, что нам известно, недостаточно? Но оттого, что мы обратимся с этим в прессу, ничего не изменится.

— Конечно не изменится. Я считаю, что РХЗ так и не расплатился за эту историю. Не важно, как там все получилось со стариком Шмальцем, — все равно это на их совести. Кроме того, может, удастся узнать больше, если пресса разворошит это осиное гнездо.

Джованни принес стейк. Мы замолчали и принялись за еду. Мне эта идея с прессой пришлась не по душе. Убийцу Мишке я как-никак, в конечном итоге, нашел по поручению РХЗ. Во всяком случае, РХЗ мне за это заплатил. То, что знала Юдит, она знала от меня. На кону стояла моя профессиональная честь. Я разозлился на себя за то, что взял с Кортена деньги. Если бы отказался, был бы сейчас ничем не связан.

Я рассказал ей о своих сомнениях.