Роман - Миченер Джеймс. Страница 33

Разница между двумя подходами к написанию произведения — основанном на профессиональном опыте упорной работы, с одной стороны, и целиком зависящем от озарений вдохновения — с другой, — постоянно колола глаза Раттнеру, ибо он частенько слышал от меня имя Йодера, Причем сравнение всегда было не в пользу Раттнера. Сама того не желая, я изводила его разговорами о том, что вот-де Йодер уже вычитывает гранки своего будущего романа, тогда как Раттнер все еще был далек от того, чтобы сдать рукопись в печать, хотя это одинаково печалило как его, так и меня. При каждом моем упоминании о Йодере Раттнер чувствовал себя настолько неприятно, что однажды не выдержал и бросил:

— Я не хочу больше слышать о твоем чертовом немце и о его писанине, которую он выдает на-гора.

Мне хотелось сказать: «Ты был бы счастлив, если бы тебе удалось выдать что-нибудь, хоть наполовину похожее на то, что делает он». Но я не стала обижать этого симпатичного и талантливого человека, который честно, но безуспешно пытался справиться со своими бедами.

Разница между степенным Йод ером и молодым необузданным Раттнером усугублялась тем, что я была безумно влюблена в Бенно. Это чувство не имело ничего общего с моими романтическими грезами по поводу Сигарда Джепсона и профессора Кейтера. Это была всепоглощающая увлеченность молодым мужчиной, интересным во всех отношениях — привлекательным, умным, верным, располагающим к себе и заметным в любом обществе. Я даже не могла представить себе, что такой, как он, смог заинтересоваться моей персоной. Приглядываясь иногда в классе к другим молодым женщинам-редакторам, я всерьез раздумывала: а какая из этих красоток уведет его у меня?

Я помню наш первый поцелуй так, как будто это было вчера. Прослушав однажды захватывающую лекцию Кейтера, мы отправились в бистро на Вашингтон-сквер, чтобы обсудить ее. Бенно с упоением и блеском демонстрировал поразительное умение одного из своих кумиров, Стендаля, создавать образы людей, раздираемых противоречивыми страстями. Затем он проводил меня до станции метро на 8-й улице, где уже не раз прощался со мной, прося извинения, что не может проводить до дома:

— Ты — чудесная девушка и стоишь того, чтобы я отправился на край света и пожелал тебе спокойной ночи. Но мне не по силам это, и я приношу свои извинения. — Собираясь и на этот раз отпустить какую-нибудь шутку, он вдруг прижал меня к себе и страстно поцеловал. — Ты замечательная! Ты что-то совершенно особенное в моей жизни. — Мне же не хватило дыхания, чтобы вымолвить слова о том, что значил для меня он.

По дороге домой меня вновь охватили ставшие уже обычными сомнения. Как он может увлекаться мной? Зачем Такому тонкому человеку общаться со мной, когда вокруг столько гораздо более образованных и развитых женщин? Я низвела себя так низко, что на следующее утро на работе позвонила мисс Уилмердинг и попросила ее принять меня по важному личному вопросу.

— Это моя работа. Заходите, — довольно официально ответила та и, должно быть, была немало удивлена, узнав о моих заморочках.

— Мне не дает покоя то, что я так и не окончила колледжа. Вы знаете, что я стараюсь наверстать упущенное. Но достаточно ли я делаю для этого и позволяют ли мои успехи в учебе рассчитывать на постоянное место редактора?

— Мисс Мармелштейн! — рассмеялась она. — Вечерние курсы, на которые мы направили вас, а также ваши самостоятельные занятия, которым, как мне известно, вы посвящаете свое свободное время, дают вам гораздо больше знаний, чем обычная степень магистра литературы. Вы намного опережаете некоторых из наиболее удачливых редакторов здесь в Нью-Йорке. — Она тепло улыбнулась и добавила: — И даже некоторых в нашем издательстве. Мозги у вас есть, а опыт приходит с годами.

Когда, окрыленная поддержкой, я уходила из ее кабинета, она проводила меня до дверей.

— Это, конечно, не мое дело, но хочу вас похвалить за то, что вы стали лучше выглядеть. Думаю, что и мне не мешало бы воспользоваться некоторыми из ваших хитростей при подборе гардероба, — и дружески похлопала меня по плечу.

Весь день, встречая по пути стеклянные двери или зеркало, я ловила в них свое отражение и не без удовлетворения разглядывала его.

В пятницу вечером, заканчивая занятия. Эван Кейтер попросил меня задержаться ненадолго.

— Насколько я понимаю, вы работаете редактором в «Кинетик». Это удивительно — ведь вы так молоды!

— Я и сама чувствую себя слишком молодой для этой работы. Тем более что за плечами у меня всего один курс колледжа.

— Юная леди, по тому, как вы держите себя на моих занятиях, я бы сказал, что вы уже доктор наук в необходимом вам деле. Вы — одна из лучших моих учениц.

Наверное, я залилась краской, поскольку он быстро добавил:

— Очевидно, мне не следовало говорить этого перед тем, как попросить вас об услуге. Но в одной из моих групп для начинающих есть поразительно талантливая молодая женщина, насколько я могу судить об этом. И я подумал, не могли бы вы посмотреть ее рукопись, которая, на мой взгляд, на девяносто процентов уже закончена, и помочь ей избежать мусорной кучи.

— Я буду рада помочь, профессор Кейтер. Ваши курсы многим открыли дорогу в жизнь. К тому же я доверяю вашим суждениям.

— Я надеялся, что вы скажете что-то в этом роде, и поэтому захватил рукопись с собой. Эта молодая особа, не менее талантливая, чем сама Сильвия Плат, — моя находка года.

Увидев, что Бенно Раттнер ждет, когда я закончу свой разговор с профессором Кейтером, я подошла к нему, уверенная в себе, как никогда. Я была компетентной, образованной, имела надежную работу и не была, положа руку на сердце, дурнушкой. Обладая всеми этими достоинствами в свои двадцать четыре года и находясь в центре интеллектуальной жизни Нью-Йорка, чего еще можно было желать, тем более когда тебе известно, что молодой человек увлечен тобой.

Оказавшись в тот вечер возле станции на 8-й улице, мы проторчали у входа еще с полчаса, после чего он бросил небрежно:

— Вон там моя квартира.

И мы оба знали, что если не сегодня, то в один из следующих вечеров я пойду с ним туда.

Тремя неделями позднее, когда мои чувства к Бенно полыхали пожаром, в моей душе созрело твердое решение. После очередного обсуждения идей Кейтера, затянувшегося до двух часов ночи, он предложил, когда мы направлялись своим обычным маршрутом к метро:

— Глупо ехать в Бронкс так поздно. Почему бы тебе не остаться у меня и не дождаться утра?

Мой ответ последовал так быстро, словно был отрепетирован:

— Интересное предложение! Надо проверить твою квартиру и подумать, не воспользоваться ли мне ею как-нибудь на следующей неделе.

Миновав вход в метро, мы дошли до Бликер-стрит, где в новом доме у Раттнера была квартира, купленная на деньги родителей. Увидев персидский ковер, сверкавший бело-голубыми красками и золотом, полки, заполненные книгами, музыкальный центр «Фишер» и три большие репродукции Моне, я подумала: «Как хорошо, что его вкусы совпадают с моими».

Оказавшись в объятиях Бенно, я забыла о возвращении домой. Но, когда наконец вспомнила и встала, чтобы отправиться в свой дом на край света, со мной произошло что-то странное. Протянув руку к дверной ручке, я почувствовала, что какая-то сила не дает мне взяться за нее. Обернувшись к Бенно, я прошептала:

— Ох, Бенно, мне так хорошо здесь с тобой, что просто нет сил уходить!

Бросившись в его раскрытые объятия, я с такой силой налетела на него, что он не удержался на ногах и повалился в кровать, увлекая меня за собой. В ту ночь я больше не помышляла о возвращении домой.

В следующую пятницу я отправилась на работу в «Кинетик» с двумя огромными чемоданами, с которыми затем появилась на семинаре Кейтера. Увидев меня с ними, Бенно поднял брови, а я утвердительно кивнула. Приняв решение поселиться у него, я ни разу не пожалела об этом.

1970 год принес кучу мелких проблем, которые накладывались друг на друга и начинали тревожить. Я напряженно работала над выпуском трех книг, помогая в оставшееся время Йодеру вносить последнюю правку в его текст, понимая, что от успеха этой книги зависит наша с ним судьба. В это же самое время Бенно бился над полной переработкой своего романа, которому он с моей подачи дал новое название — «Зеленый ад». Этот труд был настоящей пыткой: писателю, потерявшему ориентиры, кажется, что он движется назад и его неотступно преследует злой рок. На первом этапе сочинительство приносит радость, когда писатель в полете фантазии порхает вместе с райскими птичками, поющими ему славу на взлете к вершинам мысли. Но, когда, исчерпав идеи, автор принимается переписывать свое творение, его труд превращается в каторгу и в четырех случаях из пяти оказывается непродуктивным.