Роман - Миченер Джеймс. Страница 35

— Раттнер не ждет, когда какая-нибудь концепция «покажется интересной ему», — ответила я, ощетинившись. — Как большинство хороших писателей, он сам обладает живым воображением.

Джепсона не смутила моя негативная реакция. Пройдя через Вьетнам, он знал, что это такое и какие подводные камни могут ждать того, кто возьмется про это писать.

— Я подумал, что, если избранное им направление завело его в тупик, новый подход мог бы окрылить его и дать простор для мысли.

— Он вполне уверенно движется своим собственным путем, как показывают его последние успехи.

— Прекрасно. Но, если он когда-нибудь появится в редакции, я буду рад поговорить с ним. — В его словах было столько великодушия и искренности, что, вернувшись домой, я сказала Бенно:

— Тебе, наверное, будет интересно узнать другую точку зрения на твою войну. — Но это невинное предложение так распалило его, что я впервые увидела темные стороны его характера, когда он агрессивно прорычал:

— Я отказываюсь тащиться в «Кинетик», где твои друзья будут жалеть заблудшего писателя. Пригласи его сюда.

Я так и сделала. Но встреча едва не закончилась скандалом, ибо Джепсон, в отличие от Бенно, представлял собой новый тип американского ветерана, болезненно переживавшего презрение общества и ненавидевшего политиков, допустивших это, или, как он выражался, «инспирировавших это презрение».

Всячески осуждая систему, он уговаривал Бенно написать роман, который бы «развенчал этот позорный эпизод в нашей истории».

Бенно делал вид, что не понимает, о чем толкует Джепсон:

— Вы представляете это таким сложным… похожим на заговор и предательство. Я вовсе не склонен рассматривать проблему под таким углом зрения. Нас послали за океан сражаться с коммунистами, покончить с азиатами, пока эти узкоглазые не разделались с нами. Но их оказалось слишком много, а нашими начальниками были такие непроходимые тупицы, что из нас вышибли дух и нам пришлось вернуться обратно.

Джепсона покоробил такой анализ войны, и он спросил с едва скрытой усмешкой:

— И именно такого рода книгу вы пишете?

— Я не пишу никакого «рода книгу». Я пытаюсь словами выразить пережитое.

— И именно так вы интерпретируете свой опыт?

Наши хорошие парни убивают плохих азиатов?

— Полагаю, что-то в этом роде.

— Но как можно выстроить на этом книгу?

— Я не выстраиваю книги. Они у меня пишутся сами.

— Вы закончили хоть одну книгу?

— Я прочел немало хороших книг.

— Я имел в виду вашу собственную? Доведенную до конца?

— Что касается меня, то я не признаю конца. Я вижу жизнь как непрерывно продолжающийся процесс. Генерал, который был тупицей во Вьетнаме, возвращается домой и продолжает оставаться таким же тупицей, но на этот раз в конгрессе.

— Так вы не видите никаких достоинств в предложенных мною подходах?

— Никаких. Они были бы в самый раз в 1919 году после Первой мировой войны или в 1946-м после Второй. Но в 1972-м? Применительно ко Вьетнаму? Да в книжных магазинах вас обсмеют!

— Вы считаете, что когда-нибудь попадете на полки книжных магазинов? Двигаясь такими темпами?

Вопрос так нещадно бил в точку, что Бенно вскочил и сказал:

— После такого оскорбления вам остается только перерезать себе глотку или проваливать отсюда ко всем чертям! — И показал ему на дверь.

Не желая, чтобы моего коллегу выставляли так грубо, я проводила Джепсона до лифта.

— Вы хотели подать свою петицию императору, и вы сделали это. Благодарю вас за выдержку. Примите мои извинения, Сигард.

— Очнитесь, Ширли, — сказал Джепсон, — ваш избранник никогда не закончит книгу. Мне понадобилось всего три минуты, чтобы понять это. Он родился неудачником.

— Потеряв контроль над собой, я резко размахнулась и, ударив Джепсона по лицу, вернулась в комнату, где Бенно подливал себе вина и смеялся над пустоголовостью нашего посетителя.

В 1973 году, когда Лукас Йодер при моей помощи публиковал свой третий роман «Школа», его постигло такое удручающее поражение, что даже Бенно проникся сочувствием к автору:

— Я прочел его, дорогая, и нашел некоторые части весьма интересными. Я отчетливо вижу, что он хотел сказать, но отчетливо вижу и то, что он не сделал этого.

— У него есть грандиозная идея для следующего романа…

— Ты хочешь сказать, что они собираются позволить ему делать следующий? В твоем издательстве, должно быть, полно мазохистов.

— Они бы оказали и тебе такую любезность, если бы ты поднатужился и закончил свою рукопись.

— Когда автор тужится, у него выходит такой же вздор, как у Йодера. Орлы парят в вышине, дорогая, а не роются в поисках местного колорита и любопытных диалектов.

На этот раз я не могла позволить себе броситься на защиту Йодера, ибо почва уходила у меня из-под ног. Йодер, писавший свои книги именно так, как говорила ему я, потерпел три серьезные неудачи, и я знала, что меня не поймут, если буду пытаться настаивать перед руководством на продолжении сотрудничества с ним. Так оно и оказалось. Собравшийся редакционный совет решил дважды наступить мне на мозоль.

— Смешно продолжать держаться за вашего Раттнера. Отпустите его, и пусть он плывет себе на все четыре стороны. Если вы не хотите написать ему об этом сами, то это сделает мистер Джепсон.

Я промолчала, хорошо понимая, что в такой обстановке мне не удастся защитить как Раттнера с его ничтожными шансами родить мало-мальски подходящую рукопись, так и Йодера с его неспособностью продать отличную рукопись, которую он уже родил. Спорить в отношении Бенно я не стала.

— А теперь о вашем Йодере, участвовавшем в гонках с препятствиями. Он не сделал даже первого прыжка. Гонка прошла мимо него, и единственное, что нам остается, это бросить его.

Один из редакторов спросил:

— А разве его агент по продаже не отказался от него?

— Да, даже двое, но однажды они крепко пожалеют об этом.

— Мисс Мармелштейн, мы не видим возможности помочь этому симпатичному человеку. Он знает, что такое предложения и абзацы, но, похоже, не имеет ни малейшего понятия о том, что нужно делать, чтобы книга была «читабельна».

Несмотря на мои уговоры, Йодер был бы исключен из списка авторов издательства, если бы не поддержка, на которую я уже не надеялась. Непосредственно перед самым голосованием в разговор вмешался Джепсон:

— Я все же считаю, что мисс Мармелштейн права. Йодер знает, как надо писать книги. Его время еще придет. Я уверен в этом.

После этого противников Йодера стало девятеро, а сторонников — двое, и с Лукасом Йодером было покончено. Но в этот момент раздался предупредительный кашель Макбейна, и, когда мы повернулись, чтобы выслушать его мнение, он тихо сказал:

— Когда я закончил читать «Школу», у меня было сильное ощущение, что лучшее время для этой книги наступит через пятнадцать лет. Думаю, что Джепсон прав. У этого автора еще все впереди. — Эта неожиданная поддержка помогла Йодеру остаться в списках.

Когда совещание закончилось, я подошла к Джепсону:

— Вы были более чем великодушны. Я очень признательна вам.

— Сожалею по поводу Раттнера. Хотите, чтобы я написал письмо?

— Он воспримет это как дополнительное оскорбление, — грустно улыбнулась я. — Это должна сделать я.

— Не давайте его улыбке обезоружить вас.

Дождавшись вечером подходящего момента, когда, покончив с пиццей и пивом, мы с Бенно слушали скерцо Шопена, я спокойно сказала:

— Довольно неприятная новость, Бенно. Издательство решило порвать с тобой. Аванс ты, конечно, возвращать не должен, но сотрудничество прекращается.

— Они не надеются, что рукопись… — голос у него сорвался, — когда-нибудь будет закончена? В удобоваримом виде?

— Боюсь, что именно это они имели в виду. Но это не конец пути, Бенно. После заседания я консультировалась со Сьюзи Дженкинз из отдела авторских прав. Она знает всех и заверяет меня, что к концу недели найдет для тебя другого издателя.