Между плахой и секирой - Чадович Николай Трофимович. Страница 69

Многих, вместе с покрывавшей площадь брусчаткой, засосала земля, ставшая где болотной топью, где зыбучими песками, а где и вулканической лавой.

Атака захлебнулась. Поле боя имело куда более жуткий вид, чем аналогичное место на Каталунских полях [7] в июне 451 года или тысячу лет спустя под Грюнвальдом. Там, по крайней мере, вперемежку с людьми не лежали жуткие монстры, имевшие вместо рук клешни, а вместо кожи рыбью чешую, и не бродили среди живых те, чьи раны были явно несовместимы с жизнью.

Порожденные выстрелом Цыпфа процессы превращения естественного в неестественное постепенно замирали. Мироздание зализывало нанесенную ему рану: лава застыла, топь высохла, живые мертвецы полегли рядом со своими уже почившими товарищами.

На ногах остался стоять один только Оська. Его буйную шевелюру словно мукой присыпало. Кроме тягучего мычания он издавал и другие звуки, не имевшие никакого отношения к голосовым связкам.

Взгляд Верки, блуждавший по неузнаваемо изменившейся площади, остановился на Оське, и она с усилием произнесла:

– У Иавала нашего сфинктер слабоват оказался.

– Ясное дело, – буркнул Зяблик, несмотря на довольно прохладную погоду весь покрывшийся потом. – Очко-то не железное… Со мной самим медвежья болезнь едва не приключалась… Ну и наломал же ты, Левка, дров…

Неустрашимый Толгай, бормоча слышанный в детстве заговор от нечистой силы, забился под лопатообразный хвост одного из тритонов.

Только Смыков сохранил твердость духа и ясность мысли.

– Оружие возмездия, братцы мои, это вам не хухры-мухры! – сказал он, со значением подняв кверху палец. – И нечего по этому поводу лить крокодиловы слезы. Враг получил по заслугам. Вам, товарищ Цыпф, я выражаю благодарность за проявленное мужество и умелые действия в условиях подавляющего численного превосходства противника.

– Спасибо, не надо… – изменившимся голосом произнес Лева. – Я понимаю, что профессия палача необходима для общества, но благодарить его после каждой очередной казни за мужество и умелые действия – это уже слишком…

– Как хотите, – пожал плечами Смыков. – Но пушку свою держите наготове. И всех остальных прошу не терять бдительности. Бой еще не окончен. Не исключено, что аггелы введут в дело резервы…

– После такого? – с сомнением промолвил Зяблик. – Вряд ли… Ты лучше, пока они не опомнились, диктуй условия перемирия.

– Эй, есть там кто-нибудь живой! – Смыков, сложив ладони рупором, обратился в сторону руин. – Если не покажетесь немедленно, применяю оружие. Считаю до трех!

После счета «два» рядом с Оськой, по-видимому, слегка тронувшимся умом, встало еще с десяток аггелов – судя по черным колпакам, высшее командование. На Смыкова, взгромоздившегося на парапет фонтана, они смотрели, как волки – но не те волки, что рыщут на воле, а те, которые посажены на цепь. Ламеха среди них не было.

– Почему заскучали, граждане каинисты? – куражился Смыков. – Который из вас сковородой нам грозился, а?

Аггелы помалкивали, поглядывая то в небо, то в землю, то друг на друга. На то, во что превратилось их грозное воинство, никто старался не смотреть.

– Повторяю вопрос! – угроза перла даже не из каждого слова Смыкова, а из каждого звука.

– Это он сам… По собственной инициативе, – один из аггелов кивнул на Оську. – Сопля невоспитанная…

– Снять головной убор, когда со мной разговариваете! – рявкнул Смыков.

Аггел, стараясь не встречаться со Смыковым взглядом, стянул свой колпак. Был он бородат, наполовину сед, а рожки имел маленькие, как у новорожденного бычка.

– Фамилия? Имя? – Смыков спросил, как кнутом щелкнул.

– Вас, надо думать, мое бывшее имя интересует? – уточнил аггел.

– Вопросы здесь задаю я. Интересует меня не бывшее, а настоящее ваше имя. Клички для своих подельников оставьте.

– Грибов Михаил Федорович, – представился аггел солидно.

– Должность?

– Сотник.

– Я про вашу человеческую должность спрашиваю! Кем раньше работали?

– Раньше? – Аггел пригладил растрепанную бороду. – Председателем колхоза.

– Член партии?

– Как водится, – вздохнул он. – Бывший, конечно. Взносов не плачу и собраний не посещаю.

– И каким же образом вы среди этих кровопийц оказались?

– Я извиняюсь, но только ругаться не надо… – Аггел блеснул из-под мохнатых бровей черными цыганистыми глазами. – Я все фронты прошел. И кастильский, и степной, и арапский… Ранен дважды… А здесь, спрашиваете, как оказался… очень просто… Насильно к нам никого не загоняют. Я тоже доброволец. Потому что другого выхода не вижу. Сплотиться нам надо, чтоб не затоптали… Сильная власть нужна. Железные вожди… Идея, опять же… А какая идея у Коломийцева или Плешакова? Про нынешние дела я и не говорю даже… Развели, понимаешь, анархию…

– А идеи Каина вам, значит, подходят? – Говоря языком базарных торговок, Смыков смотрел на Грибова, как парикмахер на плешивца.

– Ехидничать-то зачем? – Аггел передернул плечами. – Идеи наши, если вдуматься, от марксизма мало чем отличаются. Я практику имею в виду. Мы ведь, к примеру, не против всех инородцев огульно… Есть и среди них люди. Кое-кого и перевоспитать можно. Предварительно освободив от влияния господ, попов, шаманов, тунеядствующих умников и всякого другого сора. Народ вот так держать надо, – он резко сжал свою крепкую пятерню в кулак, – а не распускать… Потом еще и благодарить будут.

– Вы мне эту оголтелую пропаганду прекратите! – Смыков погрозил зарвавшемуся аггелу пальцем. – Ренегат позорный…

– Я что… можно и помолчать, – аггел набычился, – сами ведь спрашивали.

– Все, разговоры на вольные темы закончились! – Для убедительности Смыков топнул ногой. – Оцениваю все ваши жизни в мешок бдолаха. Пока кто-нибудь сбегает за ним, остальные будут дожидаться здесь. Срок на все дела – десять минут.

– А после нас, значит, как этих… – бывший председатель колхоза, а ныне сотник каиновой рати Михаил Федорович Грибов кивнул на мертвецов, устилавших площадь, – на смертные муки и поругание?

– Вполне вероятно. Если через десять минут бдолах не будет здесь… А в положительном случае амнистирую.

– Обещаете?

– Ишь ты! – усмехнулся Смыков. – Много хочешь, рогатый. Не обещаю, а подаю надежду. Разве мало?

– Ладно, быть по сему! – Аггел нахлобучил колпак на голову. – Но только мешка бдолаха у нас нет. Мы за все время столько не добыли.

– А сколько есть? – насторожился Смыков.

– С килограмм, наверное, наберется… Или чуть побольше… Борис, сколько? – обратился он к стоявшему рядом соратнику, имевшему вид скорее школьного учителя, чем адепта людоедской религии.

– Кило двести сорок грамм, – ответил тот флегматично. – И в перегонном кубе еще грамм пятьдесят можно наскрести.

– А не врете, голуби? – Смыков окинул аггелов испытующим взглядом.

– Если не доверяете нам, можете своего человека для контроля послать, – обиделся Грибов. – Да и не станет Борис Михайлович врать. Он в Госбанке раньше служил. При нем кассиры копейку утаить боялись. Почетные грамоты от центрального правления имел.

– Если вы ему так доверяете, пусть идет за бдолахом.

– Э, нет… – на лице Грибова промелькнула хитроватая ухмылка. – Тут дела разные. Деньги одно, а жизнь другое. Трусоват он маленько. Ты, Борис Михайлович, на правду не обижайся… Для такого мероприятия отчаянный человек нужен. Чтоб от смерти уйдя, мог назад к ней вернуться… Меня пошлите.

– У дружков своих спрашивайте. – Смыков принял классическую позу Понтия Пилата, только что умывшего свои руки. – Если какая накладка выйдет, им за вас отвечать придется. И не карманом, а головой.

Собравшись в кружок, аггелы принялись тихо совещаться о чем-то. Похоже, кандидатура сотника Грибова идеальной тоже не считалась. В конце концов они пришли-таки к общему соглашению и вновь выстроились в линию, словно осужденные перед расстрелом.

– Ну все, договорились! Отпускают они меня! – объявил Грибов с заметным облегчением. – Постараюсь за десять минут управиться. Но на всякий случай пару минуток еще накиньте… Кончать их как предполагаете, всех вместе или поочередно?