Нигилэстет - Калич Ричард. Страница 13

– Политика Управления в отношении родственников, которые не могут быть обслуживающими на дому, совершенно ясна. Особенно по отношению к тем родственникам, которые уже живут с клиентом и исполняют эти функции бесплатно.

– Но миссис Ривера на самом деле не родственница, миссис Нокс. Она просто добровольно приняла на себя обязанности приемной матери. И мы оба знаем, что это редкий случай. Особая ситуация.

Мои «но» продолжаются все утро. Наконец, после того как это становится похоже на психопатическую настойчивость с моей стороны, она смягчается.

– Если вам, мистер Хаберман, хочется тратить время на писанину, – цедит она сквозь зубы, – напишите докладную записку, обосновывающую специальное разрешение для этого клиента. В таком случае я не буду возражать. Но помните, мистер Хаберман, вы должны сами напечатать докладную записку. Я не собираюсь просить Тониту ее печатать. Я не позволю тратить на это время нашей машинистки.

– Спасибо, миссис Нокс. (Большое спасибо.)

Если вы собираетесь выполнить такую задачу для клиента, значит, вы не знаете, что такое Управление. Не только потому, что требуется большая работа по составлению докладной записки, сбору фактов и деталей, тщательной формулировке, следованию точным инструкциям относительно формы и структуры докладной записки (Инструкция 2-587), но докладные записки такого рода очень редко, лишь в единичных случаях, получают одобрение Социального совета. Почему же так происходит? Всякий раз, когда Управление ставит свой штамп об одобрении, это требует городских денег. Так что политика Управления недвусмысленно говорит «нет» на все. (Это неписаный, но всем известный закон государственной службы.) Но я смогу обойти его, думал я про себя. Все, что необходимо, – это строгое письмо от доктора Умано из Института реабилитации – Tea Гольдштейн может это устроить. И конечно, поддержка директора совсем не повредит. Он просто О-Б-О-Ж-А-Е-Т бонсаи, который я ему достал. Я полевой генерал, пехотинец и разведчик… но мое настоящее положение в армии заключается в исполнении «маневров».

Спустя три недели после заградительного вала телефонных звонков от Социального совета, требующего дополнительной информации, после преодоления всевозможных бюрократических препон, специальным постановлением Марии Ривера разрешается стать работником, обслуживающим Бродски на дому.

Я не спрашиваю у Матери разрешения взять Бродски на улицу. Вместо этого я жду, когда она получит свой первый чек за обслуживание на дому. Это часть моей стратегии. Возможно, самая важная часть моего военного плана.

Через час после того, как она обналичила чек (я следил за ней, когда она пошла в банк; по компьютерной распечатке я знал, когда чек был вручен), я навестил ее дома. Она была занята приготовлением ужина. Что это: новый обеденный сервиз, мамаша? И пара одинаковых фартуков для вас и вашего сына? Ну, ну; мамаша, если вы еще не транжира, вы скоро ею станете. О, ну, как говорится. Бог дал, Бог взял.

Еще до моего прихода она чувствует, что сделала что-то не то. Я влетел как безумный, слова так и лились из меня потоком.

– Мамаша, мамаша, мы совершили ужасную ошибку. Я только что узнал, что «они» могут забрать у вас сына, если вы сделаете что-то незаконное» например станете обслуживающей на дому. Я даже не представлял, что есть правила и инструкции, карающие за это, но они есть. Вы не должны работать в этом доме в качестве обслуживающей на дому. Вы не должны обналичивать чек. Если вы это сделаете, я не знаю, что они сделают с вами. Нет, я знаю! ОНИ ЗАБЕРУТ ОТ ВАС СЫНА!

Мать недоверчиво уставилась на меня. Своего рода рефлекторный механизм запускает правильно построенные предложения, хотя лицо у нее в полном смятении.

– Но вы сказали, что все будет хорошо, мистер Хаберман. Вы сказали, что обо всем позаботитесь. Что же мне теперь делать?

– Но я позабочусь, мамаша, я уже позаботился. Все, что от вас требуется, – это отказаться от своих обязанностей в качестве обслуживающей на дому. Я сказал им, что поговорю с вами и вы откажетесь. Признав свою ошибку, вы подтвердите, что вы не хотите взять ни доллара от Управления. Вы не хотите, не так ли?

– Не хочу что, мистер Хаберман?

– Не хотите украсть ни одного доллара, мамаша. Вы ведь еще не обналичили чек, да?

Ее лицо посерело. Челюсть отвисла. Казалось, она вот-вот упадет в обморок. Я воспользовался случаем и оглядел ее жилище.

– Мамаша! Что это? Я не помню, чтобы у вас был этот сервиз. И эти фартуки. Мамаша, откуда вы их взяли?

Она тяжело опустилась на большой деревянный кухонный стул. Голос тоже с трудом ей повиновался.

– Всего с час назад, мистер Хаберман. В магазине на углу Лексингтон-авеню и 116-й улицы. Я… Я обналичила чек, который получила сегодня утром, и потом пошла в магазин и купила…

– ЧТО?!

Мое восклицание заставило ее сжаться. Она открывает рот, чтобы ответить, и не может. Она похожа на немую, пытающуюся выдавить звук. Только ей это не удается.

Взгляд на мое лицо говорит ей то, что она уже знает. Что она совершила непоправимое.

– О, мамаша, – вскрикиваю я, – как же мне вас теперь спасти? Вы обналичили чек. Вы совершили преступление. Вы даже не можете его вернуть. И вы… вы потратили деньги. Они определенно заберут у вас ребенка!!!

Я срываю с нее фартук и мну его в руках. Слезы ручьем текут из ее глаз. Душераздирающий крик, звуковой эквивалент мучительного «Крика» Мунка, срывается с ее губ. Она бьется в моих руках.

Мне потребовалось почти два часа, чтобы задурить ей голову. Для этого я вынужден был призвать весь свой многолетний опыт и значительную силу убеждения. Больше всего я боялся, что не смогу отговорить ее вернуть Управлению деньги. Я должен был убедить ее, что Управление будет рассматривать это всего лишь как простой жест и никогда не согласится принять ее деньги в качестве возмещения убытка. Так случилось, что у меня оказалась газетная вырезка в качестве необходимого мне доказательства, иллюстрирующая случай, когда получатель сделал попытку пополнить обворованные фонды своими собственными скудными сбережениями.

Нет, мамаша, – говорил я, подчеркивая тоном свои слова, – Управление никогда не проявляет снисходительности и понимания в таких ситуациях. И это вполне объяснимо. Слишком много раз в прошлом социальную службу разорят, настоящие преступники. Зарегистрировано, что только за прошлый год миллионы долларов были украдены клиентами.

С этого момента дело пошло легче. Пока мать вся согнувшись, сидела на стуле и содрогалась от рыданий, я убеждал ее снова и снова, что никому не скажу о ее проступке. Как ей повезло, что у нее такой социальный работник. Я объяснял ей, что, объединившись, мы сможем нанести удар по Управлению, этой жестокой системе.

– Нет, мамаша» никто не заберет у вас сына. Пока я ваш социальный работник, никто не посмеет это сделать. Даю вам слово. Обещаю!

Сегодня вечером я впервые остался с Бродски на целый вечер. Мать пошла в кино с подругой. Почему бы ей не пойти? У нее теперь есть деньги, и я настаивал!

Укутанный в теплое коричневое армейское одеяло и привязанньй к инвалидному креслу на колесах, малыш бывал на улице каждый день во второй половине дня в течение последних нескольких недель. Как я и ожидал, чем больше он получал возможность видеть мир, тем больше он открывал его. И тем ближе я подбирался, чтобы открыть его самого. Бродски, кажется, никогда не уставал от этого обмена. И я не уставал. Но были два правила для наших дневных экскурсий. Первое: он видит только прекрасное. Если я замечаю уродливую сгорбленную старуху, ползущую по другой стороне улицы, мужчину, страдающего базедовой болезнью в последней стадии, или даже собаку, задравшую ногу или присевшую для отправления естественной нужды, или, что еще хуже, ее хозяина, сгребающего совком ее экскременты, я быстро увожу Бродски прочь, как будто он немецкий еврей, на дворе тридцать девятый год и появилось гестапо. Мир для Бродски, должно быть, кажется Венецией времен Марко Поло, и Марко Поло – это я. Во время каждой поездки я дарую ему богатства, которые нельзя передать словами. Второе правило: он должен знать, что я единственный источник его ежедневной радости. Мать не является таковым и никогда не была. Каждый поворот его инвалидного кресла убеждает его в этом правиле. По мере того как я толкаю кресло, держу под определенным углом, двигаю вперед или оставляю на месте, поворачиваю, резко останавливаю, Бродский приходит к пониманию, что если он на колесах, то я водитель. Стартер, управляющий колесами и тормозами, под моим контролем.