Нигилэстет - Калич Ричард. Страница 11

– Но я не знал, что было причиной его болезни, мамаша. Я просто связывал это с его общим состоянием. А вы абсолютно уверены, что причина его болезни в этом? Как вы можете утверждать, что это связано с чем-то на улице?

– Мистер Хаберман, – сказала она, – все что угодно, но только не просите меня, чтобы я позволила вам взять моего малыша на улицу. Мир… – Она запнулась. – Мир не место для таких, как он. – Ее лицо стало очень серьезным. – Мистер Хаберман, он совершенно беззащитен перед внешним миром.

Разговор продолжался. Я позволил ей высказать все ее аргументы, надеясь найти какой-нибудь изъян в ее доводах, надеясь придумать какое-нибудь возражение, которое можно будет использовать для контратаки. Но ничего не смог найти. Единственное, что было в мою пользу, так это то, что Бродски, как я заметил, тоже слушал. Стоило посмотреть на его лицо. Он знает, что я хочу. Он хочет того же. Мой дорогой малыш расстроен из-за того, что мама не пускает его на улицу. Это хорошо. Сейчас я пойду домой и спланирую свою контратаку. Последняя гримаса Бродски укрепила меня в моем намерении.

Одного я никогда не должен делать. Я никогда не должен отступать от своего военного плана. Отказываться от того, в чем убежден. Нет ни одного генерала, которому нравилось бы завоевывать бесплодную землю. Если уж воевать, то за сокровища. Только это стоит завоевания. Только тогда, когда врагу есть что терять. Любой мясник на бойне хорошо это знает Итак, я должен уподобить Бродски сокровищу. Так, и только так. К тому нее, кроме Бродски, и его мамаше будет что терять.

После того конфликта с Матерью я прекратил свои посещения Бродски. Шли дни, а я не приходил к ним и не звонил. И не отвечал на телефонные звонки миссис Ривера. Я попросил секретаршу отдела и сослуживцев, чтобы они говорили, когда позвонит миссис Ривера, что я очень занят, или что я на совещании, или что я ушел к одному из своих подопечных. Мои сослуживцы были только счастливы, их не надо было упрашивать. Телефонные звонки клиентов – одна из самых больших проблем Управления. На самом деле эти звонки служили своего рода предохранительным клапаном. Обремененные обязанностями, всегда раздраженные монотонностью работы, социальные работники срывали свое раздражение на клиентах. Клиенты же не могли ответить им тем же. Они осмеливались только звонить. Таким образом, каждый раз, когда клиент звонил в офис, он слышал в ответ лай, рычанье и треск брошенной трубки. Как эти добрые самаритяне объясняли свое поведение? Да никак. Но всегда находится кто-то, отличающийся от других. Миссис Абигайль Хилл, например, известная как «Добрая Абби», дочь баптистского священника откуда-то из глубинки, с Юга. Она настаивала на том, что это делается для собственного блага клиентов. «Понимаете, они становятся слишком зависимыми от нас, социальных работников. Если дать им волю, они будут звонить каждый день. И не один раз!»

Нечего и говорить, что я не исключение из общего правила. Но, как и во всем, я отличаюсь особым своеобразием и в этом. Излюбленное развлечение для меня – разговаривать с клиентами, говорящими только по-испански. Когда эти меднокожие латиносы звонят, с моих губ слетает такая брань и словесная блевотина, что иногда мне и целого утра не хватает, чтобы высказать все, что я о них думаю. А почему бы нет? Они не только не понимают, что я ругаю их, они даже не могут нажаловаться на меня – и это самое главное – миссис Нокс. Что они могут сказать? «Не говорить англиски, не понимай»?

Кстати, с тех пор как я познакомился с Бродски, я стал отвечать по телефону намного любезнее. Что ж, как говорится, в каждой победе есть доля поражения.

Миссис Нокс проявила гибкость в решении этой проблемы. Как всегда, призывая следовать своему собственному своду правил.

– С сегодняшнего дня, – заявила она в одно прекрасное утро, – отдел В не принимает телефонные звонки во второй половине дня, если только не случится какое-нибудь чрезвычайное происшествие. Мне надоело сидеть здесь и подпрыгивать всякий раз, как резиновый мячик, отвечая на телефонные звонки, когда вы уходите навещать пациентов.

– А как же миссис Рамсей, наша секретарша? – спросил В-23. – И сотрудник по ЧП…

Миссис Нокс резко повернулась лицом к правонарушителю:

– У меня нет времени обсуждать это с вами, мистер Гоулд, – прошипела она сквозь зубы, снимая трубку с телефона. – Мне нужно позвонить по личному делу.

Через три дня от миссис Ривера по телефону пришло сообщение: Бродски болен. Это чрезвычайное происшествие. Его мать говорит, что я ему необходим. Я тут же подумал: посмотрим, насколько.

Прошел день, за ним другой. Прошла неделя, началась другая. Я все еще не звонил и не посещал Бродски. Каждое утро первое, что я делал, когда приходил в офис, расписавшись в книге прихода у миссис Нокс и вручив ей газету, – вскрывал свою папку с почтой. Отделив послания миссис Ривера от других, пришедших за прошедший день, я добавлял их к уже довольно внушительной стопке в моем столе. Пусть послания Матери копятся. Это доставляет мне огромное удовлетворение. Они доказывают, что мой план работает. Наконец, когда прошло еще несколько дней, перегруженных сердечными посланиями, произошло нечто неожиданное. Кое-что, на что я надеялся, но не мог рассчитывать. Только величие моего эксперимента позволяло мне верить, что это произойдет.

Крупный прорыв произошел в форме телефонного звонка от миссис Tea Гольдштейн, социального работника из реабилитационного института. Она сообщила, что Бродски необходимо доставить в больницу, чтобы провести обследование, которое нельзя провести на дому, поскольку для этого требуется специальное оборудование. Не буду ли я так добр и не смогу ли посодействовать (и оказать давление на миссис Ривера), сказала она, чтобы не случилось ничего непредвиденного в назначенный день. Я ответил: «Я буду только счастлив». В моем голосе прозвучало даже не удовлетворение. Благодарность.

В день, назначенный Бродски для прохождения обследования в больнице, я посетил его на дому. Какая досада, что его не оказалось дома. Я быстро нацарапал записку для матери на бланке формы W-26 и просунул ее под дверь. Кроме моего имени и номера телефона, в записке содержалось настоятельное требование к миссис Ривера позвонить мне на следующий день. «Нам нужно обсудить кое-что очень важное» – вот точные слова.

Ровно в девять на следующее утро Мать позвонила. Я сказал, что приду к ней во второй половине дня, если смогу. Она ответила взволнованно:

– Пожалуйста, мистер Хаберман, пожалуйста, приходите.

Я сказал:

– Конечно, дорогая мамаша, приду, если мне удастся вырваться.

Обследование было проведено в два тридцать пополудни. Я пришел в четыре. Мать была измучена, бледна, обеспокоена. Во взгляде отблеск страха. Бродски рад меня видеть. Если бы у него была возможность, он подпрыгнул бы от радости. Бесцеремонно пройдя мимо Матери, я вхожу в его комнату. Там все как обычно. На этот раз я принес ему настоящий приз. За те лишения и страдания, которые он должен был терпеть не по своей собственной вине, а из-за Матери. Это проектор, экран и слайды самых прекрасных уголков мира. Пантеон, собор Святого Павла, Лондон, греческие руины. Я тщательно отобрал каждый слайд. Специально выбрал за его уникальную красоту. Я хочу, чтобы у моего дорогого малыша было все самое лучшее. Результат – подлинные красоты семи чудес света. Разве раньше я этого не обещал? Пока Мать ожидает в другой комнате, я провожу с Бродски несколько часов. Мне даже не нужно просить ее, чтобы она разрешила нам побыть наедине. Она согласилась сама. Добровольно. Она понимает, что в такие моменты мы с малышом должны быть только вдвоем. Прошло несколько часов. Мы не проронили ни звука. Нет даже тихого мурлыканья, которое я обычно слышал от него, когда он бывал счастлив. Только жужжание проектора. Комната в полумраке. С каждым новым слайдом я чувствую, что Бродски все больше и больше увлекается. Он поглощает содержимое слайдов, как толстяк пожирает сладости. Так легко доставить ему удовольствие, думаю я. Все, что необходимо, – это демонстрировать ему красоту. А мир так велик.