Нигилэстет - Калич Ричард. Страница 26

Но вот что интересно: пока все это происходило, Бродски ни разу не закрыл глаз, не мигнул, не попытался отвернуться (чего я бы ему не позволил).

Но когда мы уже собирались уходить, уже на пути к двери, когда я, как всегда, позволил мистеру Богатиру воскресить в памяти один-единственный образ своей жены, который ему запомнился, когда он встретил ее в «старой деревне», одетую в желтое, в подсолнухах, платье и в шляпе с широкими полями («О, такой шляпы вы никогда не видели, мистер Хаберман»), я заметил, что Бродски вытянул шею, когда работник оказался у него на пути, чтобы лучше видеть. Не осмеливаясь прервать воспоминания старика, я продолжал его слушать и одновременно наблюдал за Бродски. Он хотел задержаться, вот что я вам скажу. Было ясно как день, что он хотел задержаться. Я глазам своим не верил. Он буквально вывернул свою дряблую шею, чтобы бросить еще один взгляд на жену мистера Богатира. Я даже вышел из себя и хлопнул его по щеке, чтобы он перестал пялиться. Впервые за все время я так поступил. Как вы знаете, мне это несвойственно. Но это просто показывает, что даже человек с таким терпением, как у меня, может потерять над собой контроль, когда достаточно рассержен.

Итак, что бы все это значило?

Я знаю! Знаю! Знаете, что он делал, когда мы вернулись в студию? Он… ОН РИСОВАЛ!!! Именно. Маленький ублюдок сидел в своем кресле с глупой ухмылкой на лице, такой же широкой, как отвратительный толстый зад той бабы за прилавком и рисовал. А мне ничего не оставалось как стоять заложив руки за спину, и наблюдать. И конечно, не было сомнения в том, что именно рисовал он на этот раз. Любой тупица мог бы догадаться – расслабленную жену мистера Богатира, что же еще? Говорю вам, никогда в жизни я не испытывал такого унижения и позора. Да кто этот идиот? – задавал я себе вопрос. Я тут ему демонстрирую уродство, чтобы… а он рисует!

Ну, если он хочет боя, он получит бой. Я всегда говорил, что предпочитаю сильного соперника слабому. И он у меня есть. Если Бродски хочет устроить мне проверку, так это даже к лучшему. Он увидит, каким я могу быть воинственным.

Дайте-ка мне взглянуть. Где-то в моих заметках говорится об этом. О, да, вот это:

ВЫ КОГДА-НИБУДЬ ВИДЕЛИ, КОГДА ОДИН РЕБЕНОК ГОНИТСЯ ЗА ДРУГИМ? ТОТ, ЧТО ВПЕРЕДИ, – НЕ ИМЕЕТ ЗНАЧЕНИЯ, НАСКОЛЬКО ЕМУ СТРАШНО – ВЕСЕЛ, ЦЕЛЕУСТРЕМЛЕН, БОРМОЧЕТ ЧТО-ТО СО СМЕХОМ. ЕГО СТРАХ ПРОЯВЛЯЕТСЯ В НАСМЕШКЕ. А ТОТ, ЧТО ПРЕСЛЕДУЕТ ЕГО. ЖЕСТОК И СЕРЬЕЗЕН. ОХОТНИК НИКОГДА НЕ ЗАБАВЛЯЕТСЯ В СВОЕЙ ИГРЕ. ТОЛЬКО ТОТ, ЗА КЕМ ОХОТЯТСЯ. РАЗВЕ НЕ ЭТО ДЕЛАЕТ ЕГО СОСТОЯНИЕ СНОСНЫМ? НАМ ТУТ НУЖНО ЧТО-ТО ПРЕДПРИНЯТЬ, МЫЛЫШ, НЕ ТАК ЛИ?

Но я написал это давно, когда мы были еще в первой фазе. Много чего случилось с тех пор. Того, что сильно изменило нас обоих. Сомневаюсь, что все еще смогу рассчитывать на это. Сомневаюсь?… Нет. Я нисколько не сомневаюсь.

Вот что я решил. Как я расширил его мир, точно так же я сокращу его до четырех стен. С этих пор он не покинет своей комнаты. Он не увидит ничего нового, не важно – прекрасного или уродливого. Это его наказание, пусть рисует по памяти. Черпает вдохновение в самом себе. Он останется взаперти внутри себя, отныне и навсегда. Если я не смогу опережать его хотя бы на шаг в этой нашей длительной войне, значит, я не такой человек, каким себя считаю.

Чтобы не забыть, позвольте внести ясность в один вопрос. В его картине, изображающей миссис Богатир, не было пропущено ни одной детали: ее перепачканный зад, ее белый живот, трясущийся и жалобно бурчащий, ее застывшая гримаса удивления. Он даже умудрился передать явную жестокость, с которой обращался с ней работник по уходу, обхватив ее руками, как крючьями. Но вспомните, я никогда не отрицал, что он хороший художник. Если я и даю мои собственные толкования его картинам, то его искусство и талант не нуждаются в словах. Любому это ясно. Как раз насчет этого я ничего не имею против. Если вы так обо мне думаете, вы понимаете меня не лучше миссис Нокс. Меня вовсе не интересует, что он художник. Кто вообще интересуется искусством? Эта его… эта его… ЭТА НЕПРЕКЛОННАЯ ВЕРА, ЧТО ЕГО РАБОТА – САМА ПО СЕБЕ АБСОЛЮТНАЯ ЦЕЛЬ, ВОТ ЧТО Я НАХОЖУ ГНУСНЫМ.

С тех пор как он был заточен в своей студии, он рисовал только уродство. По крайней мере такое впечатление на меня производили его картины. Бездомная со слоновьими ногами; эпилептичка с пеной на губах; трехногий пес, ковыляющий рядом со своим одноногим хозяином. Пусть рисует. Это моя стратегия на настоящий момент. Насколько его хватит? Как долго он сможет продолжать? За всю его жизнь ему было показано не так уж много уродства. Если мои подсчеты верны, он истощится довольно скоро. Еще несколько дней, самое большее неделя, пока его ложная вера будет расти, позволяя ему думать, что он сможет переиграть меня, и потом – бац! – свет погаснет… навсегда. Он не получит больше ничего для рисования. Ничего, что будет его вдохновлять. Тогда мы посмотрим, кто художник в этом доме.

Не думайте, что он делает все это без злого умысла. Даже несмотря на то, что он идиот, и, следовательно, в этом можно сомневаться, он вредничает. Я знаю. Я проверял. Сомнений в моей правоте быть не может. Как еще объяснить, что он незаметно вставляет в картину то, что не уродливо, только когда я не наблюдаю за ним? Вроде натюрморта «Обед на службе». Именно. Чем больше тестов я провожу, тем больше убеждаюсь, что он делает это, только чтобы позлить меня. На днях, когда я ушел из комнаты, поставив перед ним новый холст (на самом деле он может менять холст сам, но я делаю это. просто чтобы было побыстрее, потому что, естественно, мне это легче, чем ему, а я очень хотел увидеть результаты моего теста), он нарисовал «Женщину с зонтом». Но представьте: когда я возвратился и занял свое обычное место у него за спиной, он сделал мне знак, чтобы я поменял холст, и тут же принялся рисовать «Красивого юношу-негра с изуродованной рукой». И хуже того. Свои собственные фекалии крупным планом. Не говорите мне, что это вдохновение. Нет, безвсякого сомнения. Тот, кто рисует такую чепуху, делает это намеренно, только чтобы разозлить меня. Он не сделал ни одного мазка без того, чтобы я не наблюдал за ним. Я был свидетелем каждого мазка, пока проклятая вещь не появлялась прямо у меня перед глазами. Закончив, он улыбался. Не простой улыбкой, а притворной, венчающей тайное знание. И улыбка его была вызвана не гордостью за хорошо сделанную работу, а тем выражением, которое он видел на моем лице. Я изо всех сил старался скрыть свои чувства, но что я мог поделать? Я всего лишь человек. Мне приходится проявлять чувства, даже если он скрывает свои.

Что ж, недалек тот час, когда его мелкие проделки будут пресечены. И когда это время наступит, мы посмотрим, кто последний будет смеяться в этом доме. Пусть он победит в битве, если можно так выразиться, но я выиграю войну!

Я не могу больше это терпеть. Он все рисует и рисует, а мне за эти последние четыре недели ничего другого не остается, как только сидеть и наблюдать. Это мой мир сузился до предела, а не его. Вначале я думал, что когда его идеи истощатся, он быстро увянет и бросит рисовать, но я ошибался. Он уже давным-давно перестал бы изображать то, что мог видеть в реальной жизни, все равно – прекрасное или уродливое. Есть что-то такое, что заставляет его упорствовать. Вот единственное, что я могу себе представить: он черпает силы из своего желания победить меня. Может, именно это служит для него побудительным импульсом. Мотивация – великая сила. Я всегда придерживался мнения, что у религиозных фанатиков и художников есть много общего. И у тех и у других абсолютная вера. Вот еще одна причина, почему я так ненавижу художников. Только одно я знаю. Ни один нормальный человек не видит мир так, как он.

Я решил больше не сидеть и не ждать у моря погоды. Я собираюсь снова взять инициативу в свои руки. Было глупой тактической ошибкой дать ему вырваться вперед. Каким бы ни было преимущество, я его потерял. Он стал сильнее за эти последние несколько недель, а я слабее. Каждый день он сидит перед своим мольбертом, состязаясь таким образом со мной, и счастлив, что напоминает мне все, чем я не являюсь. Справедливости ради надо сказать, что у него сейчас самый плодотворный период: четыре-пять картин в день. Идеальное время, чтобы оправиться от моего поражения и снова начать войну. Как только я пришел сегодня домой из офиса, я решил назначить ему новую серию наказаний, которые будут применяться в течение последующих четырех с липшим недель. Он заплатит мне за все стократ.