Нигилэстет - Калич Ричард. Страница 6

– У него нет аппетита.

Я ответил вполне невинно:

– А чем он живет, воздухом?

Она взглянула на меня серьезно и печально; ее голос дал выход самой древней материнской жалобе:

– Не воздухом, мистер Хаберман, а вот этим. – И она указала на его комнату, заполненную картинами, различными предметами искусства и старыми грампластинками.

И тут же кровь бешено побежала по моим жилам. Я встал со стула и направился к двери. Мои п ос ле д н ие слова, прежде чем я покинул их скромное жилище, были следующие:

– Приятного аппетита.

Итак. БРОДСКИ ЭСТЕТ! Любитель прекрасного. Ну-ну. Это как раз то, что я предполагал с самого начала. Мой маленький гадкий утенок на самом деле лебедь.

Хорошо, малыш, мы пустимся в путешествие на Парнас вместе. На горе Олимп ты будешь стоять и смотреть на семь чудес света. Я сказал, что ты будешь стоять? Это моя ошибка. Стоять буду я, а ты будешь смотреть с моих плеч. Точь-в-точь как Атлант, взваливший себе на плечи всю тяжесть мира, я буду нести тебя на своих… чтобы смотреть.

Эстет? Да: я нашел свой путь в Дамаск.

С этого момента я посвятил все свое время Бродски. Стоил ли он того? Исследование захватило меня. Юристы по социальным вопросам рекомендуют воздерживаться от отношений, которые могут нас затянуть. Я сам втянулся в отношения с Бродски. Никто никогда не был захвачен больше, чтобы достичь поставленной цели.

В течение нескольких последующих недель не было дня, чтобы я не посетил Бродски. Я всегда делал ему подарки. Не обязательно те, которые можно приобрести в магазине. Сегодня я мог поправить картину, которая висела криво или чуть отклонилась от центра, завтра – приподнять его голову чуточку повыше, чтобы ему легче было любоваться своим замечательным видом из окна. Все в этом доме начинает волновать различные чувства. Мои собственные.

Однако мой величайший дар Бродски заключается в том, что я предлагаю ему то, что он не может получить от кого-нибудь другого. Зеркало, чтобы увидеть себя в нем. Не то, что он видит, а то, что ему нравится видеть. В каждом из моих действий, жестов, улыбок, выражений лица присутствовал только один мотив. Сделать его комнату, его мир, его убежище чуть прекраснее. Сделать так, чтобы внешний мир соответствовал тому, что у него внутри.

В первый день и часть второго дня Бродски не позволял мне войти в его комнату. Мать должна была присутствовать, как компаньонка при молодой девушке, пока я не завоевал его доверие. Я ничуть не обиделся. Напротив, я был бы разочарован, если бы он вел себя по-другому. В конце концов, что еще этот малыш имел, кроме своей комнаты? Ведь любое движение требовало от него громадных усилий. Он лежал на боку, затем благодаря легкому подталкиванию Матери, он переваливался на другой бок. Эта комната была для него больше чем домом. Она была его храмом и святыней. Местом, где он молился. Она вобрала в себя все, что он имел и чем он был. Поэтому я приложил все свои усилия. Комната – это первое, что я захватил.

Одна мысль пришла мне в голову – во всей квартире не нашлось места для игровой комнаты. Я должен сделать се. Комнатные игры в обычном смысле не являются моей сильной стороной. Секс никогда не был моей игрой. Очень небольшой интерес к нему угас у меня давно. Но существуют другие комнатные игры, которые намного интереснее секса. И даже не обязательно потеть, чтобы в них играть.

В течение последних нескольких дней Бродски не отрывает от меня глаз, когда я к нему прихожу. Каждый раз я приношу луч прекрасного в его дом. Хоть я и не создал эту квартиру, но определенно ее улучшил. Благодаря мне его мир наконец получил внимание, которое он заслуживает. И вовсе не потому, что у меня безупречный вкус или я такой уж прекрасный декоратор. Просто я знаю, как сильно он нуждается в ПРЕКРАСНОМ. В этом и состоит моя работа – приспособить себя к его нуждам. Как хороший хранитель, который подчеркивает ценность картин в своем музее, должным образом разместив их на стенах, так и я подчеркиваю ценность objets d'art [4]в комнате Бродски. Начать с того, что его эстампы были развешаны на одной линии. Если. бы не я, они так и остались бы висеть, никто бы их не передвинул ни на долю дюйма. Теперь же они прекрасно освещены, благодаря моему светильнику с регулятором. В любое время дня он может видеть картины в самом выгодном свете. Разумеется, я не стал обучать Мать, как обращаться с реостатом регулирования осветительной системы, которую я установил. Таким образом, когда наступал вечер, утратив возможность созерцать красоту, он знал, что меня нет. Скульптуры и статуэтки были также расставлены самым наилучшим образом. Они стояли на полке, ночном столике, обычном столе, причем были повернуты таким образом, что каждая становилась отдельным произведением искусства.

Мои действия не ограничились комнатой Бродски, я нашел применение своим талантам и в комнате Матери. Почему бы нет? Красота не знает границ. Почему мир Бродски должен быть ограничен одной комнатой? Моя деятельность не осталась недооцененной Матерью. Хотя миссис Ривера не совсем понимала, в чем состоят мои намерения, она приняла мои нововведения с искренней благодарностью. Она воспринимала их, возможно, не столько эстетическим чувством, сколько, и это более важно, материнским чутьем, видя реакцию сына. Ужасные мутные зеркала (Бродски терпеть не мог смотреть на себя) первые пошли на выброс. Следующими были полиэтиленовые покрывала. Затем ужасные фотографии братьев Кеннеди и Кинга. (Здесь она возражала, я признаю.) А также до абсурда нелепые религиозные надписи. (Она возражала и здесь тоже.) Так, благодаря маленьким ухищрениям, пряча одно, выделяя другое, можно самую непривлекательную женщину сделать красивой. Не бывает некрасивых женщин. Я быстро пришел к тому мнению, что не бывает и безвкусных комнат.

Без сомнения, все то время, которое я потратил, ломая голову над техникой освещения, не прошло даром. Тот факт, что Бродски последнее время не закрывал глаза, красноречиво говорит мне об этом. 1»о время самых первых посещений я заметил, что как только его переносили в неосвещенную комнату Матери, взгляд у него становился безжизненным и безучастным. Теперь же этого не происходило.

Итак, теперь у него две комнаты. Благодаря мне его мир стал в два раза больше.

Воспринимает ли меня Бродски? Давайте посмотрим. Вот я снимаю абажур с его лампы и вставляю две пятисотваттовые лампочки. Для этих особенных ламп возможно самое высокое напряжение. Когда голые лампочки освещают обшарпанные стены и яркий свет заливает комнату, отвратительное кошачье мяуканье, которого я не слышал в последние дни, повторяется, достигнув потрясающего крещендо. Я отвечаю тем, что немного уменьшаю силу света. Бродски продолжает завывать. Постепенно я уменьшаю силу света с намерением достигнуть той точки, в которой его крики или их отсутствие подскажут мне, когда остановиться. Он не понимает. Он испытывает такое доверие ко мне. С трудом завоеванное доверие. Я продолжаю уменьшать силу света до той точки, когда, как я подозреваю, он может видеть свои драгоценные картины, правда, пока еще плохо их различая. Я пристально наблюдаю, как этот малютка таращит свои глазенки. Он издает крик о помощи, но Матери нет рядом, только я. Только я могу помочь ему в этом затруднительном положении. Он не может понять, почему мне изменил мой эстетический вкус. Прежде мой вкус всегда был таким непогрешимым. Наконец я перевожу на него непонимающий взгляд: что ты хочешь от меня? Наконец, как раз в тот момент, когда между нами возникает понимание, я вскрикиваю: «Ага!» Выкручиваю лампочку, покрываю лампу абажуром, и все становится как прежде. Бедный малютка, что ему пришлось перенести. А вы спрашиваете, воспринимает ли он меня.

Конечно, мне хотелось большего, чем просто восприятия. Под конец я придумал игру. Игру, в которой ни один участник не может проиграть. Это достаточно просто. Необходимо только театральное освещение, поднос, секундомер с остановом, картина, которая имеет особую ценность для одного из участников, и около дюжины объектов, столь мало различающихся по своей эстетической ценности, что расхождение это может быть воспринято лишь необыкновенно утонченным глазом ценителя.