Любовный недуг - Мастретта Анхелес. Страница 24

– Посмотри там! – приказал один человек другому.

– Там моется моя сестра, – сказал мальчик. Но полицейский настаивал, что нужно поискать внутри.

Эмилия сделала знак Даниэлю, чтобы он прижался к стене. Потом перекинула растрепанные волосы на лицо и подползла к циновке, закрывавшей вход. Она отодвинула ее рукой и высунулась до пояса.

Полицейские увидели голую Эмилию в клубах пара, вырывавшихся из дыры: мокрые спутанные волосы словно сеть спускались по ее груди.

Несколько шелудивых псов принялись, скаля зубы, лаять на полицейских, отгоняя их от дома. Мальчик снова закрыл вход циновкой, и Эмилия вползла обратно в круглое убежище, где ее ждал ослепленный ее красотой Даниэль. Сотни слов, как капли воды, упали с его губ, к ней прижалось крепкое мокрое тело, ее руки заскользили по нему, узнавая, запоминая. Она дрожала, но не от страха, уверенная, что даже самая всемогущая богиня сейчас завидует ей.

Милагрос выбралась из своего убежища и ждала неподалеку в одежде и очках слепой нищенки. Пока садилось солнце, а ее племянники приходили в себя, она как могла устроилась на полу и уснула. Через два часа она нарушила горячую тишину темаскаля.

Они вышли из-за домов в полной темноте. Пошел бедовый майский ливень, загнавший обитателей квартала в их хижины, а полицейских – в пулькерию, где их развлекал игрой в кости мороженщик с деревянной ногой, которого дети звали Сатуно Посале.

Они шли по лужам до конца квартала. Выйдя на кукурузное поле, все трое побежали прямо по нему, оглашая криками воздух свободы. По дороге, идущей вдоль рельсов, они вышли за городскую черту. Для Эмилии это было все равно что побывать на празднике в Париже.

– Твое лицо непременно должно быть таким счастливым? – спросила ее тетушка Милагрос, когда они сели в повозку, запряженную мулами, чтобы доехать до дома.

Около семи часов вечера они входили в дом Ла Эстрелья, смеясь над полицейскими и просто так, от полноты жизни. Хосефа выслушала всю историю, но не смогла простить им тот страх, который она пережила, когда они не вернулись вовремя. Она назвала их безответственными и самонадеянными, расплакалась от злости и пригрозила посадить всех троих под замок, пока не закончится выборная лихорадка.

– Так выборы тебя больше не интересуют? – спросил Диего, с нежностью вспоминая о тех временах, когда его жену волновали только романы.

– Я их ненавижу. Я вернусь снова к Золя и к поэтам.

– К Золя?

– Пусть все опасности будут только на бумаге.

– А любовь? – спросил Даниэль, глядя на Эмилию со сладострастием сообщника.

– И она тоже только на бумаге, – ответила Хосефа.

XI

Даниэль попрощался и ушел с Милагрос, но после полуночи вернулся в дом Ла Эстрелья. Он открыл входную дверь ключом, который дала ему тетка. Бесшумно поднялся по лестнице, прошел через гостиную и медленно открыл дверь спальни Эмилии.

– Выходи за меня замуж, – попросил он, стягивая одежду и забираясь к ней в постель.

– Сколько раз? – спросила Эмилия, снимая через голову ночную рубашку.

– Много, – ответил Даниэль, когда она притянула его к себе в темноте.

Они не спали. Они почти не разговаривали. Много часов подряд они были заняты любовной игрой, не в силах оторваться друг от друга, беспечные и любопытные.

– У тебя звезда на лбу, – сказал Даниэль, склонившись к ее груди.

Эмилия погладила его по голове, а потом уткнулась лицом ему в колени и расплакалась, как от горя.

На заре их сморил сон. Их ноги сплелись, и, только когда солнце было уже очень высоко, запах кофе проник в спальню и спутал память их общего сна.

Эмилия услышала, как Хосефа поет в кухне, и открыла глаза. Она оглядела Даниэля, лежащего рядом с ней. И весь он, от пальцев ног до кончиков спутанных волос, был для нее лучшим пейзажем в ее жизни. Она подумала, что его облик, вне связи с исходящей от него силой и с узами, которыми они соединены, сохранится не только в ее памяти, но и в самом воздухе ее комнаты.

– Что тебе снилось? – спросила она, видя, что он проснулся.

– Так, всякие пустяки, – ответил Даниэль сонным голосом с ангельским выражением лица, которое бывает только у тех, кому везет в любви. А потом он снова спрятался в нее, говоря, что у него нет в мире другого убежища.

Они не стали завтракать. Еще не было десяти, когда они сбежали вниз по лестнице и осторожно пересекли двор. Эмилия открыла дверь, и Даниэль поцеловал ее, прежде чем скрыться. А она пошла в аптеку, на седьмом небе от счастья. Диего ни о чем ее не спросил, Эмилия ничего не стала объяснять. У них до обеда было очень много дел.

В два часа дня они вернулись домой после своей обычной игры в вопросы и ответы. О Даниэле не было сказано ни слова. А дома, над тарелкой супа, их ждала Хосефа, любившая во всем ясность так лее, как Диего любил свои лекарственные растения.

– Даниэль ночевал здесь? – спросила она.

– Да, – ответила Эмилия.

– На все Божья воля, – перекрестилась Хосефа. – И не спрашивайте меня, какого именно бога.

После обеда Милагрос зашла за своей племянницей, чтобы вместе отправиться в цирк.

– Меня беспокоит, что я отпускаю с тобой Эмилию безо всякой охраны, под полную твою безответственность, – прямо в лоб сказала ей Хосефа.

– Разве с Эмилией случалось что-нибудь плохое, когда она была со мной?

– Когда-нибудь случится. Но что я могу поделать: любить тебя – это само по себе уже риск.

– Любой, кто тебя услышит, решит, что я альпинистка. Пойдем, Эмилия, я слышу, воздух уже полок музыкой, – сказала Милагрос, глядя на часы.

Шумный цирковой шатер показался Эмилии самым лучшим местом, где можно побыть наедине со своими мыслями. Там было столько народу, что, если посмотреть на лица, прикрыв глаза, они кажутся просто горсткой конфетти.

У них с Милагрос были хорошие места, они пришли как раз вовремя, чтобы во всей красе увидеть парад обезьян и слонов, эквилибристов, укротителей, львов и гимнастов на трапециях. Эмилия была так счастлива, что ее рассмешили даже клоуны, хотя в детстве она их боялась.

– Почему в цирке всегда так грустно? – спросила она Милагрос.

– На деньги от этого представления мы вытащим несколько заключенных из тюрьмы, – ответила ее тетушка невпопад, потому что она страшно не любила, когда не могла найти ответа, а ей тоже было грустно в цирке.

В этом диалоге глухих следующую реплику произнесла Эмилия, откинувшись назад на сиденье:

– Она упадет.

Все еще глядя на гимнастку, которая, оторвав руку от одной трапеции, перелетала на другую, она спросила:

– Сколько их в тюрьме?

– Много, – ответила Милагрос. – Не упала.

– На этот раз нет, – сказала Эмилия.

– Ты говоришь, словно сама побывала там, наверху, – съязвила Милагрос.

– А ты нет? – спросила Эмилия. – Кто решает, кого освобождать?

– На этот раз решаю я, – сказала Милагрос.

– И кого? – спросила Эмилия, аплодируя гимнастке, которая поднимала вверх руки в знак своего триумфа.

– Сегодня вечером – Даниэля, – ответила Милагрос.

Эмилия схватила ртом воздух, не прерывая аплодисментов, но не позволила себе прийти в ужас. Она знала, что Милагрос не любит обмороков и не имеет дел с женщинами, которые бледнеют и теряют голову.

– Сразу, когда закончится представление? – спросила она.

– Лучше всего. Если мы хотим увидеть его живым, – сказала Милагрос.

– А что с ними делают? – спросила Эмилия, не скрывая своего волнения.

– Лучше об этом не думать, – сказала Милагрос.

Эмилия не сводила глаз с живой куклы, прыгавшей, стоя на лошади. Казалось, она делала это шутя, но каждым прыжком она зарабатывала себе право на жизнь. Она улыбалась и держалась очень прямо, словно шла по земле, словно так и должно было быть. Она осталась такой же невозмутимой, когда на арену выбежало еще шесть лошадей и все они встали в ряд, чтобы она могла перепрыгивать с одной на другую в такт мелодии, которую наигрывал оркестр.