Следствие ведут дураки - Жмуриков Кондратий. Страница 38

И Иван Саныч услышал грохот, а потом в трубке зазвучали короткие гудки. Астахов медленно уложил трубку на аппарат.

– Ну дела, – потрясенно выговорил он, – меня обозвали то ли Жаном, то ли Жанной и попросили перезвонить через час. Дяде Степану стало плохо.

– Ка-а-анешна-а, ста-анет тут плохо, – мрачно протянул Осип Моржов, – ты на него сразу все вывалил, старик и заколдобился. Не дай бог кони двинет. Ну чаво ж… перезвоним через час.

– А где это – Рю-де-Конвенсьон? – оцепенело спросил Иван Саныча, не глядя на Ансельма, которому, собственно, и был адресован этот вопрос.

– Рю-де-Конвенсьон? – отозвался тот. – М-м-м… а это около моста… м-м-м… Гренель. Нет, через мост Гренель – это не то. Мирабо. Да, мост Мирабо. В него Рю-де-Конвенсьон и упирается.

– Моста Мирабо? – оживился Иван Саныч. – Того самого, который у Аполлинера? Ну, где… ну как же!.. «под мостом Мирабо тихо катится Сена и уносит любовь лишь одно неизменно… вслед за горем веселье идет непременно»… этот самый мост, да?

– А кто такой этот Аполлинер? – равнодушно спросил Ансельм. – Поэт? Не знаю, не читал.

– Я тоже не читал, – влез Осип. – Поезия… тут не поезию читать, а кабы отходную читать не пришлося нам. Или вот – по нам.

– Да не гнуси ты, Осип! – злобно рявкнул Иван Александрович. – Отходную, отходную! Завыл, как собака… на сено.

– Тогда уж на Сену, – внушительно поправил Моржов, давая понять, что словесная пикировка закончена и пора заняться делом, потому что ситуация в самом деле чрезвычайно сложная, опасная и запутанная. – Как бы там Гарпагина на самом деле кондрашка не хватила, а то плакали… – Он хотел сказать «плакали наши денежки», но посмотрел на настороженного Ансельма, вперившего взгляд в монитор компьютера, и оборвал сам себя.

Через час Иван Саныч перезвонил по тому же телефону и от дочери Гарпагина Лизы узнал, что Степан Семенович Гарпагин доставлен в больницу с инфарктом и частичным параличом нижних конечностей и к нему никого не пускают.

Лиза сама предложила встретиться с Астаховым и с Осипом на мосту Мирабо, на который выходили окна ее квартиры.

Иван Саныч положил трубку и вспомнил, что тот диск, который был по ошибке вложен в белую тисненую коробочку с инталией, начинался знаменитой бетховеновской «Судьба стучится в дверь». Какая ирония этой самой судьбы!

Ивану Санычу было душно.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. ЧЕЛОВЕК В ЧЕРНОМ, ИЛИ ПРОЩАНИЕ С ПАРИЖЕМ

На свидание с Лизой, назначенное на восемь вечера у моста Мирабо, Иван Саныч и Осип – снова по злокозненной и ядовитой иронии судьбы – поехали на старом гарпагинском «Рено», который стоял на стоянке возле дома Степана Семеновича и, соответственно, никак не мог пострадать от пожара.

Выехали заблаговременно, а точнее – в два часа дня, потому как вполне могли заблудиться.

Вел Иван Саныч, потому что Осип так же мастерски управлялся с автомобилем, как корова с седлом. Надо сказать, Астахов тоже толком не умел водить, кроме того, не имел ни водительских прав вообще, ни специальных прав вождения по территории Франции в частности. Впрочем, это его особенно не смутило.

Для полноты ощущений и для завершения букета нарушений водительского кодекса Франции он храбро тяпнул еще немного французской vodka, закусив ogurtchik`ами от «Фошон», а потом вырулил на шоссе, ведущее из Сен-Дени к Парижу, к окраинному бульвару Маршала Нея. Осип вертел головой по сторонам, гнусаво напевая под нос песенку Высоцкого: «Но тольки-и-и, Ваня, мы с тобой в Париже// Нужны-ы, как в женской бане лы -жи-ы!..»

На авеню Жана Жореса, плавно перешедшего в Рю-де-Лафайет, он на редкость изобретательно обновил репертуар и, тяпнув водки непосредственно из горлышка, показал гуляющим по улицам парижанам и парижанкам exotics a la russ и завел ставшее уже сакраментальным:

– Ма-атор ка-алесы крутить, па-ад нами бегить Ма-а-аск-ва!..

К счастью, это была не Москва, потому что за те михаэль-шумахеровские примочки в вождении по городу, коими щеголял Иван Саныч, то забывающий нажать, то не переключающий скорость, – за это свирепые российские гаишники давно бы разделали его под орех.

Французские же полицейские как будто не видели виражей Астахова и песенного сопровождения Осипа, и даже когда неподалеку от Вандомской площади Иван Александрович все-таки въехал в столик летнего кафе, никто не подошел и не штрафанул его; наверно, это произошло еще и потому, что Ваня сам вылез из машины и сунул суетящемуся за стойкой вертлявому толстяку пятьдесят долларов в мелких бумажках и сверху накинул еще полсотни франков.

К счастью – на это раз действительно к счастью! – вскоре у Астахова кончился бензин, и многострадальный «Рено», за время поездки успевший приобрести «улыбку» в изогнутом столкновением бампере и лишиться левой фары, заглох у фонаря на маленькой улице Мариньи.

Времени было еще более чем предостаточно, и Иван Саныч с Осипом решили прогуляться по, верно, самым знаменитым «полям» в Европе и мире – Елисейским. Они вышли на Рон-Пуэн – обширную круглую площадь почти ста пятидесяти метров в диаметре, открывающую собой прогулочную эспланаду Елисейских полей, и Осип, оглядывая пеструю толпу «парижан и гостей города», сказал:

– Ну чаво ж, Ванька. И сейчас круто приходится, и тады, в России, тоже трупы коллекцьенировали, как листики в ентот, в гербарий, стало быть… но тольки тогда мы глохли-от в грязи гостиницы Березкина в Мокроусовске и воевали с тараканами и ментами, а щас мы в Париже. Хотя Париж ентот на Питер смахивает, мне так кажисси. Да и вид у ентих хранцузов, нады-ы сказать, забавный.

– На себя посмотри, – отозвался Иван Саныч, который, кстати, уже избавился от начисто сгоревшей рубашки, оставив кожаные сиреневые штаны с замшевыми карманами, а взамен упомянутой рубахи надев выданную ему Ансельмом белую футболку. На футболке был нарисован сине-белый израильский флаг с шестиконечной звездой Давида, и значилась надпись на русском языке: «Поедем домой». Осип тоже был еще в том прикиде: на нем были вытертые вельветовые джинсы и серые туфли, а от недолго прожившего оранжевого костюма осталась только ярко-оранжевая же жилетка, надетая поверх ядовито-зеленой майки.

Вот в этом попугайском наряде они дошли от Rond Point des Shamps Elysees по авеню Шамз-Елизе до самой площади Шарля де Голля, останавливаясь возле каждого мало-мальски приличного летнего кафе, где было традиционно много народу. Осип втирался «в народ», ввинчивался, как штопор, непонятно для чего прицениваясь к пиву и закускам на своем чудовищном наречии, посыпанном, как пирожок тмином, излюбленным словечком «чаво».

Даже привычные ко всему эксцентричному парижане веселились, глядя на попугайный наряд русского и на его ужимки. Два лысых араба, похожих на полузащитника сборной Франции по футболу Зинедина Зидана, даже синхронно выронили стаканчики, когда Осип молодецки гаркнул что-то из серии «а винцо-от у Парррижу – дороговато!»

Не веселился один Иван Александрович.

Он не понимал, к чему Осип затевает всю эту пантомиму. Ивану Санычу хотелось увидеть знаменитую Триумфальную арку, а не глазеть на «хранцузов», которых «оттопыривал» (по собственному скверному выражению Осипа), а проще говоря, веселил Моржов.

Чуть позже выяснилось, что угрюмый Иван Саныч был больше прав, чем веселые парижане. Потому что когда он спросил, какого хрена все это надо было, Осип загадочно подмигнул стайке молодых француженок, по виду студенток (но гораздо более страшных, чем в популярном сериале «Элен и ребята»), и ответил:

– Ну, если ты не просек, Саныч, то эти заждавшие хранцузские тюлени и подавно не поняли.

– А что такое?

– Да так… вспомнил молодость, – ответил Осип. – Я вот жопничков с очка поснимал. И у одной кикиморы расфуфыренной лопатничек из «скрипа» дернул.

– Что-о? Жо-пни… как? Это что за изысканное выражение такое? И что это за «скрип» такой?

– Объясняю, Саныч, – терпеливо сказал Осип. – У нас сколько денег-от осталося, а? Особенно после того, как ты скинул тому толстому хранцузу денег за помятый столик? В который ты врезалси?…