Принц и Нищин - Жмуриков Кондратий. Страница 58

Он еще пытался что-то лепетать:

– Но ведь это… это совершенно невозможно. Михаил Миронович! Невозможно!

– А что Михаил Миронович? Михаил Миронович уже не при делах! – резко отозвался Адамов. – Вишневского убили в упор с расстояния полутора-двух метров. И кто убил! Я много лет копаюсь во всяком дерьме, но с таким… с таким сталкиваться еще не приходилось. И ведь камеры слежения были отключены по его же собственной просьбе! Но я разберусь!! – Он потряс в воздухе кулаком, словно грозя кому-то невидимому и могущественному, чьи щупальца дотянулись даже до всесильного олигарха Вишневского и поразили его. – Непременно разберусь, пусть мне даже потребуется поставить на уши всю эту гребаную Москву!

– А если это не Москва? – спросил один из стоявших за плечами своего шефа людей.

Шеф службы безопасности олигарха хищно раздул узкие ноздри и бросил только одно слово, которое затрепетало в стылом ночном воздухе более зловеще, чем россыпь самых жутких и изощренных угроз:

– Посмотрим!

В этот момент из-за угла выехало две милицейские машины, с обычной для наших родимых правоохранительных органов оперативностью – чуть ли не через полчаса! – прибывших на место преступления. Из первой выскочил плотный краснолицый капитан и бодро зашагал к израненному «Мерсу». В хвост ему пристроилось еще трое.

– Что здесь происходит?

– Уже ничего, – ответил Адамов.

– Тогда все посторонние – будьте добры покинуть это место! – не без апломба заявил тот.

– Ну тогда вали, – спокойно, но со скрытой угрозой произнес Адамов. – Все равно от вас, мусоров несчастных, никакого толка, под ногами путаетесь со своими дежурными версиями.

Капитан аж задохнулся от возмущения.

– Я Адамов, начальник службы безопасности Романа Вишневского, – небрежно произнес Адамов. – И то, что здесь произошло, в моей компетенции. Если ты имеешь сказать что-то против, дай мне телефон твоего начальника. Я думаю, что по моей просьбе он с радостью предоставит тебе отпуск. Пожизненный.

– Виш-нев-ско-го? – протянул капитан и аж попятился от изумления. – Это который олигарх? Значит, это в него стре…

– Почти, – бесцеремонно перебил Адамов. – Ишь какие умные слова знаешь, капитан: «олигарх». Молодец. Еще вопросы есть?

– Никак нет, – по-военному четко ответил капитан милиции и, повернувшись на каблуках, зашагал к своей машине.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. СКАНДАЛ В РЕСТОРАНЕ «РАФАЭЛЬ»

Вся эта ночь с девятого на десятое августа прошла для Алика Иваныча Мыскина в сплошном жутковатом веселье, время от времени перехлестывавшем через все мыслимые границы.

Нельзя сказать, что это ему не нравилось, но ведь в конечном итоге самое большое удовольствие рано или поздно переходит в пресыщение, а потом и в дискомфорт, если не сказать – боль.

Аскольд раздобыл где-то совершенно невероятное количество денег и тут же пригласил Мыскина в ресторан.

– Хотя, конечно, неохота идти в ресторан или клуб, – говорил по пути скандальный певец с каким-то истерическим надрывом, который для Алика Иваныча уже перестал быть диковинкой и стал чем-то вроде слабенькой специи для любителя термоядерного «Chilli»-кетчупа. – опять будут вычитать за разбитые стекла и демонтированные морды официантов. Вечно им не угодишь… то я, видите ли, немного не дошел до туалета… пол испортил, то разбил бутылку, и ни чего-нибудь там, а вполне приличного французского коньяка, о башку другого посетителя. То трахнул повариху, то поливал соусом оркестр, то танцевал на столе стриптиз, отпугивая клиентуру… то горланил похабные песни.

– А когда же мы разыщем Серегу-то, а? – вставил Александр.

Аскольд неопределенно махнул рукой и сказал:

– Завтра… слово даю, завтра ты его увидишь.

И они ввалились в один из самых дорогих московских ресторанов.

Александр не припомнит, чтобы он когда-либо так обдалбливался. По всей видимости, виной тут не только алкоголь, потому что он смутно припоминает, как Аскольд подносил к его локтевому сгибу что-то мутное и Мыскин чувствовал легкий укол.

…Это было как несколько сменяющих друг друга театральных актов. С полной сменой декораций где-то там, за огромным непроницаемым занавесом.

Как будто вот он ты – спокойно сидишь в квартире своего нового московского знакомого и чинно пьешь вино, – и вдруг всплеск, занавес падает и оплывает багровым, а когда поднимается, когда вокруг становится невероятно – до слепящей бриллиантовой рези в глазах! – светло, тогда ты начинаешь понимать, что твое бытие в той квартире исчерпалось, как исчерпывался золотой ложкой из изумрудного сосуда чистейший александрийский гашиш, которым так показательно потчевал своих гостей граф Монте-Кристо.

С Аликом никогда еще не было ничего подобного: только что он посмотрел на перекошенное улыбкой лицо Аскольда, который, раскачиваясь взад-вперед на подоконнике туалета, демонстрировал все тридцать два белоснежных голливудских зуба, и с жутковатой оцепенелостью смотрел при этом куда-то в пол, – и вдруг огромный зал, наполненный мягким теплым светом, достаточно ярким, но таким нежным, что он кажется легко светящимся полумраком.

Он нашел себя сидящим за столом, заставленным блюдами и яствами, как то неподражаемо именуется в русских сказках.

Плыла и сладко лепетала музыка, и он узнавал в ней одну из медленных композиций своего неожиданного друга Аскольда. В метре от него, едва придерживаясь рукою за столб, танцевала стриптизерка… она вращалась вокруг него по спирали, извиваясь и впитывая всем телом распаленные взгляды посетителей, и от нее плыли пенящиеся волны чувственности – разлетались и опаляли жестоко и неотвратимо, словно это было настоящее пламя.

– Да вон он, бл… уставился, на какую-то тощую чиксу, словно это царица Клеопатра, – услышал Мыскин далекий иронический голос и понял, что это о нем. – Поплыл совсем, дурик.

– Да в таком состоянии конечно… после такой неплохой дозы… сейчас ему и какая-нибудь бабка Евдокия Никитишна, моющая вокзальные сортиры, покажется Шэрон Стоун.

Алик Иваныч повернул голову – и увидел смеющее лицо сидящего на другом конце стола Аскольда. Рядом с тем сидел незнакомый Мыскину длинноволосый человек со здоровенным семитским носом и смешно оттопыренными ушами, которые были не в силах скрыть самые длинные и густые волосы. Аскольд называл его Борей Эйхманом, и, насколько мог понять Александр, этот Боря Эйхман был не самым последним человеком в ряду знакомцев Андрея Вишневского.

– А гы… гыде это мы? – спросил Мыскин, густо запинаясь.

Аскольд захохотал. В отсветах лазерных спецэффектов в его лице промелькнуло что-то демоническое.

– Это напоминает б-булгаковское, – не дожидаясь ответа Андрея, проговорил Мыскин. – «И было в полночь видение в аду. Вышел на веранду черноглазый красавец с кинжальной бородой, во фраке, и царственным взором окинул владения. Говорили, говорили мистики…» что-то там… наверху… Сутки над пентаграммой рыдала жена… (Мыскин сам удивился, откуда у него, не очень начитанного человека, насколько вообще можно говорить о начитанности у Алика, такое доскональное знание булгаковского «Мастера и Маргариты»).

– Иоанн Богослов! – хихикнул Аскольд, а его длинноволосый семитский друг беспокойно посмотрел по сторонам. – Блаженный Августин… Диоген… э-э-э… Лаэртский… мудрец Сиона, бл…!

– Ма-а-аэсррро-о! Урежьте марш!! – заорал Алик, припоминая, что читал эту книгу непосредственно в квартире Воронцова в промежутке между двумя грандиозными запоями, и громко мяукнул. Тут же подошел официант и почтительно склонился над Мыскиным:

– Будьте так добры так не шуметь и…

– А где мой заказ?! – злобно перебил его Аскольд, синхронно дергая своего густоволосого соседа за оттопыренное ухо. – Гыде-е мой заказ, я спрашиваю?

– Уже несут, – быстро ответил официант.

…Заказ несли на громадном подносе двое здоровенных парней в белых сорочках, с черными «бабочками». Алик Иваныч даже не мог представить, что же такое может находиться на таком монументальном подносе – целиком изжаренный бык, что ли? Впрочем, он оказался почти прав: среди разнообразнейших экзотических фруктов был уложен целиком зажаренный огромный свин, размером едва ли не с теленка, фаршированный чем-то ароматным… Александр уже был не в состоянии разобрать, чем именно. От порося исходил густейший запах, такой захватывающий и аппетитный, что у Мыскина, который отнюдь не был голоден, потекли слюнки.