Сонник Инверсанта - Щупов Андрей Олегович. Страница 19

– Позвоните-ка, на-ко. Возможно, вас и не примут.

– Спасибо, солнышко! – я послал кассирше воздушный поцелуй и выскочил на улицу. Найти исправный телефон оказалось не столь уж сложно, и уже минут через пять сиплый Димкин баритон терзал телефонную мембрану:

– Петька? Ты где, черт больной?… У «Лоранжа»?… Чего ты там торчишь? Давай, пулей сюда! Я думал, ты еще вчера мне позвонишь…

– Откуда же я знал, что ты здесь? – волнуясь, я бормотал в трубку какой-то вздор. – Кругом какая-то латынь, подъезд родной испарился, по паркам лилипуты в шинелях бродят… Я уже решил, что спятил.

– Не говори «гоп», Петюнь! Это только поначалу так кажется… Короче, дуй сюда, здесь и потолкуем. Номер тринадцатый, гостиница Шейха Абаса.

– Что за гостиница такая?

– Да рядом с кинотеатром!

Я растерянно повернул голову. Видимо, на этот раз переименованию подверглась гостиница Центральная. На самом верху действительно можно было разглядеть арабскую вязь из неоновых трубок.

– Димон, ты, главное, не уходи! – надрывно прокричал я в трубку. – Сейчас буду, на-ко! Минут через пять, на-ко. Ты слышишь?!…

Спустя указанные пять минут, я уже утопал в кресле трехкомнатного номера люкс и наблюдал, как похмельный Димка пьяно царапает пером по дощечке дигитайзера, вырисовывая на цифровом экране фигурку какого-то человечка.

– Одной магией, Петюнь, сыт не будешь. – Павловский громко икнул. – Вот и подрабатываю спектаклями. Сочинил тут одну программку, постепенно довожу до ума, продаю на своих сеансах. Магическая музыка, пасы руками, позы. Лабуда, конечно, но людям нравится.

– Ты чисто разговариваешь! – задумчиво пробормотал я.

– По-моему, я всегда чисто разговаривал. О чем ты?

– Да так… Лучше скажи, что за программа?

– Если выражаться научно, это вариативное матрицирование. – Павловский взмахнул пером. – Проще говоря, моя программа исполняет людские желания. Хочешь, скажем, кому-то напакостить – порчу там навести или еще что-нибудь, покупаешь версию «Вендетты» – и дело в шляпе. А если наоборот собираешься обороняться, приобретаешь одну из версий «Кокон». Тут у меня варианты на все случаи жизни.

– Не понял, что еще за «Вендетта»?

– А вот смотри, как я сейчас его…

На моих глазах к мужской фигурке на экране приблизилась гигантская игла и, чуть помедлив, вонзилась в нарисованную ногу. Я невольно вздрогнул, настолько натурально дернулась фигурка. Руки ее энергично затрепетали, раненая нога подогнулась.

– Можно и звук включить. Тогда ты услышишь стоны…

– Это напоминает японское варанингё, – пробормотал я. – Колдовство на бумажных фигурках.

– Верно, – кивнул Дмитрий. – А у амазонских шаманов подобное действо именовалось чурсхэ. Да и африканские колдуны любили поиграть в подобные бирюльки. Набивали соломой тряпичных кукол, писали на них имена с датами рождений и начинали прижигать угольками.

– Неужели действовало?

– Смотря на кого.

– Значит, ты тоже увлекаешься шаманством?

– Теперь, Петруш, это иначе называется. В век компьютеризации люди учатся наводить порчу современными методами.

– Ты серьезно?

– Более чем! – глаза Павловского глянули на меня с насмешливым вызовом. – В этом мире, Петюнь, все серьезно, – ты сам, помнится, говорил мне это. Убей кого-нибудь во сне, и это тут же скажется на его здоровье, а обругай человека простым дураком, и он немедленно поглупеет. Пусть на какую-то кроху, но поглупеет. Европейцы – и те торгуют манекенами врагов. Приносишь им фото, называешь размеры, – и на дом тебе привозят восковую фигуру.

– Чтобы протыкать ее булавками?

– Зачем же? Можно обойтись и без булавок. Ставишь манекен в угол и мордуешь в свое удовольствие.

Я нахмурился.

– Кажется, что-то такое слышал…

– Ну вот, ты слышал, а я в жизнь воплощаю. – Дмитрий величаво обвел экран рукой, точь-в-точь как художник, знакомящий публику с очередным произведением. – Только видишь ли, господа коммерсанты, торгующие манекенами, полагали сначала, что стресс у клиентов снимают, а позже выяснилось, что у врагов действительно начинаются проблемы – у кого обычные недомогания, а у кого и что-либо похуже… Ты вот на моих сеансах ерзал, кривился, и не понимал, что зал верующих – это уже не просто зал, а монолитная сила, своего рода эгрегор, способный вершить подлинные чудеса.

– Это какие же, например?

– А такие… – Павловский шмякнул своего экранного персонажа виртуальным кулаком и, свалив в жестокий нокаут, снова обернулся ко мне. – Ты бы видел, каким я порой выползаю на сцену. Иногда просто в зюзю недееспособный. Ни бэ, ни мэ сказать не могу. А как включу свои агрегатики, музыку со свечками задействую, так и начинается приток энергии. Это ведь не я, – они меня делают магом. И эти игрушки тоже начинают действовать только когда веришь в них по-настоящему.

– Не понимаю…

– Тут и понимать нечего. Если я могу свалить человека реальным ударом, почему мне не совершить то же самое при помощи мысли?

– Ну, знаешь ли! Если бы все валили своих недругов при помощи мыслей…

– Вот! – вскричал Дмитрий. – Вот в чем загвоздка! Мы не умеем совершать физическую работу при помощи интеллекта! Есть желание, но нет формы его матрицирования. Есть ключ, но нет скважины.

– Ты хочешь сказать, что при помощи твоих игрушек…

– Именно! – словно дирижер, Дмитрий взмахнул руками. – Я позволяю мысли вылепиться в нечто конкретное, понимаешь? Создавая эгрегоры, я усиливаю наши метаполя в сотни и тысячи раз. Эффект ничтожный, но он все-таки есть! И спектакли в случае удачи получаются такие, что ты в лучшем из своих снов не увидишь!

– Неужели твои матрицы кто-то покупает?

– Ты шутишь? – Павловский фыркнул. – Расхватывают, как горячие чебуреки! Еще лучше, чем четки с книгами. Да люди последним готовы поделиться, лишь бы не уходить из театра. Кроме того, я снимаю общественное напряжение. Вся ненависть целиком и полностью выливается на экран, и в жизни господа ненавистники уже не беснуются, как прежде.

– Но ты же толкуешь, что вся эта порча может стать явной, разве не так?

– Мало ли что я толкую! Я, Петя, товар, прежде всего, рекламирую! А уж кто верит в него, кто нет, это меня не слишком волнует. Ты, Петр, уже второй день здесь, а, похоже, так ничему и не выучился.

– Чему я должен был выучиться?

– Ну, не знаю… Каждый учится своей собственной науке…

– Постой! – я вскинул перед собой ладонь. Наморщив лоб, попытался сформулировать вопрос точнее. – Скажи, Дмитрий, этот мир – он существует на самом деле или это плод моего воображения?

– Если даже плод, то теперь уже не только твоего, но и моего воображения тоже. Или забыл, о чем пишешь в своей рукописи?

– Там у меня совсем другое…

– Нет, Петюнь, оба мы говорим об одном и том же. Разве что по разному. – Дмитрий с усмешкой вытащил из-за стула бутыль с коньяком, зубами выдернул пробку. – Но я понял, о чем ты спрашиваешь, а потому отвечу предельно честно. Видишь ли, Петруш, судя по всему, ты расплевался со своим миром, вот и все. То, что ты обидел мир, это еще полбеды. Хуже – что мир обиделся на тебя!

– Как это он мог обидеться?

– А так, качнул на ладони и выбросил. Все равно как я эту пробку. – Дмитрий отшвырнул пробку в угол комнаты. Приложившись к бутыли, звучно глотнул.

– Значит, – горло у меня перехватило, – это действительно другой мир?

– Не совсем. Это версия, которую ты создал под себя.

– Чушь какая! Я ничего не создавал!

– И создавал, и создаешь. Она и сейчас все время достраивается, согласуясь с твоим видением реалий.

– Но… С моими реалиями творится черт-те что! Какая-то вывернутая наизнанку апперцепция. Что-то узнаю, а что-то нет.

– Это временное явление, не суетись. Даже в гостиничном номере мы час или два вынуждены обустраиваться, привыкать, а тут не просто комната, – целый мир. Поэтому не спеши его ругать, – он тоже должен к тебе подладиться.

– Бред какой-то!