Сонник Инверсанта - Щупов Андрей Олегович. Страница 20

– Верно, бред. Но, судя по тому, что ты накропал в своей рукописи, бред тоже является полноправной формой жизни. Бредом, Петюнь, можно именовать все то, что нам кажется, а кажется нам более половины наблюдаемого вокруг. Этот мир, – Павловский взмахом обвел свою комнату, – всего лишь одна большая галлюцинация. Не будь объединяющего сознания – того самого эгрегора, о котором я поминал, мы и видели бы, и слышали совершенно разные вещи. Так что, если разобраться, мы все постоянно что-нибудь создаем – любимые интерьеры, библиотеки, семьи, самих себя. Есть, кстати, любопытная версия, что те же наркотики просто-напросто сбивают оптическую настройку человека, и вместо привычных реалий он начинает видеть совершенно посторонние миры. Не выдуманные, заметь! – а посторонние.

– Слышал… – я отмахнулся. – По-моему, лабуда полнейшая.

– Лабуда, не лабуда, но мир и впрямь чрезвычайно пластичен. Закрой глаза, и он совсем пропадет.

– Ну и что?

– Ничего. Если я очень захочу стать героем пожарником, то, в конце концов, я действительно могу им стать.

– Ты хочешь быть пожарником?

– Это всего лишь пример, балда! Я только объясняю, что мы живем в мире, который сами для себя и выстраиваем. Да и время мы, по сути, тоже выбираем сами.

– Так уж и сами!

– Естественно! Ты же психолог, значит, обязан знать такие вещи доподлинно. Возьми ту же бедную дамочку Коко Шанель. Она была нищей, но ее это ничуть не трогало. Если разобраться, она все время жила в мире шелка и бархата, в мире шляпок, духов и платьев. Она не имела богатых родителей и не могла позволить себе ежедневной порции виноградного сока, но эта неказистая дамочка умела мечтать, как никто другой. И в итоге сумела вымечтать у судьбы все то, чего ей так не доставало. Превратилась в законодательницу мод, заработала миллионы и завладела сердцами сотен лучших кавалеров планеты.

– Брр!… Причем тут Коко Шанель?

– Да все при том же. Думаешь, Спиваков с Растроповичем жили когда-нибудь в СССР или в России? Да ничего подобного! Если подумать, для них и двадцатого века, как такового, никогда не существовало. Они жили всегда на сцене, и весь их мир – это нотные альбомы и оркестровый взвод, лабающий под команду тоненькой палочки. Или возьми мир любого из наших президентов…

– Пошел ты к черту со своими президентами!

– Что и требовалось доказать! – Дмитрий громко хохотнул. – Тут, насколько я знаю, президентов не водится, и трон пустует. Во всяком случае, пока. Ты ведь, помнится, тополя ненавидел? Так вот, дорогой мой, здесь их также нетути. Как нет и табака.

– Ну и что? Комедий здесь тоже нет!

– Все верно, ты всегда их недолюбливал.

– Хорошо, а откуда здесь визири с янычарами? Скажешь, тоже из моей головушки?

– Из чьей же еще? Я, милый мой, к истории всегда был равнодушен. А ты, помнится, всегда что-нибудь критиковал – то Кутузова с Петром Великим, то Крестовые походы с американскими операциями, то еще какую-нибудь чепуху. Вот и получай бумеранг! Тут у них культ Ближнего Востока. Две трети – мусульмане, одна треть – христиане. И не удивляйся, что кругом памятники персидским лидерам. Именно они освободили в свое время древнюю Русь от ига европейского варварства. Мы ведь дань не кому-нибудь, а Европе платили. Да, да! Аж, триста с лишним лет, после чего пришел Мухаммед Бей с войском, поручкался с кем-то из наших князей – и в два года повымел с территории всех европейцев. Восстановил порушенные храмы и города, запретил корриду с бестиариями и разрешил многобрачие.

– Значит, история здесь совершенно иная?

– Да причем здесь история, милый мой! Так ли уж это важно? Если говорить честно, история – это фиговый лист, которым мы прикрываем нагой вакуум. Это то, чего в действительности нет. Всего-навсего виртуальный фундамент, который требуется человеку для самоуважения.

– По-моему, самоуважение – это тоже немаловажно.

– Не уверен. Какая бы ни была история – сибаритская или тиранская – она всегда способна воспитывать. А посему получай персов вместо французов и визирей вместо депутатов! По мне – так разница небольшая.

– Занятно! – я качнул головой. – А как насчет революции с войной?

– Было тут когда-то и это. Однако с серией существенных поправок. – Дмитрий пожал плечами. – Эсеры перебили большевиков, ну а с ними в свою очередь покончили господа монархисты. Короче, в итоге победила конституционная монархия. А войну нам помог выиграть все тот же восточный султанат, который как раз накануне вторжения сумел объединиться с японским сегунатом. Иными словами просвещенная Азия вторично освободила славян от варварского нашествия с запада.

– Прямо сказка какая-то!

– А ты как думал! – Дмитрий фыркнул. – В общем, не все тут плохо и мрачно. Главное – присмотрись, вникни и привыкни.

– Ну, а как мы сейчас называемся?

– Увы, уже не Россией. Мы – Артемия, дорогой мой Петруша. Упреждая твой вопрос, поясню: последнюю операцию освобождения возглавлял талантливый полководец Артем Рокоссовский. Именно поэтому сразу после войны почти восемьдесят процентов всех мальчиков были названы Артемами. А там кто-то из Визирей внес предложение о переименовании страны. Тем паче и жители Эфеса, по сию пору поклоняющиеся Артемиде, помогли своим лоббированием. Словом, проголосовали и переименовали.

– И все так просто согласились?

– Поначалу все. У нас же всегда уважали единогласность. Даже термин такой ввели наравне с «интеллигенцией», «пижоном» и «харчком». Ну, а после пошли, конечно, сепаратистские настроения, началась форменная буза. В результате часть страны откололась. При этом формальной причиной послужили имена. Сепаратисты доказывали, что старшее поколение на шестьдесят процентов состоит из Иванов, а потому Артемией они быть не желают.

– Вот ерунда какая!

– Ерунда – не ерунда, а страна раскололась. Чуть было, гражданскую бойню не затеяли. Ладно, хватило здравомыслия вовремя остановиться. Теперь живем с ними бок о бок. Мы – Артемия, они – Ванессия. На границе, само собой, конфликты. Иваны постреливают в Артемов и наоборот.

– Да уж, весело у вас!

– Не веселее, чем у вас. По мне так это дела скучные – насквозь политические. Ты другое лучше расскажи, домой-то к себе заходил?

Я покачал головой.

– Нет там никакого дома! Целый подъезд куда-то запропал.

– Правильно. – Дмитрий ничуть не удивился. – Ты же от них сбежал, вычеркнул из памяти, вот они и исчезли.

– Разве такое возможно?

– Выходит, что возможно. Да ты не тушуйся, у меня аналогичная беда. Даже хуже.

– Как это?

– А так, у тебя подъезд пропал, а у меня – целый квартал.

– Что за чушь!

– Ну, хватит, Петр! – Дмитрий поморщился. – Надоело, честно слово! Долбишь и долбишь одно и то же. То чушь, то бред… Вспомни лучше, сколько спиртяги мы с тобой выдули на первом курсе. Хорошо нам было? Хорошо. И девочки красивыми казались, и мир розовощеким. А на утро напротив – все становилось мрачным и черным. Я хочу сказать, что все субъективно, и если ты опять начнешь мне ныть про законы материализма, то лучше сходи к своему дому и постучись лбом в то место, где располагался когда-то твой подъезд.

– Все равно!… – Я упрямо помотал головой. – Этого не может быть в принципе!

– А ты выпей, – Павловский приглашающее качнул бутылью. – Глядишь, после стаканчика-другого сообразишь, что может быть, а чего не может. Ты ведь знаешь, наше зрение и наш слух – это входной фильтр. А еще один фильтр расположен в нашей головушке. Именно поэтому одни вещи мы помним, другие забываем, одни видим во всех подробностях, а мимо других проходим, не замечая.

– Это ладно, но откуда взялась языковая тарабарщина?

– Не знаю… Лично я никакой тарабарщины никогда не замечал.

– Но я же целый день вчера бродил, как какой-нибудь глухонемой!

– Значит, надоел тебе твой язык. Мат родной утомил, интонации дикторов приелись, политический сленг достал – откуда я знаю! Ты же психолог – вот и анализируй. Вчера не понимал, сегодня понимаешь, – стало быть, адаптация подходит к своему логическому завершению. А если что странным покажется, так ты прищурься.