Русская дива - Тополь Эдуард Владимирович. Страница 49

23

Самой неприятной особенностью работы в Еврейском отделе КГБ было то, что главный пик сионистской активности приходился обычно на субботу. То есть именно тогда, когда все нормальные люди отдыхают и отправляются за город по грибы, на рыбалку или просто расслабиться в хорошей компании, еврейские активисты и отказники, надев ермолки, под видом празднования субботы собираются на улице Архипова, в единственной в Москве синагоге, и даже не столько в самой синагоге, сколько возле нее. Тут они шепчутся, назначают тайные сходки и семинары, обмениваются сионистской литературой, кассетами с записями радиопередач «Голоса Израиля», слухами и сплетнями об обысках и арестах, проведенных КГБ за истекшую неделю, и, конечно, адресами для получения новых вызовов-приглашений из Израиля.

Поскольку улица Архипова находится в самом центре Москвы, эти субботние сборища стали буквально бельмом на глазу московских партийных властителей, и КГБ не раз получал их раздраженные звонки с требованием закрыть синагогу или перенести ее куда-нибудь на окраину города. Но Барский всячески сопротивлялся этому. Выселение единственной московской синагоги в пригород вызовет лишь очередной международный скандал, а проку от этого никакого не будет: евреи как собирались на свои сходки, так и будут собираться. А тут, на Архипова, они, по крайней мере, на виду, и в доме напротив синагоги, в двухкомнатной квартире на втором этаже, Барский уже давно и удобно расположил свой наблюдательный пункт с дальнозоркой фото- и киноаппаратурой. Конечно, у него нет той уникальной техники прослушивания сквозь стены, какую изобрели в Саратовском институте связи после прошлогоднего скандала по поводу микрофонов КГБ в американском посольстве. Там, в Саратове, советские засекреченные «супруги Кюри» — муж и жена Старовойтовы — додумались до жидкостных ампул-микрофонов, которые не может обнаружить ни один металлоискатель. Но только Первое Управление КГБ, курирующее американское посольство, получило эти микрофоны. А ему, Барскому, приходится обходиться обычными микрофонами и агентами, работающими среди евреев под видом отказников.

Вот и сейчас его люди топчутся во всех группах евреев, стоящих перед синагогой. Их главная задача — слушать и запоминать. Слышать каждое слово и по малейшему намеку или случайно оброненному слову понять, когда и где собираются эти сионисты учинить очередную пакость КГБ. Хотя никакие микрофоны и даже суперагенты не могут гарантировать покоя ни Кремлю, ни ему, Барскому. Поскольку если несколько тысяч евреев (и не самых глупых, раз они попали в отказники!) день и ночь думают только о том, какую еще пакость устроить КГБ, то и при том, что у Барского теперь сорок восемь штатных сотрудников и еще сотня внештатных информаторов, он все равно не в состоянии упредить выходки всех этих слепаков, бродник, кац и любарских. Например, как случилось, что никто не проинформировал его о готовящейся выходке Владимира Слепака, проживающего на улице Горького: вчера средь бела дня этот Слепак вдруг вывесил на своем балконе большой рукописный плакат: «ОТПУСТИ НАРОД МОЙ!» Конечно, этот плакат успел провисеть лишь семнадцать минут — пока милиция взломала дверь квартиры Слепака, забаррикадированную изнутри. Однако аккредитованным в Москве иностранным корреспондентам и этих семнадцати минут хватило на то, чтобы примчаться под этот балкон, сфотографировать плакат и растрезвонить об этой идиотской выходке по всем «радиоголосам». Но ведь иностранцы ждали сигнала! Следовательно, они каким-то образом были заранее предупреждены о затее Слепака, так как же это могло миновать слуха и внимания агентов Барского? — вот что в понедельник скажет ему генерал Свиридов во время очередной взбучки. А что может случиться сегодня во время посещения синагоги Генри Киссинджером, прибывающим в Москву якобы с неофициальным визитом, но ясно, что не на рыбалку? Да все что угодно! Не зря же они все тут — и Бродник, и Герцианов, и Кац, и Карбовский. Ждут Киссинджера. Но не для того, конечно, чтобы молиться с ним своему еврейскому Богу, а чтобы в очередной раз откуда-нибудь из-за пазухи вытащить свои дерзкие плакаты или передать через Киссинджера очередную петицию «притесняемых» советских евреев американскому конгрессу и лично господину Картеру! Но даже если бы Барский мог вывести на улицу Архипова всю дивизию КГБ имени Дзержинского, он все равно не смог бы помешать какому-нибудь еврею сунуть эту петицию в карман одного из членов свиты Киссинджера или отдать ее самому Киссинджеру во время его молитвы в синагоге.

Что тут можно предпринять? Выламывать руки Киссинджеру или его помощникам, отнимая петицию? Или разогнать всех евреев из синагоги, чтобы Киссинджер оказался в полной изоляции? Так ведь и это невозможно, хотя бы потому, что, по еврейскому закону, молиться Богу в синагоге можно только при кворуме не меньше десяти человек! Прямо как на партсобрании!

А Киссинджеру всенепременно нужно каждую субботу молиться в синагоге! Интересно, как он обходился без синагоги во время своей «челночной кампании», когда в субботу оказывался у Анвара Садата? Или он на субботу летал из Каира в Тель-Авив, а потом опять возвращался в Египет? Черт возьми, бред все это, спектакль, политическая демонстрация и ничего больше!..

Барский, сдерживая раздражение, отошел от окна. Он знал, что тайной пружиной его ожесточения был вовсе не Киссинджер. А непредвиденный срыв операции «Дева», которая должна была резко и радикально сменить этот климат всемирного сочувствия «притесняемым» советским евреям и отказникам. Тогда, в июне, когда Барский наконец накрыл Рубинчика в Салехарде, подставив ему внештатную сотрудницу КГБ, все казалось готовым к блестящему завершению этой акции. Развратная деятельность растлителя русских девственниц журналиста Рубина была запечатлена на фотографиях и в милицейском протоколе в присутствии свидетелей, а его жена Неля за два дня до этого уволилась из консерватории, получив там характеристику для отъезда в Израиль. Иными словами, ничто, казалось, не могло остановить Рубинчиков от подачи заявления на эмиграцию. И вся последующая «шахматная» комбинация Барского была уже продумана и подготовлена, вызов в Москву всех жертв Рубинчика, подключение к делу прокуратуры и Игунова из Отдела пропаганды ЦК, и — наконец! — привлечение к этому всемирно громкому процессу Анны Сигал, Анны, которой Барский бредил каждую ночь все больше и больше с тех пор, как он все-таки морально сломал ее в ресторане «Армения».

О, это был сладостный миг! Одно дело было издали, из машин негласного сопровождения, наблюдать за Анной и Максимом Раппопортом и терзаться ночами под окнами квартиры Раппопорта, воображая их двоих в постели… — даже трезвое осознание того, что он, Барский, похож на кобеля, возбудившегося при виде чужой случки, не могло остановить наваждения этой его неожиданной влюбленности в Анну. Но он, конечно, не прервал тогда роман Анны и Раппопорта, хотя в любой момент мог накрыть Раппопорта на незаконном обмене валюты или одним телефонным звонком «порекомендовать» судье дать отвод Анне Сигал как адвокату Раппопорта. Однако ради успеха операции «Миллион на таможне» Барский ломал себя, сдерживал, укрощая свои завистливые сексуальные миражи редкими и случайными половыми связями, а чаще всего — просто ночной, перед сном, восьмикилометровой пробежкой и холодным душем.

Но после того, как Максим Раппопорт улетел, оставив после себя долларовый пепел в камине, Барский поклялся себе сквитаться с ним. Международная телефонная служба Министерства связи СССР получила распоряжение блокировать и домашний, и рабочий телефоны Анны от всех международных звонков, а Отдел проверки международной корреспонденции этого же министерства связи — изымать и пересылать Барскому в КГБ все письма, поступающие из-за границы на ее имя. В государстве с монолитной пирамидой власти изоляция любого человека, даже академика Сахарова, от связей с заграницей была несложной операцией. Затем, дав Анне остыть от ее романа, Барский стал искать пути подхода к ней. Конечно, он мог легко разыграть «случайное» знакомство и приударить за Анной, но какие у него были шансы на успех? Он не был ни подпольным миллионером, как Раппопорт, ни гениальным ученым, как ее муж, ни даже просто евреем, к которым эта Анна питала странную склонность. Он был рядовым полковником госбезопасности — правда, талантливым, как считали в КГБ после его успеха с захватом группы Кузнецова и до его провала на шереметьевской таможне. Но — и только! Нет, «случайное» знакомство с Анной и даже — в случае успеха — банальный роман с ней не устраивал Барского! Он был потомственным дворянином, сыном лауреата Сталинской премии, и ему не нужны были объедки с чужого стола, пусть даже столь восхитительно сладкие!