Пока нормально - Шмидт Гэри. Страница 19

И знаете что?

Я улыбался. Никак не мог удержаться и улыбался до самых ушей.

Если вы внимательно меня слушали, то сами поймете почему.

А в первую неделю октября, после того как мистеру Макэлрою надоели варварские орды Древней Руси (а может, у него просто кончились про них диафильмы, так что мы отправились через Великую стену в Китай), после того как миссис Верн наконец вызвала меня, когда я поднял руку, и я ответил правильно (это не для хвастовства), что отрицательный в этом примере икс, а не игрек, после того как я снова незаметно перебежал к Одетым и тренер Рид никак не мог понять, почему его система деления на команды не работает и какой паршивец пытается что-то отколоть на его уроках, – после всего этого наступила суббота, я разнес заказы и отправился в Мэрисвилльскую бесплатную публичную библиотеку рассказать мистеру Пауэллу, что я наконец понял, как создать впечатление глубины. Когда я вошел, миссис Мерриам посмотрела на меня сквозь свои дурацкие очки на цепочке.

– Он на совещании, – сказала она.

– А когда он придет? – спросил я.

– Он на совещании. Больше мне ничего не известно. Я что, следить за ним должна? Видимо, мне придется составлять все каталоги самостоятельно, так я понимаю.

Я пошел наверх к Большеклювым Тупикам. Может, пора было дать им какие-нибудь имена, потому что у меня было такое чувство, как будто мы с ними знакомы уже очень-очень давно.

Но они исчезли. Точно так же, как и Полярная Крачка.

На этот раз книга была открыта на птице, которая умирала. Она умирала по-настоящему. Думаете, я вру? Большую часть картины занимало ее крыло, торчащее прямо вверх. Все перья у нее были расправлены, и вы сразу видели, как тщательно Одюбон их нарисовал – три ряда длинных и темных перьев с белыми кончиками. Легко было представить себе, как по ним мог бы скользить ветер. Они были такие красивые, что вы первым делом смотрели на них.

А потом замечали второе крыло – сломанное.

А потом вы смотрели на живот птицы, покрытый темными перьями, из которого сочилась густая красная кровь.

А потом замечали, где лежит эта птица – в луже крови.

А потом вы смотрели на птичью голову. И после этого не смотрели уже больше ни на что.

Чтобы спасти эту птицу, я отдал бы куртку Джо Пепитона.

Клюв у нее был раскрыт, и из него высовывался длинный острый язычок. Она кричала, потому что из нее лилась кровь. Голову она запрокинула назад, как будто хотела в последний раз посмотреть на небо, куда ей больше никогда не взлететь. А ее круглый глаз говорил вам, что она знает: все пропало, и спасения уже нет.

Это была страшная картина, и я не мог от нее оторваться.

Я все еще смотрел на нее, когда услышал, как пыхтит на лестнице мистер Пауэлл. Значит, совещание кончилось. Он подошел к птице и снял очки, чтобы протереть глаза. (Между прочим, он перестал носить свои очки на цепочке, потому что я наконец сказал ему, как глупо это выглядит.)

– Мистер Пауэлл, – сказал я, – она умирает… – как будто это надо было объяснять.

Он кивнул и надел очки обратно.

– Так Одюбон добывал свои образцы, – сказал он. – Тут он почему-то решил нарисовать чайку в том виде, в каком она была, когда он ее подстрелил. – Он оперся руками на витрину.

– А что случилось с тупиками? – спросил я.

– Я хотел бы, чтобы теперь ты поработал над этой чайкой, – сказал он. – Видишь, как Одюбон использовал здесь сочетание своих прежних приемов? Из-за расправленного крыла птица кажется неподвижной, как Большеклювые Тупики. Но нижняя часть ее туловища находится в движении, как Полярная Крачка.

– Не совсем в таком, – сказал я.

– Да. Не совсем.

– Так что случилось с крачкой? И с тупиками?

– А ты заметил, что он оставил пространство позади крыла чайки белым и пустым? Он не хочет, чтобы внимание зрителя отвлекалось от этого расправленного крыла.

– Он даже не хочет создавать впечатление глубины.

– Не хочет, – сказал мистер Пауэлл.

– И мы увидели бы это, если бы сравнили тупиков с этой чайкой.

Мистер Пауэлл кивнул.

– Так давайте сравним?

Мистер Пауэлл опять снял очки и протер глаза.

– Мы не можем этого сделать, – сказал он.

– Почему?

– Потому что Большеклювых Тупиков больше нет.

– То есть эта страница…

– Продана.

– Продана?

– Тупиков больше нет, мистер Свитек. И Полярная Крачка отправилась за океан к анонимному коллекционеру – так мне сказали. И Краснозобая Гагара тоже продана, поскольку одна богатая леди решила, что она будет очень мило выглядеть над камином у нее в гостиной. И Бурый Пеликан. И если бы ты был вместе со мной на совещании, ты увидел бы, как секретарша мистера Балларда вручает представителям городского совета Мэрисвилла чек на две тысячи четыреста долларов. Она еще приедет сегодня, чтобы забрать Желтоногого Улита.

– Но нельзя же продавать целую книгу страница за страницей!

– В том-то и беда. Если речь идет об Одюбоне, то можно. У большинства покупателей нет денег на целую книгу, вот они и покупают по листку за раз – если находят продавца, у которого хватает духу вырезать эти листки из большой книги.

Я снова посмотрел на умирающую чайку. На ее изуродованное крыло. В изуродованной книге.

– Так это миссис Мерриам согласи…

– Она тут ни при чем, и она тоже расстроена, хоть и не подает виду. Так уж сложилось, что три попечителя библиотеки входят еще и в городской совет. Иногда городу бывают нужны деньги. Причем иногда даже на хорошие дела. Они с радостью продали бы все собрание, но три остальных тома принадлежат Мэрисвилльскому историческому обществу, и там их хранят в оригинальном виде, как полагается. – Мистер Пауэлл постучал по стеклу. – Это том третий. И поскольку публичная библиотека Мэрисвилла не так щепетильна, как его историческое общество, это единственный том, в котором не хватает страниц.

– Только придурки могут продавать книги по страницам, – сказал я.

– Полных одюбоновских альбомов очень мало во всем мире, – тихо сказал мистер Пауэлл.

– И этот тоже не полный.

Мистер Пауэлл кивнул.

– Теперь да. Ладно, давай-ка найдем бумагу и возьмемся за это крыло.

Я снова поглядел в глаз умирающей чайки, которая знала, что все пропало и спасения уже нет, потому что так оно всегда и бывает.

В понедельник тренер Рид поймал меня, когда я перебегал в Команду Одетых, и наконец-то сообразил, кто и что откалывает на его уроках. Своим сержантским голосом он велел мне вернуться в Команду Полуголых и объяснил, что больше не даст мне нарушать установленный порядок – нет, сэр, паршивец вы этакий.

Я сказал ему, что хочу играть за Команду Одетых и он может отправить в Команду Полуголых кого-нибудь другого, если тот захочет там играть.

Он сказал, что отправит в Команду Полуголых того паршивца, которого он хочет отправить в Команду Полуголых, и этот паршивец – я.

Вы, наверное, и сами понимаете, что к этому моменту в зале стало очень тихо. Никто даже мячом об пол не стукнул.

Я сказал, какая разница, кто где играет, если команды одинаковые по количеству человек, и обратил его внимание на то, что со мной в Команде Одетых мы разделились поровну, поэтому нет большого смысла отправлять меня в Команду Полуголых.

Тренер Рид сказал, что учитель здесь он.

Я сказал, что учителя, как мне кажется, должны уметь считать.

Он сказал, что отлично может сосчитать, сколько дней мне придется оставаться в школе после уроков: раз, два, три, – и пожелал узнать, не хочу ли я послушать, как он умеет считать дальше.

Я сказал, что хочу.

Он сказал: четыре, пять.

Я ему похлопал.

Он сказал: шесть, семь, – и не успел я похлопать еще раз, как он схватил меня за руку, выволок из зала и потащил по коридору в кабинет директора Питти. Директор Питти, который только и ждал такого шанса и решил как следует меня помурыжить, велел мне сесть на стул около его секретарши, где я и просидел в своей придурочной спортивной форме битых полчаса. После этого он наконец открыл дверь и велел мне зайти и сесть, а потом сказал, что директор Питти давно ожидал чего-то в этом духе и удивлен, что это не случилось раньше, а теперь директор Питти намерен взяться за меня всерьез, чтобы вправить мне мозги по-настоящему и надолго, и нечего прятать глаза, черт возьми, я должен смотреть на него прямо, как мужчина.