Тридцать три - нос утри - Крапивин Владислав Петрович. Страница 50
– Если бы три дня, – печально откликнулся Ферапонт. – Тут вступает в силу другая хитрость: острые точки пирамиды...
– Чего? – замигал Винька.
– Вот слушай. Ты вообще-то знаешь, что такое пирамида?
Винька знал. Во-первых, так назывались детские игрушки из цветных кружков, которые надевались на деревянный стерженек с подставкой. Во-вторых...
– Это как в Египте, что ли?
– Нет. У тех в основании квадрат. А здесь – шестигранник. Понимаешь, кладутся три хороших поступка и три плохих и соединяются линиями. А над этим шестигранником – острая вершина, самая главная точка. Она – то самое желание, которое ты задумал. От точек шестиугольника тянутся к этой верхушке прямые линии. Вот и получается шестигранная пирамида... Ну, ты геометрию еще не учил, тебе трудно представить...
– Нет, я представляю... – Винька и правда как бы увидел повисшую в пространстве колючую фигуру с блестящими треугольными гранями и с шестигранным донышком (будто каменная плитка на полу в фойе кинотеатра “Победа”). Подошел по воздуху к пирамиде Глебка, тронул пальцем острую вершину, сунул палец в рот – уколол, наверно. Покачал головой, но без осуждения, с улыбкой. И пропал...
– Я понимаю, – повторил Винька. – Только не понимаю, сколько дней надо без вранья...
– Я тоже сперва не понимал. А потом просчитал. У пирамиды семь точек. Их-то и надо умножить на последнюю тройку. Получается двадцать один день. Это сколько хозяин одежды должен перед этим не врать.
– Ни один нормальный человек столько не сможет, – с унылой уверенностью сообщил Винька. – Чтобы за три недели не соврать ни разу!
– Но ведь не всякое вранье здесь считается! Если например, тебя спрашивают “как живешь”, а ты говоришь “спасибо, хорошо”, а на самом деле тебе фигово, это ведь не ложь, а так... вежливость. Или кавалер барышне говорит “вы сегодня прекрасно выглядите”, хотя она мымра... это ведь тоже...
– Это комплимент!
– Ну да... А вот если ты у мамаши спер деньжат на кино и говоришь “не брал”...
– Никогда я ничего не спирал! – возмутился Винька.
– Или когда тебя спрашивают “как дела в школе”, а у тебя “пара” за диктант, а ты – “все нормально”...
– Сейчас давно уже каникулы, – слегка покраснев, напомнил Винька.
Он быстро перебрал в голове все дни прошедших трех недель. Да, по мелочам врать случалось. “Винька, ты опять зубы не чистил?” – “Да ничего подобного! Я их так скреб, что чуть щетка не сломалась!” Но большой бессовестной лжи не было, это он помнил точно.
И Винька обрадовался. И за себя и, главным образом, за Ферапонта.
Днем Винька побывал в отремонтированной квартире. Полы уже высохли (желтые, блестящие1), но мебель не была еще расставлена. Винька сквозь завалы стульев и узлов добрался до сундука с одеждой. Покопался и нашел что надо.
Это была мятая сатиновая матроска – когда-то синяя, а нынче белесая от многих стирок. А еще – серые, из похожей на мешковину ткани штаны, которые застегивались на щиколотках, у ботинок. Винька в первом классе ходил в них в школу осенью и зимой. Жарковато в них будет Ферапонту, но зато длинные, хотя в то же время вполне детские. Винька догадывался, что двадцатилетнему Ферапонту они придутся по душе больше, чем те, которые когда-то прилагались к матроске.
Ферапонт одобрил Винькин подарок. Переоделся в блиндаже, повертелся, оглядывая себя.
– В самый раз, по размеру. Если кто к роже не приглядится, не отличит от пацана... Теперь бы на три дня смотаться куда-нибудь от Рудольфа, чтоб не приставал. Ты не знаешь про какую-нибудь... подпольную квартиру?
– Попробую узнать...
Во второй половине дня Винька собрал на дворе Эдьки Ширяева приятелей с Зеленой Площадки. Откровенно изложил им историю Ферапонта.
Отнеслись с пониманием. Тем более, что дело пахло приключениями.
Только Груздик плюнул сквозь дырку от выпавшего зуба.
– Бабушкины сказки.
Груздику объяснили, по какому месту он получит, если не перестанет “скрести на свой хребет”. Про Ферапонта кое-кто уже знал, были на аттракционе “Человек-невидимка”.
Очкарик и скрипач Владик Гурченко сказал:
– Мама совершенно не будет возражать, если Ферапонт несколько раз переночует у нас.
– Мама грохнется в обморок, – предсказал Эдька.
– Ну, тогда можно оборудовать убежище под нашей верандой. Мама про это место не знает, я сам иногда укрываюсь там от занятий музыкой.
Этот вариант приняли. Потом Винька привел и представил Ферапонта.
Ферапонт очень смущался. Он, артист, привыкший выступать перед сотнями зрителей, тут вдруг обмяк и даже начал заикаться.
Груздик снисходительно ободрил гостя.
– Да ты не боись, тута все свои. Живи как мы.
И... Ферапонт заулыбался. И попросил, чтобы его звали Федей.
Был разработан план трех дней. За этот срок Ферапонт должен был совершить шесть подвигов (три добрых и три – наоборот), которые изменят его дальнейшую жизнь.
Первое хорошее дело – пусть забьет гол в матче-реванше со “смоленскими”.
– А если не получится? – засомневался Федя. – Я уже лет десять не играл. Да и раньше-то кое-как...
– Мы создадим тебе условия, – пообещал Владик Гурченко (интеллигент и музыкант, в футбол он играл тем не менее весьма прилично). – Прорвемся и сделаем тебе пас. Только не лезь в офсайд...
Второй добрый поступок – пускай Ферапонт рано поутру проберется на двор к старой домовладелице Климовне и, как целая тимуровская команда, сложит ее разваленную поленницу. Складывать все равно пришлось бы: бабка была ветхая, а дрова развалили ребята, когда оравой пронеслись через двор во время игры в мушкетеров и гвардейцев из кино “Железная маска”.
Третье дело Ферапонт предложил сам: в каком-нибудь сарае или на сеновале он даст представление для юных жителей Зеленой Площадки – тех, кто сейчас собрался здесь.
– Только без посторонних, ладно? А то Рудольф проведает да нагрянет...
Со скверными делами, как всегда, оказалось проще. Первое – подбросить в огород вредного семейства Колуяновых пластмассовую дымовуху. Пожарного риска от нее нет, а вонь будет на весь участок.
Второе – на чьем-нибудь дворе, где сохнет белье, завязать тугими узлами рукава выстиранных рубашек.