Тридцать три - нос утри - Крапивин Владислав Петрович. Страница 62
Но в том-то и дело, что “спокойно” не получится. Где мама? Где Ферапонт? Что с Кудрявой? Что с Рудольфом (который попал в больницу и по его, Винькиной, вине!).
И что скажет Глебка? Не уйдет ли от Виньки, от труса, за глухую пограничную полосу Тьмы?
“Не уйдешь?”
Глебка молчал. Без осуждения молчал, виновато, но не говорил “не уйду”...
Вот после этого молчания Винька и выстругал меч.
Винька рубил сорняки, но понятия не имел, как будет сражаться с духом Тьмы. В каком виде тот появится? В образе настоящего зловещего бандита? В виде черного чудовища?..
Хуже всего (или лучше всего?), если не появится совсем.
Винька понимал, что все это станет ясно только там, на пустыре за старой водокачкой. В полночь.
Когда именно придет полночь, узнать будет легко. Недавно на башне городского музея починили старинные куранты, и они каждый час разносили над городом дребезжащие удары. Среди ночной тишины их слышно было даже в Винькином блиндаже. А уж на рынке-то, в двух кварталах от музея – тем более!
Все было как в том сне про ночной рынок. Тучи обложили небо, и белесая летняя ночь стала черной. И полной сухого электричества. Иногда за крышами и тополями зажигались зарницы, но после них мрак делался еще непрогляднее.
Впрочем, на улицах кое-где горели фонари. Особенно на большой, на Первомайской. И у главных ворот рынка. Но только сумасшедший мог сейчас соваться к главным воротам. Винька крадучись пошел вдоль забора, пахнущего нагретыми досками. И чем дальше он шагал, тем гуще делался мрак...
...Потом, уже через много лет, вспоминая Виньку, словно какого-то другого мальчишку, Винцент Аркадьевич поражался его отваге. Отваге, заставлявшей Виньку шагать вперед, несмотря на ужас, который был внутри и вокруг. Винцент Аркадьевич снисходительно улыбался Винькиной глупости (вернее, наивности), но отвага искупала эту глупость. И постепенно проникаясь этой рыцарской смелостью, Винцент Аркадьевич снова превращался в маленького, взъерошенного от страха и решимости бойца Виньку. Того, кто шагал через ночь, чтобы сразиться с Тьмою – за себя и за всех, кого он любил. И за кого отвечал...
Винька знал, где можно раздвинуть доски, чтобы проникнуть на рынок. И раздвинул. И проник. И пошел через мрак, от которого закладывало уши.
Да все было, как тот сон. Предчувствие грозы, непонятная жизнь в слоях тьмы, громадные павильоны, которые были чернее окружающей черноты. Упругость ночного пространства, которое буквально приходилось расталкивать грудью... И даже шаровая молния, медленно пролетевшая между павильонами... И опять – густой мрак.
Главное – не обращать внимания на то, что шевелится и бесшумно мечется вокруг. Этому чужому миру нет дела до мальчишки. Дело до него будет там, на пустыре.
И вот он – пустырь. Между бревенчатой будкой, из которой торчит длинная (давно уже пересохшая) труба и дощатой стеной театра-сарая. Будку и сарай Винька лишь ощущал обострившимися нервами. Но не видел. Потому что здесь-то была совсем уже непроглядность.
Винька до онемения в пальцах стиснул рукоять меча. Что делать-то? Ждать?
Не было ни единого постороннего звука. Только его, Винькино, частое дыхание. Зато из черноты налетели комары. Может, это разведчики духа Тьмы? Винька левой ладонью принялся лупить себя по щекам и по шее, а плоским мечом по ногам. Комары исчезли так же стремительно, как появились. Да, неспроста...
А темнота вокруг Виньки наливалась все более густой враждебностью. Вот-вот кто-то высунет из нее руки, схватит Виньку...
Винька широким взмахом клинка очертил вокруг себя охранительный овал.
Поможет ли?
А что, если прижаться спиной к бревнам водокачки?
“Не надо, – шепнул на ухо Глебка. – В ней тоже опасность”.
“Тогда охраняй меня с тыла”
“Хорошо”.
Господи, скорей бы уж началось э т о...
И началось!
“День-бряк, день-бряк”, – жиденьким звоном пробились через ночь колокола курантов. И Виньку будто прошило током. И он чуть не заревел, но пружинисто встал в фехтовальную позицию – как киношный Робин Гуд перед решительной схваткой с шерифом Ноттингемским.
Ну?! Где ты ?! Подходи...
Никто не подходил.
А может, оно подкрадется сзади? Нет, там же Глебка! А может... вот о н о!
Какие-то сгустки мрака шевельнулись перед Винькой. Он сдавленно крикнул и открестился от них мечом. А потом – вперед! Рубанул! Еще!..
Разве поймешь, задел ли твой клинок существо, состоящее из воздуха и Тьмы?
А вдруг задел? Вот тебе! Вот!..
И Тьма ушла.
Да, темнота осталась, но Тьма ушла. Мрак сделался прозрачным, ночь – обыкновенной. В ней опрять запели комары, но уже не злобно-колдовские, а всегдашние, привычные (просто родные!). И бодро закричал под обрывами у пристани паровоз.
Вверху проклюнулась белая звездочка...
А дух?
Он был, конечно, жив (духа убить нельзя). Но беспомощен. Растерзанный на куски, он копошился у Винькиных сандалий и воздушной своей шкурой задевал его ноги. Так, по крайней мере, казалось Виньке.
Винька вытащил из кармана дырявый мячик. Нагнулся.
– А ну, полезай обратно! – И всосал духа Тьмы во внутренность резинового шарика. Без остатка. А затем нащупал в кармане припасенную гильзу-пистончик и заткнул ей отверстие, как пробкой.
Вот и все...
Нет, не все. Надо было избавиться от опасного груза навеки. И Винька знал – как. Для этого он прихватил из дома сетку-авоську.
Винька положил мячик в сетку (жаль его, конечно, он тут без вины виноватый, мячик-то, но что поделаешь).
Будка-водокачка стояла на кирпичном фундаменте, и некоторые кирпичи в нем еле держались – Винька это помнил. Он подобрался к будке. Нащупал теплый торчащий кирпич, расшатал, вытащил отколовшуюся половинку. Сунул в авоську, к мячику. Завязал сетку морским узлом, которому научился в лагере. Перебросил ее за спину, через плечо (кирпич ободряюще стукнул между лопаток). А меч он сунул под лямки на животе.
Было уже не страшно. Почти... И осталось сделать немного. Винька шагнул... Навстречу ударил электрический свет!
Луч метнулся по земле, по Виньке, ожег его новым страхом.
Сторож? Бежать!.. Но тут от всех переживаний навалилась ватная слабость. Винька обмяк и заслонился локтем.