Тридцать три - нос утри - Крапивин Владислав Петрович. Страница 63

– О! Да это опять Винцент Греев! Какая встреча!..

– П... Петр Петрович?

– Представь себе , голубчик, это я...

– Вы... что ли, следили за мной?

А что еще мог подумать Винька!

Петр Петрович, кажется, обиделся.

– Здрасте! С какой это стати я буду следить за вами, молодой человек? Меньше всего ожидал увидеть тебя здесь...

Фонарик светил теперь в сторону. Винька мигал, чтобы прогнать из глаз зеленые пятна. И не знал: радоваться или бояться?

Второй раз Петр Петрович приходит, когда Винька один в темноте. Что за странное совпадение? А если он... заодно с духом Тьмы?

Да ну, чушь какая! Бояться больше не было сил.

– А вы... здесь зачем?

– Законный вопрос... Возможно даже, что нас привело сюда одно и то же дело. Тебе... кто-то что-то поручил?

– Нет. Я сам...

– Странно. Что же ты тут делаешь?

Тогда Винька сказал с отчаянной правдой, которая была уместна только здесь, на черном пустыре, в ночь колдовства:

– Я побеждал духа Тьмы! Вот!..

Петр Петрович помолчал.

– Ну... и как? Победил?

– Да.

– Прекрасно... А можно я задам старый осторожный вопрос? Дома-то тебя не хватятся?

– Нет. Все думают, что я сплю в блиндаже.

– Тогда, может быть, заглянем ко мне? Я живу неподалеку.

В этом было то, что называется словом “логика”. Правильность. Винька чувствовал, что у ночного приключения должен оказаться необычный конец. Но...

– Нет. Мне еще надо на берег. К воде...

– Это же почти по пути!

Река делала в городе изгиб. До пристани от рынка было далеко, но до ближнего берега – всего два квартала.

Винька и Петр Петрович пошли к обрыву по короткой улице Красина. Светились редкие окошки, на столбе горела под жестяным щитком лампочка. У нее, как у настольной лампы, кружились ночные мотыльки. Было очень тепло и пахло береговой полынью. Грозы так и не случилось, тучи раздвинулись, в посветлевшем небе оказалось много звезд.

Вышли на обрыв. За рекой мерцали огоньки. По воде шлепал колесами буксир, тянул баржу. На буксире и барже тоже были огоньки, разноцветные...

Разлив давно кончился. Раньше вода подходила вплотную к береговым откосам, а теперь внизу светлели широкие полосы песка. Винька понял, что не добросит авоську с грузом до воды.

– Надо спуститься.

Неподалеку была лестница – она вела к лодочной переправе: днем туда-сюда ходили через реку весельные баркасы.

Петр Петрович не спорил. Они долго шли вниз по гнущимся дощатым ступеням и наконец оказались на причальной площадке с перилами. Под ней хлюпала вода. Сильно пахло сырым деревом.

Винька раскрутил авоську над головой, как пращу, и пустил ее далеко-далеко. Может, до середины русла. Она долго летела и наконец булькнула.

– Вот и все, – вздохнул Винька. И облегчение было, и... словно что-то потерял.

– Не грусти, – сказал Петр Петрович. – Ты же победил.

Они поднялись на высокий берег. Здесь в траве смутно белели мелкие ромашки.

Петр Петрович повел Виньку в ближний переулок, потом в калитку. Во дворе стоял одноэтажный дом, в одном из окошек был зеленоватый свет. Петр Петрович отпер дверь, пропустил Виньку в сени, потом в темную прихожую, где пахло как в библиотеке. Щелкнул выключателем, толкнул еще одну дверь.

На столе горела зеленая лампа. По всем стенам были книги, книги. И даже над диваном книги.

А на диване, скорчившись под клетчатым одеялом, спал Ферапонт.

– Не спеши с вопросами, – предупредил Петр Петрович. – Я все расскажу сам. Разговор-то будет не короткий...

Он вышел, сказав, что поставит чайник.

Винька стоял у дивана и смотрел на Ферапонта. У того на лбу блестели капельки – отражали лампу зелеными искрами. Ферапонт дышал тихо, незаметно. Лицо его разгладилось, сделалось гораздо более похожим на мальчишечье.

Может, уже действовало колдовство?

Петр Петрович принес чайник и стаканы.

– Поставь в угол свое оружие и садись... Кажется, мы, как в старом романе, сделались участниками одного приключения. Ты ведь пришел на пустырь из-за Ферапонта?.. Не только из-за него, я понимаю, но все-таки... Я тоже из-за него... Он, бедняга, все время боялся, что Рудольф отберет у него бумажник с документами: с паспортом, свидетельством о семилетке, с метрикой и всякими справками. И перед тем, как удариться в бега, этот остроумный юноша спрятал бумажник в тайник. Одна стена балагана, где они выступали, обита фанерой, вот он и сунул бумажник за отошедший от досок лист... С точки зрения взрослого человека, поступок бестолковый и рискованный. Но он еще дитя, почти как ты. Не обижайся...

Винька не обижался. До того ли! Он просто ничего не мог понять.

– А как он у вас-то оказался? Ферапонт!

– Наверно... в силу, так сказать, моей мнительности. И по стечению всяких обстоятельств... После нашей ночной беседы в библиотеке захотелось мне еще раз побывать на представлении нашего общего знакомого Циммеркнабе. Это в общем-то естественно... Ты меня там не заметил, а я видел все... И понял, что с Ферапонтом что-то неладно, раз он не вернулся после своих подвигов. А мне... видимо, это старческое чудачество, но тут уж ничего не поделаешь... мне кажется, что я в какой-то степени причастен к судьбе этого малыша. Будто отвечаю за него... Видишь, я в давние годы с преступной поспешностью отказался от дружбы с Рудольфом... да-да, и это исправить уже нельзя. Но тут как бы продолжение этой судьбы... И еще я понял: надо, чтобы Рудольф убедился, что с его Маленьким все в порядке, тогда скорее пойдет на поправку...

Винька дышал виновато: он-то до этого не додумался.

– ...Я понимал, что тебя расспрашивать бесполезно: ты, небось, слово дал Ферапонту, что не выдашь его. Но я знал, что он у ребят на Зеленой Площадке. А там (представь себе!) живет моя двоюродная сестра, она – тетушка одного из этих сорванцов, твоих приятелей. Дальше было, как говорится. дело техники...

– Значит, это вы его увели?

– Да. Нашел, встретился, уговорил. Надо сказать, он довольно быстро доверился мне. Может, потому, что устал от неприкаянности. И, наверно, он уже чувствовал себя больным... Почти сразу, как мы пришли, он свалился с температурой. Может, простыл, когда ночевал под верандой, а может, нервная лихорадка, бывает такая от переживаний... А к вечеру – бред. Стало ему казаться, что ночью их фанерный театр обязательно сгорит и его документы погибнут... Ну, температуру я сбил аспирином, но страх его оказалось никак не сбить. Встает и бормочет: “Пойду за бумажником”. Пришлось мне сказать: “Лежи спокойно, я схожу сам и принесу”.