Женщина-трансформер - Нестерина Елена Вячеславовна. Страница 42

Самомнение у него развито чрезмерно. Но вроде неглупый дядька, а действует так прямолинейно и без фантазии. Ведь нельзя сказать, что в других отраслях жизни этой самой фантазии у Антуана нет. Есть. Но в делах личных отношений – мама дорогая!.. Бесит меня это, только бесит, а никак не настраивает даже на минимальный флирт с ним. Я с лёгкостью закрываюсь сеткой некоего томного демонизма – чтобы не доставал. А Антуану даже и это, я думаю, блин, нравится. Ну чудной, ну, всё-таки странный. Зачем вот заладил как попка: хочу тебя, нравится твоё тело, вижу его рядом с собой, у меня к тебе нежно, поехали ко мне! Да пошёл ты! – только и хочется сказать ему.

Ну так почему же мысли о человеке, который, дурак, не догадывается хотя бы сменить пластинку и подкатиться к объекту своих сексуальных пристрастий (ко мне) с какой-нибудь другой стороны – так вот, почему эти мысли не покидают мою голову? Ведь они накатывают периодически – а даже не о Стасе, который уж поумнее в этом плане будет. Он, по крайней мере, ничего такого, смущающего и неприятно раздражающего девушку, не просит. Просто зовёт гулять. А там как получится. Вот это нормально. Это я понимаю. А этот старый пень думает, что словами: «У меня к тебе нежно…» возбудит меня чрезмерно – и я сквозь ночь и бурю брошусь в его слюнявые объятья?

Может быть, я, не отдавая себе до конца отчёта, всё-таки к Антуану неравнодушно отношусь, раз так часто его вспоминаю? Вон, даже милые мысли о Глебе он таки мне перебил. Неравнодушно – читай: со скрытой симпатией. А? Не-е-ет! Хренушки! Дело в другом. Вот в чём дело. Во-первых, Антон меня злит. Всем своим существом. Неподходящий он мне человек. Бя – я… Да, кстати, а какой он, Антуан, ну, на вид хотя бы? Как его охарактеризовать? Да какая разница – какой! Красивый, некрасивый. Если всё равно особой симпатии к нему не было. Я только тщательно выискивала и настойчивого фиксировала в своём сознании его положительные качества. И теперь, когда миссия провалена – мужем Антуан не стал, он меня только злит. Злит. А злость, как известно, тоже двигатель прогресса. Так что спасибо Антошке! Если бы не он, не его хитрожопое ко мне отношение, очень многого я в жизни не поняла бы.

А во-вторых мне перед Антоном стыдно. Стыдно. И всегда будет стыдно. Я могу простить людям всё плохое, что они мне сделали. Ну, не считая плохого, которое, не дай Бог, кто-то сделает моим близким. Тут вступит в силу поправка на безжалостную месть. Об этом не говорю. Только о себе. Я прощу. Да. Прощу. Даже предательство. Потому что прощала. Не получится простить одного – моего собственного позора. Если я перед человеком как-то опозорилась, то не прощу этого не себе – ему. Плохое качество, ужасно плохое. Но избежать его не удаётся. Поэтому если позорнусь перед кем, придётся вычеркнуть этого человека из своей жизни. Стыд замучает, позор убьёт.

Так что у Антуана не было никакого шанса. Шанса на хорошие со мной отношения. Из-за этого самого моего позора по устройству нашей с ним совместной жизни. Может, он, кстати, и не догадывался о том, что я изо всех сил в период нашего общения с ним тогда, три года назад, старалась показаться ему хорошей, нужной женщиной, чтобы он понял это и женился на мне. Может, и не догадывался. Может. Но мне всё равно за это стыдно. Вот и весь сказ.

Поэтому и не покидает Антон-бизнесмен моих мыслей. Хоть и негативных. И бесит, бесит. И как я с ним могла, как могла, фу!..

Но его я забываю с лёгкостью и облегчением. А Глеба…

На Москву плотно надвигалась зима, ожесточённо заваливала её снегом. Летать с голым задом было холодно. И ноги мёрзли. Ночами дубак, а днём, естественно, вылеты категорически запрещены. Что, сезон окончен?

Сезон – не сезон, но крыша моя ехала. Это отмечали подруги. С которыми я даже связь потихоньку прекратила. И сама не заметила. Я стала самодостаточна. Счастлива и несчастлива одновременно. Переживала это дома. Ну а кому можно поведать о подобных страданиях:

а) что летать хочется – но холодно и негде;

б) что нравится парень – но преступно непочтенного возраста?

Если с пунктом б) психоаналитик ещё хоть как-нибудь разберётся, то с а) – нет. Приведёт на следующий сеанс психиатра. Разбираться с фантазиями псевдовалькирии.

И я жила сама в себе.

И крыша ехала. Вместе с остальным моим существом она рвалась к Глебу, деревенскому парнишке. Он снился мне, я вспоминала всё, что с ним связано – особенно приятно было думать о тех днях, когда он был просто Глеб, подобравший подбитого оборотня. Теперь я прокручивала все эти события в памяти и как будто смотрела на них глазами зрителя, знающего некую правду – то есть то, что будет в конце. А что в конце – я Глеба полюблю. Вот что.

Что?! Как только я мысленно произнесла это слово, меня будто удар хватил. Ага – сдурел и в скоростном режиме забился пульс, жаром вспыхнуло лицо. Сумасшедший дом. Клиника. Позор.

А если не думать об этом? Почему позор-то? Я на сцене драматического театра, что ли? Или нуждаюсь в том, чтобы кто-то ставил мне респекты за мои достижения и провалы в жизни? НЕТ! Тем более что Глеб об этом не узнает – а это самое главное. Не узнает. Нет.

Полюблю. Люблю. Я.

Вот это да.

Огонь с лица перебрался в мозг. Мозг горел, его жар рисовал перед глазами лицо Глеба. Я улыбалась ему.

Я знала, что моя любовь будет радостной. Что она когда-нибудь будет. Но что она окажется невозможной – не учла.

Невозможной? Да. Я озабоченная одинокая женщина, которая могла бы быть в расцвете сил и вдохновения, но находится в глубоком простое.

Озабоченная я, конечно – потому что тут же представила себе секс с Глебом. Бр-р-р-р-р! – как противно стало от одной только мысли!!! Ты что, дура?

Дура.

Однако никакого секса с ним не хотелось. Зачем? – казалось моим горящим радостью мозгам. Отчего же тогда радость? Непонятно.

А вот потому, абстрактная моя, любовь твоя и невозможна. Что это за страдания юного Вертера получатся? Не сметь трогать человека, у него ещё вся жизнь впереди. Это в смысле у Глеба.

Я сообщила, что приезжаю, уже когда из окна раздрыги-автобуса показались Ключи. Телефон Глеба до этого не принимал, а я субботним утром пораньше наладилась к парнишке в гости. И потому названивала.

Дошла. Докатилась. До того состояния дошла, что забыла всякую гордость и осторожность…

Ну и докатилась. Ну и плевать.

Я прошлёпала метров двести пешком по дороге, когда показались «Жигули». Это Глеб примчался. Купил, стало быть, машину.

Поехали.

Сразу на ферму.

Только дружба. Славная, нейтральная, но дружба. Я на Глеба любуюсь, мне хорошо. А он дружит. Ему тоже хорошо. Ни в жисть Глебка не должен был догадаться о чувствах тёти-друга. Ну вот скажу: я тебя люблю. Фу. И что? Он нормальный человек, а потому, услышав такое, посмеётся только про себя и примется, мучительно подбирая добрые слова, меня успокаивать и говорить, что мне надо устроить своё счастье в другом месте, найдя подходящего по возрасту дяденьку, что он мне сочувствует… А жалеть меня не надо. Не надо.

Такой диалог я мысленно вела с Глебом. Который ни о чём не подозревал. И разговаривал со мной прямым текстом. То есть устно.

Я обернулась птицей-лебедью. В смысле, чем обычно. И мы стали пытаться полетать вдвоём. Я хватала Глеба когтистыми лапами за шиворот и пробовала оторвать от земли. Но бесполезно – волшебство на этом заканчивалось. Поднять больше своего веса я никогда не могла. И сейчас ничего, конечно же, не изменилось.

Попыток полетать вместе мы с Глебом не оставили. И решили попробовать путешествие Нильса с дикими гусями – Глеб забрался на забор и оттуда спрыгнул мне на спину, как Нильс своему гусю Мартину. Я попыталась немедленно взлететь. Результат оказался тот же – мы рухнули на землю. Я так долбанулась, что ещё и обернуться ухитрилась. А потому голая и злая копошилась под Глебом. Пока он меня не вытащил из снега и не поволок в свою каморочку.