Женщина-трансформер - Нестерина Елена Вячеславовна. Страница 84

Вот я как сидела и мечтала. А что – нет, а что? Если не получится – я просто затаюсь у себя в деревеньке. И буду тихой единоличницей. Ну а если совсем-рассовсем не получится, если съедят меня местные чиновники, переживающие за тишь и гладь вокруг их задниц, крепко устроенных на руководящих креслах, если населению моё тут летание-мелькание надоест, тоже не беда. Я со своей задницей тоже научилась управляться – мне не страшно оторвать её от насиженного места и начать всё заново где-то в другой стороне. Мир большой, занятий много. Хотя не хочется отсюда никуда, очень не хочется. Да и сдаваться я не собираюсь – ещё же даже ничего и не начала

Ведь жизнь у меня одна, и не хочу я её тратить на карьерные интриги, погоню за высокими должностями, прыжки через головы коллег-соперников, не желаю страдать, когда это не будет у меня удаваться, не хочу лизать жопы и изображать при этом независимую принципиальность – знаю, бездарно и некачественно это у меня получалось. Нет желания считать себя неудачницей из – за недостаточного карьерного роста и материальной ограниченности! Буду лучше тут грибы собирать, артель какую – нибудь создавать – горшки вон из глины крутить и на рынок возить. Не знаю, как это всё у меня получится и надо ли оно кому – нибудь – но попробую. Ха – но ведь я наверняка сразу начну просчитывать рентабельность, заботиться о прибыли, увеличении продаж – и снова-здорово, привет прошлой жизни? Проснётся азарт – и капец? Неужели не удастся этого избежать? Надо будет всё обдумать, чтобы без фанатизма.

А если серьёзно, критерии успешности постоянно варьируются, а счастье – оно обычно простое и незатейливое. Радость – она ведь чинится. И покой покупается, и сытая жизнь, бывает, что простыми рабочими инструментами налаживается…

Мысль моя стала аксиомой. Сомнения отвалились.

Да. Какой-то край патронирует ангел-хранитель. А какой-то – оборотень. Оборотень неизвестного происхождения. Но зато красивый и деятельный оборотень. А я в изменённом состоянии тела очень даже красивая. Чудо ведь настоящее. Так что мне так себя хвалить совершенно не стыдно. Вот.

Об этом я сказала Глебу. Об этом – в смысле, о вакансии хранителя.

Он меня понял. Он одобрил. Он меня любит.

Сказала и старичкам.

– Вы понимаете, – говорю, – что теперь в вашем краю будет жить оборотень?

– А чего ж? И будеть, – согласились они.

Да…

Но так я нашла своё место в жизни. Надеюсь, оно тёплое. И какое-то правильное. Точно.

Ну, теперь я колбасой носилась по округе – а это даль неоглядная, просторы гиперболические, небо майское, радость зашкаливающая. Летала – и никого не боялась. На меня не ругались, что я не помогаю. Потому что я и помогать успевала – что я, больная, что ли, не соображаю? Но и летать – дорвалась.

И какая же вокруг была красота! Постепенно распаковались все почки на деревьях – и на берёзах, и на липах, и на дубах. Я на лету вдыхала влажные запахи молодой зелени – и меня даже тошнило от ощущения концентрированной свежести и пользы. Бывает со мной такое: когда восхищение от какого-то ощущения достигает своего апогея, хочется это как-то выразить. И больше всего почему-то как раз в виде «тошнить» – чтобы, видимо, эту радость как-то выплеснуть, поделиться ею, что ли… Ну не будешь же тошнить от радости, совсем я даун, что ли? Поэтому это оставалось лишь на уровне эмоций.

Прошли черёмуховые и дубовые холода – во время них мы как раз сажали картошку – трактор нарезал борозды, а мы ходили за ним с вёдрами и бросали в землю резаные клубни с бледными толстыми ростами.

Мы насажали ещё кучу всего. В смысле, насеяли. Свёклу, что ли, с морковкой – её семена вообще были ничтожно маленькими. Огурцы, помню, уже в виде росточков, высаживали в грядки. Интересно. Процесс затягивает. Всё пойму и научусь.

А живности – у бабок было, оказывается, много птичьей живности! Той, для которой мы пшеницы купили. Вывелись и ходили за своими мамашами цыплята – жёлтые, крапчатые, чёрненькие. Гусята – по сравнению с цыплятами глупо-здоровенные, носастые, с длинными непушистыми шеями и какие-то серо-зелёненькие. Вот чудные. И самые миленькие, аккуратненькие, мягонькие, нежные – утята. Как они щипались своими блестящими клювиками, как сёрбали воду из лужи, отфильтровывая в ней, видимо, что-то вкусное, как гребли тонкими перепонками лапочек! Я их в восторге тискала. Утки на меня орали, но я всё равно хватала утят, прижимала их к лицу, нацеловывала, вытягивала маленькие крылышки, шустрые лапки, таскала за носики. Милые, милые! Большинство их, если доживут – не утащит щука, сорока или ястреб, мы съедим. Мясца я стрескать горазда. Но тут, без ложных понтов, с утёнком в руке и с пальцами босых ног, которые отчаянно хватали, принимая за червяков, утёнковы братья, впервые задумалась о вегетарианстве. Ну как же этого малыша, даже когда он вырастет, можно сожрать? А ведь едят же – на этом весь мир стоит. Даже птицы – не вегетарианцы. Насекомых, Божьих тварей, за милую душу лопают. Да и друг друга.

Мяса с этого момента я долго не ела – садилась за стол, и перед глазами маячили птичьи дети. Не могла. Даже солёная свинина из супа казалась мне смышлёным гусёнком. Я гоняла его ложкой, оно бултыхалось туда-сюда, тонуло-всплывало – а я представляла, что это гусец ныряет, попку кверху. В хлеву у бабы Веры с бабой Маней подрастал купленный по весне поросёнок, наглый, умный и забавный – тоже будущее мясо. Есть или не есть – вот ведь вопрос. Ханжеством и пищевыми заскоками я раньше не страдала, но на утятах-цыплятах сломалась. Мысль о том, что всех их лучше не есть, я обдумаю. Попозже. Потому что если не есть, то последовательно. А тогда уже подступал вопрос о ни в чём не повинных рыбах, крабах, креветках и прочей живности, считающейся бездушными гадами. Вот превращался бы периодически, как я превращаюсь, какой-нибудь человек, например, в кальмара – он бы давно весь православный пищевой мир заставил считать их такими же тварями дрожащими, живыми и хотя бы в пост несъедобными, тем самым уравняв в правах с коровами, поросятами и им подобными.

Ну это ладно – а пока я просто ела блины с вареньем, кашу и всякую растительность, консервированную спаржу, например, оливки. Здорово, что мы всё-таки с Глебом как следует (с перепугу) в магазине затарились.

Я жила хорошо, просто замечательно. Но мысли привычного, исключительно моего типа не оставляли: что, счастливый позитив ещё не закончился? Разве ещё не пора получать причитающуюся порцию негатива? Неужели я нарадовалась ещё не на всю сумму? Я понимала, что это бред, но разве так вот сразу избавишься от собственного характера? Переделаешь его в свете новых жизненных тенденций? Так я и жила – и радовалась, и боялась. Что наступит расплата за всё хорошее, что она по объёму значительно перекроет это самое хорошее. И тогда… У-ух, тогда…

Но и про «тогда» думать не хотелось. Так я и жила – как на качелях.

Так, совершенно незаметно, подкрался день, в который мы собрались уезжать. Всё. Пора.

Вещи – куда их много набирать? Тем более что всё моё летнее приданое было у Лариски дома. В Москве. Ура, я скоро в Москву отправлюсь! В Москву…

В эти золотые деньки я, параллельно купанию в упоительной радости от жизни, ухитрялась думать. Например, о том, что бы я делала сейчас в Москве. Ну, или, например, что бы я ВООБЩЕ там делала, не стань я птицей и не встреть я Глеба. Ну а что? Думаю, долгое-долгое время, пока не пришлось бы всё-таки сдаться, я бы боролась за продление внешней молодости. Уступать, даже видя, как побеждает чужая юность, в этом городе нельзя. Вот я бы и боролась, особенно если бы завёлся у меня бой-френд или даже сожитель (а рано или поздно какой-нибудь, пусть ненадолго, всё-таки прибился бы). И знаю – очень быстро не хватило бы моих сил убеждать этого потенциального спутника жизни в том, что я продолжаю быть красива и молода. Не хватило бы моих душевных сил быть хитрее, мудрее, изворотливее, чтобы всегда поворачиваться к нему своей наиболее аппетитной стороной, подманивать, таинственно заинтриговывать – да и не хочется, признаться, тратить себя на это! Он ведь, этот возможный (вернее, совершенно для меня невозможный!) презентабельный бизнесмен, неукротимый тусовщик, независимый художник, зависимый клерк и любой другой – будет смотреть вокруг себя и ежедневно, да! – ежедневно видеть юных красоток, сравнивать их со мной, расстраиваться. И тяготиться, что я у него такая старая, на новый каркас подтяжек и фитнеса натянутая, но всё равно развалина. Будет мне изменять – и стыдиться своих измен. Находить им причину («Я же мужчина!»), снова стыдиться, снова изменять, снова оправдываться. Не фиг – на фиг! Лучше не участвовать в этой гонке. В то, что я смогу так кому-то полюбиться, что он меня по гроб жизни обожать станет, я не верю. И не поверю. Не нашла же я такого человека ни в родительском городке, ни в Москве, правильно? Глеб не в счёт, опять же. Он полюбил меня всю такую – чудо в пёрышках, оборотня в очках, он узнал меня настоящую. А кому ещё возиться захочется? Не захотелось же за столько лет. А по-лёгкому, без загруза и напряга, то есть чтобы всё путём, по-человечески, со мной, видно, не интересно. Ну и не очень-то и хотелось. Бе-бе-бе, идите в пень!..