Женщина-трансформер - Нестерина Елена Вячеславовна. Страница 86

Лёгкая – моя рука ещё какая лёгкая! Всё-таки я – птица счастья! Ух, какая расколбаска в её жизни началась! В девчонку влюбился немец. Нормальный парень, мне ровесник. Уж не поняла, откуда именно он возник, какой-то специалист по театральным машинам и спецэффектам, но теперь ариец продолжал писать ей из Берлина. А красивый-то до чего! По виду мужчина-подарок. И, она говорит, характер хороший. С этим самым Гансом (его как-то по-другому звали, но на Ганса чем-то похоже, я и запомнила его как Ганса) ей было весело, легко и интересно, хоть в немецком она ни бум – бум, никаких даже самых простых битте-дритте. Общаются на русско-английском. Ну, и замечательно. Гансик зовёт её в Deutschland и замуж, не знаю, что она сначала выберет. Всё равно приятно. Даже несмотря на явную утечку русских женских кадров. Сами наши мужики виноваты? что не разглядели.

И приятно видеть позитивно настроенных чужих родителей. Они хоть тут сидели одни и скучали, успехам дочери в Москве и счастью в личной жизни были рады. Меня осыпали золотым дождём из всего, что имелось у них съедобного и подарочного. Приятно – ох, до чего же приятно!

Я бы так и валялось у них на мягкой кроватке, так и питалась в четыре горла вкусной едой. Но Глеб…

Он был там. В Ключах. А я здесь. С тридцатого на тридцать первое мы переночевали в гостеприимном домике журналистки, с утра погуляли, добрели до автостанции – и теперь я провожала Глеба. Он махал мне из окошка. А я бежала за автобусом, бежала… Ведь могла бы лететь. И – не могла. Конечно, не могла. Для нас же.

Теперь мы увидимся только перед военкоматом, когда Глеб приедет туда утром второго июня.

И он не будет демонстрировать, что знаком со мной. Так мы договорились.

Он звонил. Звонил и вечером тридцать первого, и первого. Частично улучшенные корявенькие «з» и «с» в речи Глеба заставляли моё ухо, к которому я прижимала телефон, прислушиваясь, покрываться горячими мурашками. Хорошие какие, милые, наши… Неужели теперь я редко буду их слышать? Ой… Не думать! Да, там, в Ключах, всё было хорошо. Глеба и некоего Серёгу активно провожали в армию, гуляли.

Глеба навестил милиционер и ещё один дяденька. Спрашивали понятно о чём – о птице. Видел – не видел. Это мне Глеб по телефону очень коротко и как что-то не очень важное рассказал. Понятно – чтобы я особо не волновалась. Но из всей этой информации я, мне кажется, достаточно точно восстановила характер притязаний.

Глеб категорически отказывался от того, что видел птицу-мутанта. Упирался – не видел, и всё. Мент и его подельник удивлялись и давили: как это не видел? Все в округе видели, а ты один не видел? Заставляли вспомнить осень – как они искали тогда меня возле фермы. Глеб отрицал. Всё отрицал. Никого не видел. «Я выше дерьма голову не поднимаю, – ответил он им, – чего я там, в небе, забыл? С чего мне высматривать, кто там летает?» Дурачка играл. Они что-то спрашивали про весну – аккуратно так удочки забрасывали, – но Глеб говорил, что его тут вообще не было как раз с весны, что он находился то в Ростове, то в Москве. Он же приписан к лошадям. Чистит-моет, вот и всё. Ва-а-а, умственно-отсталый.

Пришлось им оставить его в покое, Глеб сказал. Потому что им поговорить больше ни разу не удалось – вокруг непрерывно вертелись родственники и друзья. И больше ничего милиционер не сможет ему сделать – военкомат вцепился крепко в честного добровольца. Правда, они наверняка придут завтра – так что мне нужно быть по возможности незаметной. И тут же уехать.

Ничего, ничего, Глеба я увижу довольно скоро – как только он сообщит, где окажется. Я приеду, прилечу – другие женщины в переносном, а я в самом прямом смысле этого слова прилечу! Так что нечего плакать.

Мы так часто по телефону никогда не болтали, как в эти дни. Конечно, всё равно казалось мало.

А во второй день лета, утром – ещё семи часов не было, я оказалась перед железными воротами военкомата. Вся в невзрачненьком, в вязаной белой береточке, больших чёрных очках, которые, в комплекте с этой самой береточкой и зализанными волосами, делали меня похожей на бедную родственницу. Скоро к воротам набежала толпа – и я с ней благополучно слилась.

С музыкой и грохотом прикатили машины, которые привезли Глеба, Серёгу и их группу сопровождения – родственников, друзей, неспящих алкашей. С такими же командами были и другие призывники.

Глеб не подходил ко мне. Смотрел. И я на него смотрела. Не махала, а если улыбалась – то в пространство куда-нибудь. И Глеб так же делал. Ему было понятно, мне – ну и хватит.

Меня никто не узнавал – ни Нинка, ни Глебова бабка, ни его друзья. Да и до меня ли им было? Глеб вчера сказал – спрашивали, где ж невеста? Он ответил, что приехать не смогла – потому что в заграничной командировке. Вернётся (ну, имеется в виду я, конечно же), позвонит им. Поверили.

Милиционер, подлец, всё-таки пришёл. Его взгляд скользил мимо меня, а один раз, когда он оказался совсем рядом, я вместе с кучей девчонок и парней повисла на шее какого-то незнакомого призывника. Типа я за него тут болею. Эх, а вот своими любимыми духами я набрызгалась зря. Учует ведь – наверняка вспомнит, что его птица-мутант тоже так благоухала, сопоставит. И обратит на меня особо пристальное внимание. Хотя нет – слишком уж хорошо я об этом типе думаю. Не Шерлок он Холмс. Хоть и пытался вызнать у Нинки адрес девушки, у которой Глеб в Москве жил. Расследование типа того вёл. Значит, очень важно ему было меня найти! Ну, в смысле, не меня, а упорхнувшую птичку. Опасно, ух, опасно…

Я на всякий случай отошла в задние ряды толпы. Буду ещё осторожнее.

Может, конечно, мой тюремщик был тут по своим милицейским делам – положено ему, например, процесс сдачи ребят в солдаты контролировать. Будем надеяться. Вообще надо же – милиционер, а хочет промышлять работорговлей. У меня всегда было такое хорошее отношение к милиционерам – никогда они мне ничего плохого не делали, даже помогали несколько раз по мелочи. А этот… Гнать его из участковых! Интересно, а что за крендель там, у нас, в Прони, эту должность занимает? О! Может, мне самой пойти в милиционеры? А что, буду летать со свистком и в фуражке…

А Глеб был тут самый красивый. И самый спокойный. И самый непьяный. Да и вообще – самый-самый. Наверное, военные начальники тоже это заметили. Как заберут его в какие-нибудь почётные войска – вот плохо-то будет! Мы мечтали, чтобы он в глуши оказался, над лесами-полями мне легче к нему летать, чем по городу. Надеялись, в крайнем случае, на конюшни с парадно – выходными генеральскими конями. Обещали ему ведь… Не буду про это думать – так лучше получится.

Они начали грузиться в автобусы. На Глебе повисли мать и все остальные. Я сняла тёмные очки и смотрела издалека – отошла в сторонку, прибившись к группе таких же, которым по ряду моментов не положено было проявлять свои чувства. Ничего.

Глеб смотрел на меня из окна. Недолго – ведь ему нужно было общаться и с провожающими. ТОЛЬКО с провожающими. Мобильного телефона у него с собой уже не было. Матери отдал. Я ему новый приволоку, ерунда. Глеб спокойно улыбался. Знаками показал мне, как мы и договорились, что ему удалось отдать военкому копию заявления на наше бракосочетание. Молодец, Глеб! Что я буду делать, если вырваться на свадьбу ему не удастся? С ума не сходить, он так вчера сказал. Свадьба в каком-нибудь другом месте будет ещё веселее. В смысле там, где он станет служить. Примотаю туда со всем своим имуществом, друзьями и родственниками, если они согласятся, – вот и развернёмся, вот и отпразднуем! Даже если это будет не летом, как я хотела.

Одним словом, всё можно решить, обо всём договориться. Было бы совместное желание. У нас было. Как приятно верить мужчине. И любить его, конечно же.

Они уехали – и автобусы с ребятами, и друзья-родня. Разошлись местные. Побрела по туманной узкой улочке и я.