Явление хозяев - Резанова Наталья Владимировна. Страница 21

– Посмею с тобой не согласиться. Ты уже упомянула, что отпущенники составляют армию бродяг, а я от себя добавлю – и воров, и кого похуже. И закон о двудесятине принят, чтобы поставить этому заслон.

– Возможно… Но я сейчас о Лурконе. При том положении, которое он занимает, чиновники не посмеют назначить завышенную оценочную сумму, как нередко бывает, и ему не придется много платить. И все будут довольны.

– Ты говоришь так, госпожа моя, будто Луркону предстоит вступить в права наследства на будущей неделе, от чего обороните нас, боги. Однако, если это произойдет, как я надеюсь, лет через двадцать-тридцать, неизвестно, будет ли тогда Луркон наместником Ареты, и вообще, не сойдет ли он в Поля Блаженных раньше завещательницы.

– Надобно признаться, этого обстоятельства я не принимала в расчет. Правда, Евтидемы живут до ста лет, а мужчины со сложением и характером Луркона, к сожалению, менее долговечны. Что ж, будем надеяться на лучшее. И если я действительно переживу Луркона, укажи, что тогда права его на тех же условиях переходят к его детям. В любом случае, себя от забот по выплате я избавлю.

– Как те правители, что завещали свои владения Империи, – пробормотал Сальвидиен, делая пометки в табличках. – Вроде Хордоса Нептарского или Диомеда Филоматора.

– Что за язык у тебя, друг Сальвидиен! Или ты думаешь, что сравнение с полоумными восточными князьками далекого прошлого мне льстит?

– Вовсе нет, госпожа моя. Я только хочу сказать, что эти правители доставили своим наследникам бездну хлопот… при том, что намерения у них были самыми благими.

– Ну, из-за моего скромного имущества война не разгорится. А если ты тем самым намекаешь на Евтидема, который может развязать новую тяжбу, думаю, у Луркона – или его преемников – хватит сил и ума с ним справиться.

– Тогда довольно об этом, если позволишь. К счастью, отчет по Гортинам у меня есть, но понадобятся также некоторые сведения по вилле в Сигиллариях. Также и относительно состояния в деньгах.

– Как только вернешься в город, ты все получишь без промедления. Мои счетные книги всегда в порядке… не то, что у покойного Петина, да простят мне боги эту колкость.

– Луркон будет наследником первой степени, его сыновья – второй, дочь, вероятно, третьей. А подарков, обычных при таких обстоятельствах, ты никому не желаешь сделать?

– По-моему, было бы бестактно обойти вниманием эту маленькую глупышку, жену Луркона. Я, пожалуй, оставлю ей свои украшения. Надо будет распорядиться составить список. А вот моя библиотека ни к чему ни ей, ни, увы, самому Луркону. Он, скорее, ценитель пластических форм искусства. Библиотеку же я откажу Мимнерму. Ему это будет не только приятно, но и полезно.

– Мимнерму? Не Фениксу?

– Именно. Я, конечно, не настаиваю, что наш поэт пропьет наследство – не такой уж он пьяница, но я просто вижу, как драгоценные свитки валяются на липком после вчерашней пирушки столе, а Феникс в рассеянности раскладывает на них кровяную колбасу… нет, поэту я оставлю небольшую сумму, например, в тысячу драхм. И также будут подарки отпущенникам. Я укажу, какие.

– Ты, кстати, назвала только двух – Гедду и Фрасилла. Но из твоих слов можно сделать вывод, что есть и другие.

– Есть. Дидима, моя прежняя камеристка – и сожительница Фрасилла. Векций и Трифон – он сейчас отпущен на откуп. Наста – старшина каменщиков здесь, в Гортинах. Хотела я еще добавить к тому списку Макрина, счетовода – да он, вероятно, будет еще полезен Луркону. Пусть сам Луркон и решает.

– И, наконец, последний вопрос – но не последний по важности. Кого ты хочешь видеть свидетелями? Ты знаешь – нужны по меньшей мере двое.

– Ах, далеко искать не надо. Мне думается, Стратоник и Апиола подойдут. Никто не упрекнет их в пристрастности – ведь им ничего по завещанию не причитается, а меня – в том, что я выбрала свидетелями людей худородных.

– Они уже знают о твоем замысле?

– Я скажу им. В ближайшее время.

– Что ж, тогда, по возвращении в город я без промедлений займусь составлением документа, представлю его тебе, и коль скоро ты найдешь текст удовлетворительным, мы его заверим.

– Договорились.

Все, кажется, было сказано, И Сальвидиен собрал свои таблички, но почему-то медлил встать. А уходить – время, и незачем сваливать вину за медлительность на усталость… не он же гонялся сегодня верхом на коне по лесам и горным склонам за кабаном, но Апиола, который в одиночестве остался в трапезной… а может, и не в одиночестве, и вовсе не в трапезной.

– Отсюда не слышно, или они уже не поют? – спросил он.

– Кто? – недоуменно спросила Петина.

– Рабы на заднем дворе.

– Вот ты о чем! Отсюда, разумеется, не слышно, однако они, скорее всего, и впрямь перестали петь. Ведь до рассвета не так далеко, а им с утра заступать на работу. Так что они, вероятно, спят. По крайней мере, некоторые. Я позволила сегодня надсмотрщикам не запирать на ночь мужские и женские бараки. Должны и у рабов иногда бывать праздники.

«Тогда есть возможность, что Феникс сегодня утешится – не с Дорион и Кидной, так с какой-нибудь коровницей или посудомойкой. Не исключено даже, что последние больше придутся поэту по нраву, если его вкусы в любви хоть немного соответствуют пристрастиям в еде», – подумал Сальвидиен, но мыслей своих высказывать не стал. Хотя мог бы побиться об заклад, что в данном случае Петина способна угадать их столь же легко, как он – ее мысли, когда они говорили о юридических вопросах.

Он все же собрался с силами и поднялся с кресла.

– Ты справедливо заметила, госпожа моя – близится рассвет, а я бессовестно злоупотребляю твоим вниманием. О достойных внимания делах мы переговорили, и нечего тратить время на пустую болтовню…

– И ты прав, мой Сальвидиен, на пустую болтовню времени тратить действительно не стоит…

Он со вздохом повернулся и шагнул к выходу. Голос Петины настиг его и тон напомнил Сальвидиену изящные дамские кинжальчики, которые женщины порой носят в прическах вместо шпилек.

– Ты прав – но и невежлив! Кто сказал, что я тебя отпускаю?

Сальвидиен обернулся. Петина рассмеялась, наслаждаясь его замешательством, и смех ее был не таким, какой адвокату приходилось слышать раньше – высоким и звонким. Этот смех был тихим, горловым, воркующим.

– И кто тебе внушил, что праздники должны быть только у рабов?

Ликорис, беззвучно выбравшись из своего угла, быстро загасила светильники у колонн, оставив лишь один – перед статуей богини, и скользнула за занавес.

Этот театр выстроил в Арете на свои средства князь Хордос Нептарский, прозванный историками Великим и Другом Империи, а собственными подданными – Безумным и Кровопийцей. В те времена – примерно сто семьдесят лет назад – это сооружение считалось величественнейшим во всей провинции. Только статуй там насчитывалось до трех тысяч, а стоимость мраморной, мозаичной и порфировой отделки равнялась половине годового бюджета княжества. Что поделать – Хордос питал слабость к прекрасной Арете – кроме театра он выстроил здесь колоннаду и вымостил мрамором одну из главнейших улиц. Разумеется, театр Хордоса не мог равняться со столичным Большим Цирком, в котором помещалось после последней перестройки, не менее пятидесяти тысяч зрителей, но Арета все же не центр Империи, да и если говорить честно, Большой Цирк был заложен на несколько десятилетий позже.

Этот театр многое повидал. Здесь звучали строфы древних трагедий, актеры на просцениуме принимали величественные позы, и маски, изображавшие лица, искаженные страданиями, обращали к ложам темные провалы глаз. Здесь слоны топтали военнопленных и львы пожирали мятежников, посмевших посягнуть на священную власть Империи и ее порядки. И чаще всего здесь рубились меченосцы всех рас и оттенков кожи, известных в мире. Даже такое редкостное зрелище, как бои колесничих-эксидариев, видывали в театре Хордоса. Это были люди из диких племен, населявших самые глухие углы Лоэрга – рыжие, покрытые с ног до головы татуировкой мужчины и женщины. Племена их враждовали между собой до такой степени, что пленники с нетерпением рвались на арену, дабы там продолжить сражение, завязавшееся на далеком западном острове.