Явление хозяев - Резанова Наталья Владимировна. Страница 23

Однако Сальвидиен пришел сюда не для того, чтобы определять, мошенник Партенопей или нет, и не для того, чтобы извлекать из увиденного полезные уроки, как о том заявлял Мимнерм. Он пришел поразвлечься. И это, пожалуй, роднило его с Лурконом и Петиной.

Однако, пора было отвлечься от зрителей и перевести взгляд на просцениум. Вокруг него уже появились серьезные длинноволосые молодые люди, босые, в одеждах из грубой шерсти – ученики Партенопея. Было их с десяток или около того. Мимнерм успел сообщить Сальвидиену, что некоторые из них происходят из очень хороших семей, но оставили дома и богатство, дабы следовать за учителем. Ритор не зря запасался табличками. Возможно, полагал он, Партенопей послужит подходящей моделью для образа идеального мудреца, который он мечтал создать, в противовес учению гоэлитов.

Тяжелая мозаичная дверь, ведущая во внутренние помещения театра, медленно распахнулась, и оттуда неспешной походкой вышел маг. Он был в летах, но далек от дряхлости, высокого роста, массивную фигуру драпировал широкий и длинный плащ. В отличие от учеников он носил кожаные сандалии. Лицо его было довольно благообразно, на грудь спускалась окладистая и волнистая белокурая борода. А вот какова длина его волос, судить было невозможно. Хотя его одежда в точности соответствовала той, какую, согласно традиции, носили древние апийские мудрецы, голова его на восточный манер была украшена тюрбаном из тонкой материи. Такой убор у жителей Империи, особенно в метрополии, почитался варварским и даже непристойным, хуже считались только те высокие жреческие колпаки, которые носили в Таргите или в Артабане. Истинный гражданин Империи прикрывал голову лишь по необходимости – в жару, холод или дождь либо носил шлем на войне, вообще же принято было гордо расхаживать с непокрытой головой, в отличие от представителей порабощенный и диких народов, а также вольноотпущенников. Такие же обычаи были и в Апии, каковые Партенопей особо почитал. И, однако, счел возможным появиться в восточном головном уборе. Сальвидиен не мог объяснить, чем вызвано такое несоответствие. Впрочем, проще всего предположить, что Партенопей просто оплешивел прежде времени, а лысина испортила бы его величественную внешность.

– Благодарю, о благородные граждане Ареты и друзья мудрости, что вы пришли послушать меня, – голос Партенопея был звучен и хорошо поставлен. Настоящий голос опытного оратора. – То, что сидите вы в этом амфитеатре, прямо доказует, что мудрость и обычаи древности предпочитаете вы легкомысленным суетам нынешнего дня. Да и укор читаю я в душах иных собравшихся. Отчего же, думаете вы, муж, любомудром себя называющий, вещать собрался о высоких предметах не в храме, богам посвященном, не в академии или библиотеке, а на позорище, средь блестящих мозаик и мраморов, лишь для приятности глаза здесь помещенных? О зрители, забудьте, что в иные дни на этой сцене мим гримасничает, комик болтает, трагик восклицает, канатоходец над нею шею едва не ломает, а внизу на арене, колесницы сталкиваются, звери рыкают, и оружие бряцает, и памятуйте лишь о вещах достойных, ради которых вы и собрались. К тому же, скажу я вам, и в обителях богов не найти ныне древнего благочестия – иначе не толклись бы там день и ночь воры, грабители, охотники за рабами и прочие негодяи и святотатцы. Право же, иные храмы обращены нынче в логова разбойников!

Есть однако, и такие, что готовы заглазно , на сновании досужих слухов осудить меня, именуя колдуном, наподобие тех гоэтов, что восковые фигурки раскаленными гвоздями протыкают, приворотные зелья из всяких мерзостей варят, сами в волков и филинов перекидываются, и разных простаков, либо врагов своих заклятых, в бессловесных тварей обращающие…

Мимнерм толкнул Сальвидиена локтем.

– Не напоминают ли тебе, друг, его речи о недавних событиях? Любопытно, как наш мудрец выкрутится?

Ни Петина, ни Луркон не позволили себе ни подобных вульгарных речей, ни вопросов (скорее подобающих Фениксу, чем Мимнерму, но стоило учитывать, что оба были уроженцами Ареты, а следовательно, подвержены азарту), хотя Сальвидиен не сомневался, что они также вспомнили о процессе.

– Не стану утверждать, подобно легкомысленным скептикам, – продолжал Партенопей, – будто колдовства вообще не существует, и все это уловки хитрых мошенников, призванных запугать несчастных невежд и вытянуть из них побольше денег. Нет, благороднейшие граждане Ареты, злокозненное колдовство существует, оно отняло здоровье и самую жизнь у множества людей – как нежных юношей, так и мужчин в расцвете сил, даже и младенцев у материнской груди не пощадило оно, и тысячу раз правы мудрые имперские законы, назначающие смерть колдунам. Но не колдовству посвятил я жизнь свою, а тавматургии, сиречь магии. Какая разница, спросите вы? И я отвечу – подспорьем же мне свидетельства многих писателей, – на языках иных народов, более древних, чем те, на которых говорят в Империи, «маг» означает то же, что и жрец.

Сальвидиен в подобных материях не разбирался, но заметил, что Мимнерм согласно кивнул.

– А что за преступление – быть жрецом, изучать, как принято, законы священных обрядов, правила жертвоприношений, различные религиозные системы, и хорошо в них разбираться? В Хинде, откуда, как известно, родом вся мудрость мира, утверждают, что магия – наука, угодная бессмертным богам, она безусловно священна, и в названном Хинде не разрешают сделаться магом первому встречному, как не разрешают ему стать царем.

Партенопей придал делу совсем иной оборот, – меланхолически подумал Сальвидиен, но сам он в процессе защиты никак не мог бы последовать по пути, избранному магом.

– Но если вы решите, что я принадлежу к числу тех, кто общается с бессмертными богами, вы воздадите мне честь, коей я пока недостоин. Я доселе лишь восхваляю богов, позволивших мне постигнуть природу вещей и первопричину поступков. Я верю, что существуют какие-то божественные силы, стоящие по своей природе и положению между богами и людьми, и что они управляют всеми прорицателями и чудесами магов! С этими-то силами и научился я общаться с младых лет, посетив Хинд, откуда…

– … исходит вся мудрость, – пробормотал Мимнерм, делая запись на дощечке.

… – вся мудрость мира. Там провел я годы в обители мудрецов, и святость чистой жизни их такова, что могут они и в воздух подниматься, устремясь к Солнцу, и огонь прихватить с неба, и не принимать пищи хоть десять лет и более, и повелевают они дождями и ветрами, и потому не нужны их обители ни крепкие стены, ни воины, оружием блещущие – те божественные силы, о которых упоминал я, служат им охраной. Там превзошел я учение о магии чисел, что открывают тайны прошлого и грядущего, там услышал я подтверждение тому, чему учили наши древние учителя – что не единый раз приходим мы в этот мир, но рождаемся раз за разом и проживаем множество жизней, и зависят блага наши и несчастья от заслуг и преступлений нашей прошлой жизни. И там узнал я сокровенную тайну – что и мир наш – о дивное диво! – не един во вселенной, и бессмертные боги, играя и радуясь, творят миры во множестве и разрушают их, подобно тому, как дети лепят из песка дома и крепости, и после рушат. Там получил я знаки, даваемые посвященным. и среди них – вот этот перстень. – На пальце мага сверкнул в отблеске солнца крупный красный камень, которого Сальвидиен поначалу не заметил. Должно быть, Партенопей держал кольцо камнем внутрь, а затем в точно рассчитанный миг перевернул его. – Он увеличивает волшебные силы, но на руке непосвященного тут же теряет чудесные свойства. Но это еще не все…

Партенопей развел руки в сторону. Под его широкой одеждой, полностью скрывавшей тело, что-то зашевелилось, а затем из складок плаща выросла и поднялась треугольная черная голова. На мгновение показалось, будто у мага две головы – человеческая и змеиная. Зрелище было не из приятных, и Сальвидиен поежился. Менее хладнокровные люди охали, восклицали, всплескивали руками. Петина, следует заметить, к ним не относилась.

– Этот змей, взращенный в обители мудрецов, и наделенный ими разумом, превышающим человеческое разумение. таинственным образом приращен к моему телу, и помогает мне прорицать и врачевать. При его посредстве я остановил чуму в Диотомах, излечил сына правителя Береникеи от приступов бешенства, из Апии провидел события, происходящие в тот день в Столице, и совершил много таких деяний, что обо мне боги возвестили, как о муже божественном, и возвестили они это не только многим людям в отдельности, но и принародно. Даже уже и в Хинде самом прошла молва обо мне, и царь этой благословенной страны прислал за мной ради помощи и совета. Дело в том, что основатель династии тысячу лет назад зарыл на границах своей державы семь адамантовых мечей и предрек, что они охранят царство от врагов, но и расширить границы сможет лишь тот царь, что мечи эти найдет. И, собираясь в поход на Артабану, властитель хочет заручиться моей помощью в розысках. Скоро, скоро покину я пределы Империи и отправлюсь туда, где грифоны высекают золото из скал силою ударов своих клювов…