Расскажи мне, как живешь - Кристи Агата. Страница 20

Жуткая арифметика ждет нас в конце недели. Когда сложены все суммы бакшишей за прошедшие дни и к ним прибавлена ежедневная плата за это время, полученная сумма выплачивается рабочему. Обычно тот, кому платят, точно знает, сколько он должен получить! Иногда он говорит: «Это мало – должно быть еще два пенса». Или, ничуть не реже: «Вы мне дали слишком много, мне положено на четыре пенса меньше». Они редко ошибаются. Время от времени ошибки получаются из-за одинаковых имен. Часто оказывается три или четыре Дауд Мохамеда, и их приходится различать как Дауд Мохамед Ибрагим и Дауд Мохамед Сулиман.

Макс подходит к следующему человеку.

«Твое имя?»

«Ахмад Мохамед».

У Ахмада Мохамеда мало что есть. Строго говоря, у него нет ничего из того, что нам надо; но нужно человека поощрить хотя бы немного, и Макс выбирает несколько черепков, бросает в корзину и объявляет пару фартингов.

Теперь идут мальчишки-корзинщики. У Ибрагима Дауда очень интересный на вид предмет, который, увы, оказывается всего лишь куском черенка резной арабской трубки. Но вот подходит маленький Абдул Джехар, с сомнением протягивая несколько бусинок и еще какой-то предмет, который Макс хватает с радостью и одобрением. Цилиндрическая печатка, неповрежденная и хорошего периода – действительно ценная находка. Маленького Абдулу хвалят, на его имя записывается пять франков. Раздаются взволнованные голоса.

Нет сомнений, что для рабочих, а они все по натуре своей азартные игроки, сама неопределенность дела и есть его главная привлекательность. И просто потрясает, как полоса удачи сопутствует некоторым командам. Иногда, когда начинается работа на новом участке, Макс говорит: «Я поставлю Ибрагима и его команду на эту внешнюю стену, в последнее время у них уж слишком много находок. А вот бедняга Райни Джорж – ему не везло в последнее время. Поставлю его на хорошее место».

Но вот вам, пожалуйста! На участке Ибрагима, там, где дома беднейшей части старого города, тут же обнаруживается тайник: глиняный горшок с кучей золотых серег, возможно, приданое чьей-то дочери в далекие времена, и бакшиш Ибрагима взмывает вверх; а Райни Джорж, копая на многообещающем участке кладбища, где должно быть множество находок, встречает непонятно мало погребений.

Те, кому бакшиш определен, рассеянно возвращаются к работе. Макс двигается дальше, пока не доходит до последней команды.

Уже до захода солнца осталось полчаса. Звучит свисток. Все вопят «Fidos! Fidos!». Подкидывают и ловят корзины и несутся очертя голову вниз по склону, вопя и смеясь.

Еще один день работы кончился. Те, кто пришел из селений в двух-трех милях от раскопа, отправляются домой. Наши находки, в корзинах и коробках, приносят вниз с городища и бережно грузят в Мэри. Несколько человек, которым по пути с нами, забираются на крышу. Мы отправляемся домой. Еще один день закончился.

* * *

По странному совпадению наш колодец, который мы начали копать, оказался точно на том же месте, где был выкопан колодец в древности. Это производит такое впечатление, что спустя несколько дней, когда Макс спускается с городища, его ожидает пятеро серьезных бородатых джентльменов.

Они пришли, объясняют они, из своих селений за много миль. Им необходимо больше воды. А Хвайя знает места, где скрыты колодцы – те колодцы, которые были у римлян. Если он укажет им места, они будут вечно благодарны.

Макс объясняет, что это чистая случайность, что мы попали на то самое место, где раньше был колодец.

Серьезные джентльмены улыбаются вежливо, но недоверчиво.

«Вы обладаете великой мудростью, Хвайя, это известно. Секреты древности для вас – открытая книга. Где были города, где были колодцы – все это вам известно. Поэтому укажите нам, где копать, а за подарками дело не станет».

Никаким уверениям Макса не верят. Скорее его считают волшебником, который оберегает свои секреты. Он знает, бормочут они, но он не хочет сказать.

«Хотел бы я, чтобы мы не натыкались на этот проклятый римский колодец, – мрачно говорит Макс, – у меня от него бесконечные проблемы».

Когда надо платить людям, возникает осложнение. Официальная валюта в стране это французские франки. Но в этой части мира турецкие меджиди были в обращении так долго, что здешние консервативные жители не признают ничего другого. На базарах в ходу эти деньги, хотя банки их не признают. Наши рабочие упорно отказываются, чтобы им платили в чем-нибудь другом, кроме меджиди.

Вследствие этого, после того как деньги получены в банке, приходится посылать Михеля на базары, чтобы обменять их на нелегальную валюту, которая в здешних краях является «effectif [48] ».

Эти меджиди – большие, тяжелые монеты. Михель с трудом входит с подносами этих денег – горстями, мешками! Он вываливает их на стол. Все они очень грязные и воняют чесноком!

Накануне дня выплаты нам приходится проводить кошмарный вечер, пересчитывая меджиди, просто задыхаясь от их запаха!

Михель неоценим во многих отношениях. Он честен, пунктуален и в высшей степени скрупулезен. Не умея ни читать, ни писать, он способен проводить сложнейшие подсчеты в уме, возвращаясь с рынка с длинным, иногда до тридцати предметов, перечнем покупок, он перечисляет все цены правильно и выкладывает абсолютно точную сумму сдачи. Он никогда не делает ни одной ошибки в денежных расчетах.

С другой стороны, он очень любит командовать, имеет ужасную тенденцию ссориться со всеми магометанами, очень упрям и, к сожалению, у него тяжелая рука в отношении механизмов. «Forсa!» – говорит он, сверкая глазами, и тотчас за этим следует зловещий треск.

Пожалуй, еще губительнее его стремление к экономии. Он чувствует себя разочарованным, когда мы недовольны гнилыми бананами или засохшими апельсинами. «Что, разве не было хороших?» – «Были, но они дороже. Эти экономнее».

Это великое слово – экономия! Оно нам дорого обходится – многое просто приходится выбрасывать.

Третий лозунг Михеля – это sawi proba (попробуй).

Он произносит его со всеми возможными оттенками голоса – с надеждой, уговаривая, с азартом, уверенно, иногда безнадежно.

Результат обычно неудачный.

* * *

Так как наша прачка по непонятным причинам долго не возвращает мои платья из хлопка, я решаюсь одеть жакетку и юбку из чесучи, предназначенные для Жен Строителей Империи. Раньше у меня не хватало храбрости одеть их.

Макс бросает на меня один взгляд.

«Это еще что на тебе такое?»

Я, защищаясь, говорю, что оно удобно и прохладно.

«Ты не можешь в этом ходить, – говорит Макс, – пойди и сними».

«Я должна в этом ходить. Я это купила».

«Оно ужасно. Ты выглядишь как самая жуткая мэмсахиб – прямо из Пуны!»

Я печально признаюсь, что у меня были такие подозрения.

Макс говорит, подбадривая: «Одень это твое зеленовато-коричнево-желтое с халафским орнаментом бегущих ромбиков».

«Хотела бы я, – сердито отвечаю я, – чтобы ты не применял термины керамики, говоря о моей одежде. Оно лимонно-зеленое. А эти бегущие ромбики – отвратительный термин – напоминают полуобсосанный леденец, оставленный ребенком на прилавке в сельской лавочке. Как вы можете придумывать такие противные описания для орнаментов на керамике, я просто не понимаю!»

«Ну у тебя и воображение, – говорит Макс, – а бегущие ромбики это очень привлекательный рисунок халафской керамики».

Он мне его рисует на клочке бумаги, а я говорю, что и так знаю и что это действительно очень привлекательный рисунок. Вот его описание – это оно отвратительно.

Макс грустно смотрит на меня и качает головой.

Мы проходим по деревне Ханзир и слышим такой разговор:

«Кто это?»

«Это те иностранцы, которые копают».

Старый джентльмен серьезно нас рассматривает.

«Как они прекрасны, – вздыхает он. – Они набиты деньгами!»

Старая женщина кидается к Максу.

«Хвайя! Сжалься, вступись за моего сына. Они увезли его в Дамаск – в тюрьму. Он хороший человек, он ничего не сделал – совсем ничего, клянусь!»