Американец - Злотников Роман Валерьевич. Страница 20

— А теперь, друзья, давайте возьмемся за руки в знак единения и вознесем хвалу Господу нашему за все дары его! — профессионально громким голосом обратился к нам проповедник.

Я немного помедлил, потом, подчиняясь команде, взялся за руки с соседями справа и слева. Молиться мне совсем не хотелось. Тем более — так. Непривычно как-то.

Кроме того, после сытного завтрака очень тянуло спать. Пятница и суббота дались мне непросто. Все же я был типичным «человеком умственного труда». И хотя от этого труда случалось уставать смертельно, но с десяти-, а то и двенадцатичасовым копанием траншей, забиванием свай и переноской тяжестей это никак не сравнить. У меня ныли все мышцы, сон наступал, едва удавалось шмякнуться в койку. Думаю, если бы мне не выдали матрас, подушку и пару одеял, то и на голых нарах я засыпал бы так же моментально.

И даже то, что в субботу мы работали всего половину дня, выручало не сильно. Потом мы все равно не отдыхали, занимались наведением порядка. Выбивали матрасы, меняли постельное белье (к счастью, хотя бы его стирали прачки), мели пол в бараке, выносили мусор. Кто-то что-то подкрашивал… Потом, в точности как в день приезда, была большая стирка с отправкой одежды в сушку, совмещенную с прожаркой, а нас отправляли в баню.

Мне вспомнились рассказы отца про ПХД [52] в армии.

Впрочем, было и отличие. Приехало несколько цирюльников с помощниками. Так что после бани, кто хотел, мог постричься и привести в порядок бороду. Кроме того, можно было и побриться. Но этим занимались только отдельные щеголи. Причиной тому была не мода, а обычная экономия и здравый расчет. Бриться самостоятельно опасной бритвой довольно трудно. Да и не было у нас на это ни времени, ни возможности разжиться зеркалом или горячей водой. А у цирюльника бритье стоило семьдесят центов. Ровно столько же, сколько и стрижка. И вдвое дороже стрижки бороды. Но стричься можно раз в три-четыре недели, а вот бриться надо не реже двух-трех раз в неделю. Так что брились только те, кто собирался вечером на танцы. Ну или отращивали усы, бородку и баки. Так выходило дешевле.

Впрочем, меня это не касалось. Мне заплатить за билет на танцульки было просто нечем. Так что я после ужина завалился спать и просто проспал весь вечер субботы. В воскресенье нас подняли на час позже, но торопили так же, как и в рабочие дни.

Завтрак был даже обильнее обычного, каждому добавили по ломтю жареного бекона, паре вареных яиц и куску масла. Кроме того, на каждый десяток, а пищу мы принимали, так же, как и работали, по десяткам, выдали небольшую тарелочку с сиропом и оладьи.

На фоне хоть и сытного, но довольно скромного питания в обычные дни это выглядело настоящим пиром. Я уже нацелился было пойти в барак и еще немного подремать, но на выходе нас всех начали заворачивать направо.

— Куда это нас ведут? — лениво поинтересовался я у Яна Новака, своего соседа по нарам.

— На богослужение.

— Но я не католик!

— Как и они! — широко улыбнулся Ян. Можно было подумать, что предмет беседы доставляет ему огромное удовольствие. — До католического храма ехать тут довольно долго. А эти — какая-то местная секта. Поют, орут, даже танцуют на службах.

— Подожди, Ян! — я даже остановился в удивлении. — Но у нас большинство работяг — из католических стран!

— Ну, да! — согласился тот, ухмыляясь еще шире. — А ты думаешь, местных это хоть сколько-нибудь волнует? У них своя вера, свои службы. И зовут они именно сюда.

— Хорошо. Про них — понятно. А ты, к примеру, почему к ним ходишь?

— Ну-у… — ухмыляться Новаку явно расхотелось. — Во-первых, наш бригадир — из их конфессии. И он очень настойчиво зовет.

— Но это не повод…

— Во-вторых, Юр-ра, — раскатисто выговорил он мое имя, — если кто-то не идет, он расстраивается. И потом тому, кто его расстроил, достается самая мерзкая и трудная работа. А за неисполнение норм он начинает штрафовать с куда большей охотой.

— Подожди, но в Соединенных Штатах — свобода совести. Это — Конституция. Здесь — это история! И никто и никому не может навязывать свою веру! Они бежали сюда от такого! Это — их закон!

— А никто и не навязывает, Юр-ра! — мое имя упорно не давалось чеху. — Бригадир Езекия тоже не навязывает. Если у тебя иная вера, ты можешь не ходить на его службы. Но на какие-то ты ходить обязан. Иначе расстроишь его. А ближайший католический храм, повторюсь, ты найдешь только в Балтиморе. Доллар и двадцать центов туда и обратно. Да и вставать надо пораньше, так что останешься без завтрака. И без обеда. Ну и без этих денег, само собой. Зато, если ты к нему на службу сходишь, то в конце у них угощение — чай с кексами. Да и девчонки туда приходят. Заигрывать с ними нельзя, но — хоть поглядим! — сказал он и подмигнул.

Вот так я и попал на эту службу. Не скажу, что меня сильно напрягало. Как у многих людей, родившихся в СССР, у меня были смутные убеждения в области религии. Родители были атеисты. И в церковь не ходили никогда. А вот меня бабушка в детстве крестила. Но этим мое православие практически и ограничилось. Времени не было. Да и не очень-то тянуло, если честно.

Молитва давно закончилась, и теперь на сцене «зажигал» проповедник. Но для меня вся его театральность пропадала втуне, тянуло в сон. Да и английский «Библии короля Якова» [53] тоже отличался от современного, так что некоторых выражений я просто не понимал, отчего шансы на то, что меня заденет пафос проповеди, снижались до неразличимых без микроскопа.

Но заснуть было никак нельзя, так что я пытался развлечься разглядыванием девушек. Увы, но они сидели достаточно далеко и спиной. Кроме того, для человека XXI века все эти капоры выглядят больно уж чуждо. Ощущение, что рассматриваешь кукол.

— А теперь, братья и сестры, вознесем хвалу Господу нашему в гимне! Я попрошу прелестную мисс Мэри помочь мне!

Девушка, сидевшая с краю первого ряда, при этих словах встала и пошла на сцену. Моя голова повернулась в ее сторону. Как притянутая мощнейшим магнитом. Все же для меня в женщине главное — грация. Куда важнее, чем большая грудь, голубые глаза или размер… хм… бедер. А уж когда ее нежный голос завел: «Оте-е-ец свя-а-а-а-то-ой, да-ай на-а-ам ми-и-ир…», я понял, что погиб. Погиб окончательно и бесповоротно. И еще я вспомнил, как отец рассказывал о знакомстве с мамой. Мол, сначала он ее и не заметил. А потом она как-то повернулась, и его как молнией стукнуло. Он сразу увидел в ней свою будущую жену, мать своих будущих детей. Наверное, я все же слишком много взял от него. Но в Мэри я точно так же ясно увидел свою жену. Не объект для заигрываний и флирта, не героиню романа, а ту женщину, с которой я проведу вместе жизнь, которая родит мне детей. И не имело значения, что у жалкого гастарбайтера-землекопа шансов добиться взаимности у дочери кого-то из местной общины не было никакого.

Санкт-Петербург, 22 июня 2013 года, суббота, второй час ночи

В этом месте Алексей одобрительно кивнул, вспомнив, как аналогичное чувство появилось и у него при виде Леночки. Похоже, это у Воронцовых семейное.

Впрочем, он тут же вспомнил, что ответил ему на восторженный лепет дед. Мол, наше подсознание формирует образ идеального партнера для воспроизведения потомства, и там, в образе этом есть все — рост, размер бедер и талии, цвет глаз и волос. И потому не стоит верить только этому чувству, надо и на характер смотреть, и на интеллект, и на совместимость… Мол, жизнь — она долгая, и на одной подходящей внешности крепкую семью не построишь!

Вспомнив о своих проблемах, Алексей вздохнул. Впрочем, у предка-то проблемы, если он этот момент не приукрасил, куда покруче были…