Собрание сочинений в одной книге - Лондон Джек. Страница 93

На рассвете того же дня «Анжелика» все еще находилась в виду берега, от которого ей так и не удалось далеко отойти из-за отсутствия ветра. Шхуна продвинулась только дальше к северу и очутилась на полпути между Сан-Антонио и проливами Бокас-дель-Торо и Картаго. Впрочем, до проливов, то есть до открытого моря, оставалось еще двадцать пять миль, а судно между тем словно застыло на одном месте, отражаясь в зеркальной глади лагуны. Внизу, в каютах, было так душно, что все улеглись на палубе, которая буквально была усеяна телами спящих. На крыше капитанской каюты в одиночестве сидела Леонсия. На узком пространстве между стенками кают и поручнями лежали прямо на палубе ее отец и братья. На носу шхуны, между рубкой и рулем, сидели рядом оба Моргана. Фрэнсис во сне обнимал Генри за плечи, словно охраняя его. Поблизости от них, положив голову на руки, навзничь лежал погруженный в глубокий сон вахтенный. По одну сторону руля спал сидя, опираясь локтями на колени и поддерживая голову руками, шкипер-метис. По другую сторону спал в точно такой же позе рулевой. Это был Персиваль, негр из Кингстона. В средней части корабля на палубе валялись спящие матросы-метисы.

Первой очнулась от дремоты на своем возвышении Леонсия. Облокотившись на разостланное пончо [23] и подперев голову рукой, молодая девушка устремила взгляд туда, где около рубки спали сидя оба Моргана. Душа ее рвалась к ним, к обоим этим столь похожим друг на друга молодым людям. Она чувствовала, что любит обоих. Она вся трепетала, вспоминая о том, что Генри целовал ее в губы, но затем мысли ее переносились к Фрэнсису, к его поцелуям, и яркий румянец заливал ее щеки. Сама себе изумляясь, Леонсия не понимала, как она может любить одновременно двух мужчин. Сердце подсказывало ей, что она готова следовать за Генри на край света, а за Фрэнсисом – еще дальше. И это казалось ей в высшей степени безнравственным.

Стараясь избавиться от этих начинавших ее пугать мыслей, молодая девушка протянула руку и стала щекотать Фрэнсису нос концом своего шелкового шарфа. Он спросонья отмахнулся, думая, что ему надоедает москит или муха, и локтем ударил Генри в грудь. Генри тотчас же проснулся и резким движением поднялся, разбудив при этом соседа.

– Доброго утра, мой веселый родственник! – приветствовал его Фрэнсис. – К чему такая стремительность?

– Доброго утра, тысяча приветствий, здорово, друг! – пробормотал Генри. – Ты так крепко спал, что во сне хватил меня в грудь и разбудил. Я думал, что это палач: видел во сне, как меня ведут на казнь.

И Генри, зевнув и потянувшись, устремил взгляд вдаль, на море, а затем толкнул Фрэнсиса в бок, чтобы обратить его внимание на крепко спящих капитана и вахтенного матроса.

«Какая славная пара», – подумала Леонсия и поймала себя на том, что мысленно произнесла эту фразу не по-испански, а по-английски. Это ее удивило. Неужели она так увлеклась обоими гринго, что стала предпочитать их язык своему, родному?

Чтобы не думать об этом, она снова опустила конец шарфа на нос Фрэнсиса. На этот раз проделки ее были обнаружены. Она поневоле со смехом призналась в том, что вызвала внезапное пробуждение соседей.

Часа три спустя после завтрака, состоявшего из кофе и фруктов, Леонсия стала у руля, Фрэнсис учил ее управлять судном и пользоваться компасом. Благодаря легкому, но свежему ветерку, подувшему с севера, «Анжелика» наконец ожила: шхуна скользила по воде со скоростью шесть узлов в час. Генри, стоявший на наветренной стороне палубы, рассматривал горизонт в бинокль. Он старался делать вид, что совершенно равнодушен к тому, чем заняты Леонсия и Фрэнсис, хотя в душе злился на себя: почему не догадался первым объяснить своей невесте устройство руля и компаса. И все же молодой человек держал себя в руках, стараясь не смотреть в сторону руля; он боялся даже искоса бросить взгляд на Леонсию и Фрэнсиса.

Однако капитан Трефэзен отнюдь не отличался подобной деликатностью. Недаром в жилах этого верноподданного короля Георга текла смешанная кровь: в нем уживались жестокость и любопытство индейцев с чисто негритянским бесстыдством. Капитан без стеснения уставился на парочку, стоявшую у руля; от его острых глаз не укрылось, что между зафрахтовавшим его судно американцем и хорошенькой испанкой возникли какие-то нежные чувства. Когда молодые люди, перегнувшись через колесо руля, глядели на компас, волосы Леонсии касались щеки Фрэнсиса. Оба они при этом ощутили особый трепет, также замеченный капитаном. Однако Леонсия и Фрэнсис испытывали при этом и иное чувство, совершенно неведомое капитану Трефэзену. Это было смущение. Взгляды их невольно устремлялись навстречу друг другу, но они тотчас же вздрагивали и опускали глаза, словно преступники. Фрэнсис говорил быстро и громко, так что его было слышно на другом конце палубы, хотя он всего лишь объяснял румбы компаса. Но капитан Трефэзен все время не переставал ухмыляться.

Налетевший порыв ветра заставил Фрэнсиса положить руль на ветер. Леонсия держалась за ручку рулевого колеса, и молодому человеку пришлось накрыть ее руку своей. Обоих вновь охватило то же сладостное чувство, а шкипер опять ухмыльнулся.

Леонсия взглянула на Фрэнсиса, но тотчас же смущенно опустила глаза. Она высвободила свою руку и медленно отошла от руля, сделав вид, будто утратила интерес к тому, что ей объяснял Фрэнсис. Урок управления судном подошел к концу. Но Фрэнсис весь пылал от страсти. Он поглядывал через плечо на профиль Генри, четко вырисовывавшийся на фоне моря, и от души желал, чтобы жених Леонсии не заметил происшедшего, не заметил низости и бесчестия своего друга. А молодая девушка, забыв, по-видимому, обо всем окружающем, глядела вдаль, на заросший густыми джунглями берег, и задумчиво вертела на пальце свое обручальное кольцо.

Но и Фрэнсис и Леонсия заблуждались: Генри нечаянно видел все. Он как раз в этот момент повернулся, чтобы сообщить им о струйке дыма, показавшейся на горизонте. И шкипер-метис заметил, что Генри все понял. Он подошел к молодому американцу и вполголоса проговорил:

– Ах, сэр, не надо унывать. Молодая сеньорита щедра на любовь. В ее сердце найдется место для двух храбрых и благородных джентльменов.

В то же мгновение метису пришлось узнать и на всю жизнь запомнить одну вещь: белые не допускают никого в сокровенные тайники своей души. Не успел он опомниться, как уже лежал на палубе; затылок у него ныл от резкого удара о твердые доски, а лоб горел от не менее резкого удара кулака Генри Моргана.

Мгновенно в шкипере заговорила его индейская кровь. Он вскочил на ноги и, трясясь от злобы, выхватил нож. Хуан, метис со светло-желтой кожей, тотчас же кинулся к своему капитану и стал рядом с ним, также размахивая ножом. Несколько вблизи стоявших матросов подбежали к Генри и окружили его полукольцом. Но молодой человек не растерялся. Он отступил назад, быстрым ударом руки выбил из гнезда кофель-нагель [24], поймал его на лету и сделал себе из него оружие, с помощью которого мог защищаться. В тот же миг Фрэнсис, покинув руль, прорвался сквозь окружившую Генри кучку матросов и, выхватив револьвер, встал рядом с другом.

– Что он тебе сказал? – спросил Фрэнсис.

– Я сейчас повторю то, что сказал, – с угрозой произнес метис: в нем начала брать верх негритянская осторожность, и он уже решил пойти на компромисс, а заодно и прибегнуть к легкому шантажу. – Я сказал…

– Стойте, капитан! – перебил его Генри. – Мне очень жаль, что я вас ударил. Но вы заткнитесь! Держите язык за зубами! Молчите. Забудьте все. Я сожалею о том, что произошло. Я… я… – Генри невольно сделал паузу – так трудно ему было выговорить эти слова, но он заставил себя это сделать ради Леонсии, которая стояла поблизости и слушала. – Я прошу у вас прощения, капитан.

– Вы ударили меня, – возмущенным тоном произнес Трефэзен. – Вы нанесли мне оскорбление действием. А никто не смеет наносить оскорбления действием подданному короля Георга – многая ему лета, – не предоставив ему за это соответствующей компенсации в виде денежного вознаграждения.