Воспоминания фаворитки [Исповедь фаворитки] - Дюма Александр. Страница 123

— Можете поставить тазик на пол, сударыня, — мы закончили.

Можно было подумать, будто я действительно истощила все свои силы, а главное, всю волю, оказывая доктору помощь. Едва лишь я, пользуясь его позволением, поставила таз на пол, как сознание мое помутилось и я уронила голову на край кровати.

— Говорил же я вам! — сказал Котуньо.

— Ничего, доктор, это пустяки, — отвечала я, — но она потеряла столько крови!

— Пять-шесть унций, не более. Надо было справиться с мозговой горячкой. Она перенесла потрясение, теперь важно восстановить равновесие. Если лихорадка, болезненный румянец и особенно бред будут продолжаться, пусть ее величество опустит ноги в горячую воду, самую горячую, какую она сможет стерпеть, и в эту воду вам надобно всыпать три-четыре унции горчичного порошка. Если и этого окажется недостаточно, сделайте ей из горчичников нечто вроде сапожек. Совершенно необходимо, чтобы кровь, сейчас приливающая к мозгу, отхлынула к конечностям.

— Запишите мне все это, — попросила я. — Но почему вы сами не хотите остаться подле ее величества?

— Хорошее дело! А мои больные? Кто заменит меня в госпитале, кто им поможет? Нет, прекрасная дама, об этом и разговора не может быть, это немыслимо!.. Я заеду сюда в два пополудни, а вы скажите ее величеству, чтобы она набралась терпения. По всей вероятности, температура скоро спадет и наша августейшая больная окажется на пути к выздоровлению… Вот, посмотрите, она уже засыпает.

В это мгновение раздался звон часов. При первом звоне колокольчика королева открыла глаза и, казалось, стала прислушиваться с обеспокоенным видом.

Я тоже прислушалась с почти такою же тревогой, ибо угадывала причину внимания, с каким она очнулась на этот звук.

Часы прозвонили трижды.

— Что ж! — произнесла Каролина. — Еще целый час!

И голова ее снова упала на подушку.

— Надо сделать так, чтобы эти часы замолчали, — сказал доктор. — И особенно важно не дать им пробить через час.

Котуньо произнес эти слова так просто, что невозможно было понять, вкладывает ли он в них иной смысл, кроме намерения остановить часы.

Я подошла к камину и остановила маятник.

Котуньо пощупал пульс королевы: число ударов в минуту уменьшилось на добрую дюжину.

— Все идет хорошо, — заметил врач. — Если не случится ничего нового, через три дня ее величество будет здорова.

Затем он с чрезвычайной тщательностью обтер свой ланцет, подержал его над пламенем свечи, пока лезвие не потемнело от сажи, спрятал инструмент обратно в футляр, а футляр — в карман, распорядился сохранить кровь, чтобы можно было исследовать ее состав, и ушел, посоветовав мне немного отдохнуть.

Я очень в этом нуждалась: уже три ночи я не спала или почти не спала. Сон королевы, если не считать того, что она иногда вздрагивала, был довольно спокоен. Я пододвинула кресло к ее кровати, взяла ее за руку, чтобы при малейшем движении она меня разбудила, и сама погрузилась в сон.

Сколько времени он продолжался, сказать не могу, но, когда я открыла глаза, потревоженная шумом, раздавшимся в соседней комнате, был уже белый день.

Кто-то горячо твердил:

— Мне нужно видеть королеву! Говорю вам, мне совершенно необходимо ее видеть!

Я вскочила с кресла и бросилась туда.

Там я обнаружила величавую женщину лет тридцати — тридцати пяти с лицом, отмеченным печатью скорби.

— О сударыня! — вскричала она, увидев меня. — Помогите мне увидеться с королевой, умоляю вас!

Она схватила меня за руки и пошатнулась, клонясь к земле, словно готовая броситься к моим ногам.

— Это невозможно, сударыня! — сказала я. — Королева очень больна, этой ночью ей отворяли кровь, и врач запретил пускать к ней кого бы то ни было.

— О, но я… я совсем не то, что кто-нибудь другой, — вскричала дама, — я же… я… я подруга королевы!

— Простите меня, сударыня, но я никогда не встречала вас при дворе.

— Зачем мне там появляться? Мне нечего делать при дворе. Но, послушайте, вам ведь известен почерк ее величества?

И она вытащила из кармана несколько писем.

— Смотрите, сударыня, смотрите!.. «Дорогая княгиня»! Это ее почерк, не правда ли?

— Да, но, — ошеломленная, пробормотала я, — кто же вы?

— Я…

Она колебалась.

— Я княгиня Караманико.

— Супруга того, кого?..

Я осеклась.

— Да, я супруга того, кого она так любила!.. Так вот, я пришла сказать ей, что она не может допустить, чтобы он умер.

— Допустить, чтобы он умер? Но кто? — раздался голос сзади нас.

Мы оглянулись и обе, княгиня и я, невольно вскрикнули. Королева, тоже разбуженная шумом, услышала женский голос за стеной, поднялась со своего ложа и босая, в рубашке, с рассыпанными в беспорядке по плечам длинными волосами, вся забрызганная кровью, явилась на пороге спальни.

Она тоже вскрикнула, узнав княгиню Караманико, бросилась к ней, схватила ее за руку и повлекла в свою комнату, обронив на ходу:

— Идем, Эмма, идем!

Я последовала за королевой и княгиней и закрыла за нами дверь.

LXXIII

Блуждающим взором скользнув по нам обеим, королева провела по лбу рукой, словно пытаясь привести в порядок свои мысли, потом устремила взгляд на княгиню и произнесла:

— Я ослышалась, не правда ли? Мне померещилось, будто вы сказали: «Королева не может допустить, чтобы он умер!»

— Нет, государыня, — воскликнула княгиня, — нет, вы не ослышались, я говорю вам и повторяю: нет, нет и нет, королева не должна позволить ему умереть!

— Но кому я не должна позволить этого? — спросила Каролина.

— Тому, кто был вами любим!

— Князю Караманико?

— Да.

— Ему угрожает опасность?

— Читайте, государыня! Читайте!

И, упав на колени, княгиня протянула королеве письмо.

Каролина стала читать прерывающимся голосом, и ее зубы стучали на каждом слове:

Она взглянула на княгиню: в глазах ее сверкнула молния.

— Читайте же, государыня! — с мольбой прошептала та.

Королева продолжала:

Из груди королевы вырвался крик, ее глаза, казалось, готовы были выскочить из орбит.

— Значит, его отравили! — закричала она.

— Увы, государыня!

— Но почему отравили, ведь я его больше не люблю или, по крайней мере, никто не знает, что я еще люблю его?

— Вам известно, государыня, как он любим в народе, — сказала княгиня. — Ходили слухи о его возвращении в Неаполь, говорили, что господин Актон… — княгиня насилу смогла произнести это имя, — что господин Актон больше не пользуется у вашего величества прежним расположением. Наконец, утверждали, что, поскольку близятся тяжелые времена — а они близятся, если уже не наступили, — у вас будто бы возникло намерение сделать министром настоящего неаполитанца, так как иностранцы, даже самые умелые, в дни революций не могут быть достаточно надежны; так говорили, государыня! Эти толки были услышаны, и они погубили его.

— О, если только я этому поверю! — пробормотала королева, скрежеща зубами.

— Поверьте же этому, государыня, поверьте, ибо это правда, роковая, ужасная, неумолимая правда! Джузеппе, наш Джузеппе умирает, он отравлен!

— Когда вы получили это письмо?

— Сегодня утром.

— Какого числа оно написано?