Воспоминания фаворитки [Исповедь фаворитки] - Дюма Александр. Страница 125

— Сэр Уильям Гамильтон; как видите, я вовсе не стремлюсь выдать себя за провидца. Но даже и нужды не было мне об этом говорить, так как этой ночью в моем присутствии, когда часы пробили три, королева содрогнулась и воскликнула: «Что ж, у нас есть еще целый час!» Но это не все. Сегодня утром, как вы мне сказали, она испытала сильное волнение.

— Да, сильнейшее!

Он посмотрел на меня:

— Она узнала, что князь Караманико смертельно отравлен.

— Молчите, — закричала я, — молчите!

— Говорю вам, она не может нас услышать.

— Но как вы могли узнать?..

— Проще некуда. Два часа назад княгиня была у меня. Она приходила просить меня поехать с ней в Палермо. Я объяснил, что это невозможно, так как я не могу оставить королеву в том состоянии, в каком она сейчас. Я отправил ее к Чирилло, чем возвратил ему долг, поскольку вчера он послал вашего мужа ко мне. В этот самый час они с княгиней уже, наверное, выехали, и, если есть средство спасти князя, Чирилло его найдет: он весьма искусен. Так вот, пока я беседовал с княгиней, ее слуга болтал с моим и, поскольку не имел никаких причин делать из этого тайну, сказал между прочим, что они с госпожой только что прибыли из Казерты. Стало быть, причина волнения, испытанного королевой, в известии, что князя отравили. Я мог бы оставить вас в заблуждении, что сам обо всем догадался, но это было бы шарлатанством, а оно, благодарение Богу, не по моей части, я не Гатти… А теперь, если хотите, я расскажу вам план той битвы, какую я собираюсь вести против болезни королевы? Он прост. Весть об отравлении князя Караманико настигла ее в сумеречном состоянии, она не знает, привиделся ей визит княгини или он был реальностью. Это и есть те разбегающиеся мысли; она не может свести воедино, и совсем не надо, чтобы она разобралась что к чему. Потому-то, когда она жаловалась на слабость, я позаботился о том, чтобы эта слабость еще увеличилась. Мне по силам противостоять последствиям вчерашней казни или сегодняшнего известия, но по отдельности. Стоит им соединиться, и Котуньо, оказавшись меж двух огней, подобно незадачливому генералу, будет разбит. Котуньо надлежит действовать по примеру раненого Горация, который убивал Куриациев одного за другим. Понимаете, что я имею в виду? Мой первый Куриаций — это вчерашняя казнь, а второй — сегодняшнее отравление, наконец, мой третий, наименее опасный Куриаций, — сама по себе болезнь.

— Право, сударь, — сказала я, восхищенно глядя на него, — вы настоящий волшебник!

— Э, пустое! Я не больший волшебник, чем любой другой. У меня есть опыт и наблюдательность, только и всего. А теперь слушайте внимательно. Моя задача теперь ограничивается тем, чтобы помешать королеве вспомнить все. Если мне это удастся в течение трех дней, можно будет считать, что всякая опасность миновала. Лекарство, которое я ей даю, всего лишь успокоительное, однако это средство таково, что использовать его надлежит с величайшими предосторожностями и в высшей степени аккуратно, учитывая, что, если доза будет превышена, больная… слишком успокоится.

— Боже милостивый, да что же такое вы ей даете?

— Просто-напросто белладонну.

— А я считала, что белладонна ядовита.

— Это в самом деле яд, но в тех количествах, в каких ее принимает королева, это снотворное, и даже не столько снотворное, сколько успокоительное. Давайте ей по одной кофейной ложечке в час… Ах! Вот ее величество приходит в себя! Так не забудьте: казнь молодых людей произошла уже две недели назад, а отравление князя — это просто россказни. Тсс!

В это мгновение королева широко открыла глаза и огляделась.

— Вот и хорошо, — сказал Котуньо, поднимаясь, — ее величество в отличном состоянии! Не забывайте, миледи, ежечасно давать ее величеству по одной кофейной ложке микстуры, которую я выписал, и все как нельзя быстрее пойдет на поправку. Э, да вот, кстати, и ваши дамы вернулись с микстурой. Дайте-ка мне ложечку; ее величество окажет мне честь, приняв первую порцию из моих рук.

И, не давая королеве времени опомниться, он поднес к ее губам ложечку с лекарством, заставив его проглотить.

— Завтра в тот же час я приеду, — сказал он.

Через десять минут после его отъезда Каролина уже спала глубоким сном.

Все произошло точно так, как предсказывал доктор. В продолжение трех дней королева пребывала в полусне, в некой дремоте между сном и бодрствованием. Затем мало-помалу Котуньо позволил дневному свету проникнуть в ее одурманенный разум. В бледных лучах этого света ей припомнилось все что произошло, но недавние события предстали перед ней как бы обесцвеченными, в туманной дымке, словно то были события далекого прошлого. Не покидая ее ни на миг, я стала свидетельницей этого постепенного возврата к жизни и страданию.

Дня три-четыре она провела, не заговаривая со мной о князе. Но однажды утром, словно бы с усилием, вдруг спросила:

— Когда я лежала в горячке, княгиня Караманико не приходила сюда?

— Так и было, государыня, — отвечала я. — Она узнала, что ее муж заболел, и, собираясь в Палермо, зашла осведомиться, не будет ли у вашего величества какого-либо поручения для передачи вице-королю.

Королева, державшая меня за руку, с силой стиснула ее и спросила, вглядываясь в мое лицо:

— Эмма, княгиня еще не возвратилась?

— Нет, государыня.

— И не присылала письма?

— Нет, государыня.

— Распорядитесь, чтобы, когда она вернется и пожелает со мной говорить, ее провели ко мне без промедления.

— Но если она привезет дурные вести, ваше величество уверены, что вы в силах выслушать их, не причинив вреда своему здоровью?

— Да, будь покойна; силы ко мне возвратились, я вполне владею собой. Только окажи мне одну услугу.

— Располагайте мною, ваше величество.

— Вот ключ от моего секретера, тайна его тебе известна…

— Да, государыня.

— Что ж, ступай принеси мне мой дорогой ларчик; мне необходимо, чтобы он был со мной.

— Иду.

— Да, да, иди и поскорей возвращайся! Если случайно увидишь короля и он вздумает полюбопытствовать, как мои дела, скажи ему, что я чувствую себя недурно, однако нуждаюсь в нескольких днях покоя и уединения. Ничего не может быть для меня неприятнее, чем видеть его теперь.

— Хорошо, государыня.

Я посмотрела на свои часы:

— Сейчас девять утра, значит, я возвращусь в полдень.

— Благодарю… Не знаю, что бы со мной сталось, если бы у меня не было тебя.

Я взяла ее руки и стала их целовать.

— И не забудь, уезжая, предупредить насчет княгини!

— Я помню, государыня, будьте покойны.

— Еще скажи, пусть заведут часы; мои нервы уже достаточно крепки, чтобы спокойно слушать бой часов… даже когда они бьют четыре.

Я покинула королеву и, передав порученные ею два приказания, села в карету. Кучеру я велела ехать как можно быстрее, и экипаж двинулся в путь.

Близ Маддалоне нам навстречу проехала черная карета; кучер и лакей на запятках были в трауре. Я содрогнулась: предчувствие шепнуло мне, что в этой карете в Казерту едет вдова.

Прибыв в Неаполь, я заехала в посольство лишь затем, чтобы сказать два слова сэру Уильяму; потом я отправилась во дворец, где исполнила поручение королевы, избежав неприятной встречи с королем. Чтобы скорее возвратиться, я, садясь в экипаж, приказала сменить лошадей.

За несколько минут до полудня я прибыла в Казерту. Под перистилем стояла карета, обитая черной тканью, со слугами в трауре, та самая, что встретилась мне по пути в Неаполь.

Едва успев ступить на первую ступень лестницы, я увидела, как дверь апартаментов королевы открылась. Оттуда вышла женщина, закутанная в длинную вуаль из черного крепа. Она рыдала, прижимая к глазам платок, и шла, если можно так выразиться, почти вслепую. Я отступила, пропуская ее, и она прошла мимо так близко, что наши одежды соприкоснулись. Но она меня не заметила.

Женщина села в карету и уехала.

К королеве я вошла, когда часы пробили двенадцать.