Воспоминания фаворитки [Исповедь фаворитки] - Дюма Александр. Страница 124

— Четыре дня назад.

— Первого октября… В тот самый день, когда над ними произнесли приговор! О, — вскричала Каролина, ломая руки, — это кара Небес!

От ее резкого движения слетела повязка; ранка, оставленная ланцетом врача и не успевшая затянуться, раскрылась, и я увидела кровавый ручеек — он потек из руки, окрашивая полотно рубашки.

— О, — вскричала я, — посмотрите, сударыня! Видите? Вы убиваете ее!

И в самом деле, королева, обессиленная одновременно страшным волнением и потерей крови, побледнела, испустила слабый вздох и зашаталась.

Я бросилась к ней и вовремя успела ее подхватить: она была без чувств.

Вместе с княгиней мы отнесли ее на кровать. Мне удалось пережать вену, действуя так же, как на моих глазах это делал доктор. Я приложила к ране немного корпии и как могла старательно забинтовала руку, успев остановить кровь прежде, чем больная пришла в сознание. Потом, умоляюще сложив руки, я обратилась к княгине:

— Вы видите, в каком состоянии королева. К несчастью, она ничего не в силах сделать для князя. Только вы сами, сударыня, еще можете кое-что предпринять.

— Бог мой, да что же я могу?

— Вы можете, не медля ни минуты, отправиться в Палермо, взяв с собой лучшего из врачей Неаполя. Надо прибегнуть к помощи науки, сударыня, и отвратить последствия преступления, которые погрузили бы в траур всех нас.

— Ах, я так надеялась на королеву! — воскликнула несчастная княгиня, бросая на бесчувственную Каролину взгляд, полный отчаяния. — Боже мой, Боже мой!

— Королева ничем вам не поможет, сударыня, разве что, быть может, покарает виновных… Но вы же сами знаете, преступник или преступники занимают столь высокое положение, что правосудию не дано подняться на такие вершины. И потом, сейчас речь идет не о наказании убийц, а о жизни князя. Думайте только об этом и не беспокойтесь: если королева сможет, она отомстит за него.

— О! Она накажет их! Вы верите, что она это сделает?

— Да, но для этого ей понадобятся все ее силы, все могущество, полная ясность рассудка. Подождите, пока лихорадка отступит, жар спадет. Оставьте ее сейчас и поспешите туда, куда вас призывает не только любовь, но даже ваш прямой долг. Спасите князя, если это еще возможно, или примите его последний вздох, если время уже упущено и вылечить его нельзя. Будьте нежны и милосердны, облегчите ему муки агонии. Скажите ему — ведь, кроме вас, у него не будет иной утешительницы, значит, нужно, чтобы это сказали вы, — итак, заверьте князя, что королева всегда любила его и никогда не любила по-настоящему никого другого. Вы должны оказать эту милость двум сердцам, которые столько страдали и никогда — я знаю это — не имели иного посредника и друга, кроме вас.

— Вы правы! — вскричала княгиня. — Я последую вашему совету, сударыня. Если искусство врача и женская преданность могут спасти его, он будет спасен. Благодарю вас! Но если он умрет, передайте королеве, что я доверяю ей заботы о возмездии за нашу общую утрату.

Она преклонила колени у ложа королевы, поцеловала ее руку и, простившись со мной, кинулась вон из комнаты.

Обморок королевы был милостью Провидения: в том состоянии духа, в каком она находилась, она бы, вероятно, лишилась рассудка или ее сразил бы удар.

Я вышла вслед за княгиней предупредить слуг, чтобы они, если королева станет их расспрашивать, не говорили ни слова о визите княгини Караманико. Потом я вернулась, проводив княгиню и более не опасаясь, что сознание теперь вернется к королеве. Я потерла ей виски, смочив пальцы прохладной водой, и поднесла к ее лицу нюхательную соль.

Через минуту она открыла глаза, но они были такими туманными и блуждающими, что я поняла: ночная лихорадка возобновилась. Сейчас это было как нельзя более кстати. Правда, в бреду она раза два или три звала Джузеппе и один раз произнесла: «Князь Караманико», но речь ее была совершенно бессвязна. Поэтому я надеялась, что, придя в себя, она примет случившееся за сон.

Я дернула за сонетку, вызывая горничных. Две из них тотчас явились. Вспомнив предписания доктора, я с их помощью приготовила королеве ножную ванну с горчицей. Затем, поскольку горячечный румянец, лихорадка и бред не проходили, мы обернули горчичниками ее икры и стопы. Исполнить это было тем легче, что и в бреду Каролина узнавала меня и с нежным доверием позволяла мне делать с ней все что угодно.

К часу дня она впала в прострацию, составлявшую странный контраст с возбуждением, в котором она пребывала перед тем.

Точно в два я услышала шум подъезжающего экипажа: Котуньо сдержал данное слово.

Оставив королеву на попечении обеих горничных, я побежала ему навстречу. Столкнувшись с доктором в ту минуту, когда он только успел подняться по лестнице, я в двух словах сообщила ему — не о том, что произошло, ведь я не имела права разглашать тайну королевы, — но просто сказала, что его больная, едва успев прийти в себя, пережила сильное потрясение, в ту же минуту ранка у нее открылась и она потеряла сознание. Я прибавила, что все его врачебные предписания были точно выполнены, а потом поведала, в каком состоянии находится королева.

Он начал с исследования крови больной и обнаружил, что ее состав говорит о каком-то сильном воспалении; затем он вошел в комнату.

Каролина оставалась недвижимой и не открывала глаз.

Доктор пощупал ее пульс, послушал, как она дышит, и спросил, что она чувствует. Но больная не открыла глаз и сохраняла молчание.

— Подайте сюда тазик, — приказал доктор одной из горничных. — Ее величеству требуется дополнительное кровопускание, я должен выпустить еще одну-две унции.

Королева отдернула руку, стало быть, она слышала и поняла слова Котуньо.

Он же, не обращая внимания на это протестующее движение, взял ее руку.

— О, — запротестовала больная, — я уже достаточно слаба, не ослабляйте же меня больше… Я и так не могу думать, мысли разбегаются.

— И хорошо! — промолвил Котуньо. — В том состоянии, в каком сейчас находится ваше величество, не только не следует думать, но лучше вовсе не иметь ни одной мысли.

Каролина только вздохнула, не имея сил воспротивиться.

Доктор снова пустил кровь, и королева потеряла еще две плошки. Это было больше, чем она могла вынести — она вновь лишилась чувств.

Котуньо тотчас остановил кровь.

— Ну, вот! — сказал он. — Теперь пусть эти дамы бегут к аптекарю или пошлют к нему: надо, чтобы он приготовил микстуру по рецепту, который я сейчас напишу. А мы в это время поговорим.

Он дописал рецепт, сунул его горничным и чуть ли не вытолкал их из комнаты. Потом он возвратился к королеве, все еще лежавшей без памяти, и взял ее за руку.

— Видите ли, — обратился он ко мне, — с врачами надо говорить откровенно. Иначе они рискуют обмануться и по ошибке убить пациента.

— Господи! — вскричала я. — Так это смертельно опасно?

— Смертельная опасность существует всегда, если с одной стороны у кровати стоит недуг, с другой — врач. Но здесь, мне кажется, болезнь духа серьезнее болезни тела.

— Я того же мнения, доктор, и восхищаюсь вашей проницательностью.

Котуньо пожал плечами:

— В этом нет проницательности, для меня все тут ясно как день. Я вам сейчас расскажу, что произошло. Если я ошибусь, прервите меня, если нет, позвольте мне продолжать.

— Но если королева услышит вас?..

— Никакого риска, я ведь держу руку на ее пульсе; когда она начнет приходить в себя, я узнаю об этом на минуту раньше… Эта вчерашняя казнь очень взбудоражила королеву, не так ли?

— Как вы догадались?

— Ну, хитрость невелика! Во-первых, эта казнь потрясла многих. И с наибольшими основаниями — ту, кто могла ей помешать и не сочла уместным сделать это.

— Доктор, ее величество предлагала осужденным помилование, они же его отвергли.

— Да, я слышал о чем-то в этом роде, однако это не мое дело, здесь я врач и более никто. Казнь совершилась вчера в четыре, и в этот же самый час королева слегла.

— Кто вам об этом сказал?