Сальватор - Дюма Александр. Страница 257

– Предположим, – сказал господин де Моранд, – что господина де Вальженеза вы не застали дома. Ваш друг ведь не станет винить в этой задержке вас?

– Друг мой, – сказал Петрюс, – если такой человек, как господин де Моранд, говорит нам, что не допустит нашего позора, мы можем, как мне лично по крайней мере кажется, вполне положиться на его слово.

Затем он поклонился банкиру-министру.

– В одиннадцать часов мы будем у нашего друга, мсье, – добавил он. – А до того времени мы не станем предпринимать ничего, что может помешать вашим намерениям.

И, снова поклонившись, молодые люди показали господину де Моранду, что не намерены долго стоять посреди улицы.

Господин де Моранд быстро сел в карету и велел поскорее доставить его в Тюильри.

А молодые люди вошли в кафе «Демаре» и заказали себе завтрак, стараясь с пользой провести свободное время, которое выдалось у них из-за господина де Моранда.

А тем временем слуга Жана Робера вручил хозяину визитную карточку министра, не забыв, конечно же, добавить, что министр после того, как увидится с королем, заедет к поэту.

Жан Робер заставил слугу дважды повторить то, что ему было велено передать, потом взял визитную карточку, прочел ее и невольно нахмурил брови. Не потому что он испугался этого визита: наш молодой друг шпагой владел ничуть не хуже, чем пером, а потому что его беспокоила неизвестность.

Зачем мог приезжать к нему в восемь часов утра господин де Моранд? Ведь хотя в это время банкиры и министры уже на ногах, поэты обычно спят!

К счастью, ждать долго ему не пришлось. Поскольку ровно в десять раздался звонок в дверь, а спустя две секунды слуга ввел в комнату господина де Моранда.

Жан Робер встал.

– Прошу вас простить меня, мсье, – сказал он. – Вы оказали мне честь своим посещением в половине девятого утра…

– А вы не смогли принять меня, мсье, – ответил господин де Моранд. – Что ж, в этом нет ничего удивительного: вы были заняты беседой с господином Людовиком и господином Петрюсом. У нас, людей, работающих с финансами, есть поговорка: «Дело прежде удовольствий». Вы отсрочили удовольствие, которое доставляет мне встреча с вами, мсье, а удовольствие от этого не стало меньшим.

Эти слова вполне могли быть как насмешкой, так и вежливой формой выражения. Еще не решив, как к ним отнестись, Жан Робер предложил господину де Моранду сесть.

Господин де Моранд уселся в кресло и сделал знак Жану Роберу сесть рядом.

– Мой визит вас, кажется, удивляет, мсье, – сказал банкир.

– Мсье, – ответил Жан Робер, – он столь почетен для меня, что я…

Банкир прервал его.

– Хорошо, – сказал он. – А вот меня удивляет то, что я не мог нанести его вам раньше. Но что поделаешь! Мы, финансисты, сама неблагодарность. Мы, уйдя с головой в работу, забываем о людях, которые дают нам возможность приятно отдохнуть. Другими словами, мсье, я со стыдом вынужден признать, что впервые после вашего визита ко мне на улицу Лаффит я наношу вам ответный визит.

– Мсье, – пробормотал Жан Робер, смутившись от слов банкира и не будучи в состоянии понять, куда тот клонит.

– Что случилось? – продолжал господин де Моранд. – Почему вы пытаетесь благодарить меня вместо того, чтобы высказать мне вполне заслуженный упрек? Вы говорите сейчас со мной, извините за эти финансовые термины, как с кредитором, вместо того, чтобы говорить со мной, как с вашим должником. Вы ведь неоднократно бываете в моем доме, что я и сказал вчера вечером госпоже де Моранд после того, как вы ее покинули.

«А! Теперь все ясно! – подумал Жан Робер. – Он видел, как я вчера поздно вечером выходил из его особняка. И теперь он пришел узнать причину столь позднего моего визита».

– Госпожа де Моранд, – продолжал банкир, делая вид, что не понимает мысли Жана Робера, – испытывает к вам самые нежные чувства.

– Мсье!..

– Она любит вас, как брата.

Господин де Моранд сделал ударение на последнем слове.

– Но меня удивляет и одновременно огорчает, – продолжал он, – что ей никак не удается внушить вам хотя бы некоторую часть той привязанности ко мне, которую испытывает она к вам.

– Мсье, – поспешил вставить Жан Робер, удивленный тем оборотом, который принял их разговор, и не имея возможности понять, почему так произошло, – у нас с вами столь разные профессии, что это мешает мне…

– Быть моим другом? – прервал его господин де Моранд. – Вы, значит, предполагаете, дорогой мой поэт, что работа в банке отнимает у человека разум? Полагаете, как и все те люди, которые в финансовой игре знают только одни потери, считают, что банкиры все дураки или…

– О мсье! – вскричал поэт. – Я очень далек от подобных предположений!

– Я был заранее в этом уверен, – продолжал банкир. – Вот поэтому-то я и говорю вам, что наши профессии имеют много общего. Финансы, если можно так выразиться, дают жизнь, а поэзия учит нас радоваться ей. Мы с вами как два полюса. Следовательно, мы оба необходимы для того, чтобы земля могла вращаться.

– Но, – сказал Жан Робер, – своими словами вы доказываете мне, что вы такой же поэт, как и я, мсье.

– Вы мне льстите, – ответил господин де Моранд.

– Я не заслуживаю этого прекрасного звания, хотя и пытался было его получить.

– Вы?

– Да. Вас это удивляет?

– Нисколько. Но…

– Да, вам кажется, что банк и поэзия – вещи совершенно несовместимые.

– Я этого не говорил, мсье.

– Но подумали, а это одно и то же.

– Нет. Я просто говорю, что ничего о вас не знаю…

– Что доказывает, что у меня было призвание?.. Берегитесь! В тот день, когда я на вас обижусь, я приду к вам с манускриптом в руках. Но пока до этого дело еще не дошло, поскольку я перед вами виноват. А, вы все еще сомневаетесь, молодой человек! Тогда знайте, что у меня, как и у других, есть трагедия под названием «Кориолан». Кроме того, шесть первых песен поэмы под названием «Человечество», кроме того, томик любовных стихов, а еще… еще, да разве вспомнишь? Но поскольку поэзия является религией, которая не кормит своих жрецов, мне пришлось работать в более материальной сфере вместо того, чтобы остаться в сфере духовной. Вот почему и как я стал всего лишь банкиром вместо того, чтобы, – говорю это только вам, чтобы не быть обвиненным в гордости, – быть вашим собратом по перу.

Жан Робер поклонился, еще более удивленный таким странным оборотом разговора.

– Именно поэтому, – продолжал господин де Моранд, – я и осмеливаюсь требовать вашу дружбу и, более того, пришел к вам, чтобы потребовать от вас доказательство этого.

– От меня?! Говорите, говорите же, мсье! – воскликнул Жан Робер в состоянии глубокого удивления.

– Если, к счастью, есть еще в этом мире, – продолжал господин де Моранд, – люди, которые, как мы с вами, занимаются или любят поэзию, то есть и такие, кто не имеет в жизни идеала, стремится только к грубым удовольствиям, к физическим радостям и наслаждениям, к материальным благам. Такие люди более всего вредят прогрессу цивилизации. Проглотить человека, как животное, жить только для того, чтобы набить утробу, требовать от женщины только удовлетворения своих разнузданных страстей – таковы принципы жизни этих людей, таковы, на мой взгляд, язвы нашего общества. Вы согласны со мной, дорогой мой поэт?

– Полностью, мсье, – ответил Жан Робер.

– Так вот, есть на свете один человек, который является воплощением всех этих пороков общества. Некий волокита, утверждающий, что голова его лежала на всех подушках, который не останавливается ни перед чем: он или одерживает очередную победу, или придает своему поражению видимость победы. Этого человека, этого волокиту вы знаете: это господин Лоредан де Вальженез.

– Господин де Вальженез! – вскричал Жан Робер. – О да. Я его знаю!

В глазах у него запылала ненависть.

– Так вот, дорогой мой поэт, представьте себе, что вчера вечером госпожа де Моранд рассказала мне обо всем, что произошло у нее в комнате между вами и им.

Жан Робер вздрогнул. Но банкир продолжал все тем же мягким и вежливым тоном: