Сальватор - Дюма Александр. Страница 303

– Что вы хотите, мсье Жакаль! Никак не могу привыкнуть к Бисетру. Вы сами только что сказали, что совершенных людей на свете нет. При одной только мысли о том, что я нахожусь в компании ненормальных, у меня может случиться нервный припадок.

– Так почему же тогда, – сказал господин Жакаль, – вы не ведете себя мудро?.. К моему несчастью, Жибасье, – продолжил он, вставая и подходя к кнопке звонка, – я не имею права удовлетворить вашу последнюю просьбу. Я понимаю, что эта мысль может навеять на вас грусть, но это – ужасная необходимость. А коли так, то делать нечего. Вы, как классик, знаете, что древние изображали необходимость при помощи железных клиньев.

Когда господин Жакаль произнес последние слова, в комнате появился Коломбье.

– Коломбье, – сказал начальник полиции, беря из табакерки большую щепоть табака и с удовольствием втягивая ее носом, словно наслаждаясь тем, как прошла беседа с Жибасье, – Коломбье, я поручаю мсье Жибасье вашим особым заботам, вы меня понимаете? Особым! Пока, вместо того, чтобы держать его в камере предварительного заключения, отправьте его в тюрьму, в которую уже доставили человека, арестованного вами вчера вечером.

Затем, обернувшись к Жибасье, сказал:

– Я говорю об ангеле Габриэле. И не говорите потом, что я что-то упустил, неблагодарный!

– Не знаю, как вас за это и благодарить, – сказал каторжник, кланяясь.

– Поблагодарите, когда вернетесь, – сказал господин Жакаль на прощание.

И посмотрел вслед ему с некоторой грустью.

– Теперь, – сказал он, – я стал калекой, поскольку только что лишился своей правой руки.

Глава CXLVII

Цепь

Старинный замок Бисетр, стоящий на холме Вильжюиф неподалеку от деревни Жентили справа от дороги на Фонтенбло в одном лье к югу от Парижа, представляет бродящему в этих краях туристу одну из самых мрачных картин, которые только можно себе вообразить.

Эта громоздкая и тяжелая масса камней при рассмотрении с некоторого расстояния вызывает у человека ощущение чего-то странного, ужасного, фантастического и отвратительного.

Кажется, что перед взором проходят взад-вперед с всклокоченными волосами, скрежеща зубами, все болезни мира, все несчастья, все пороки и все преступления, которые помещали туда правители, начиная с Людовика Святого и кончая современными властями.

Замок Бисетр, будучи одновременно больницей и тюрьмой, приютом и местом заключения, походил на старую заброшенную немецкую крепость, в которой в определенные часы собираются на шабаш вампиры и ведьмы из ада.

В своем докладе генеральному смотрителю тюрем господин доктор Паризе отмечал, что Бисетр воплощает ад для поэтов.

Те из наших современников, которые лет двадцать тому назад посещали этот ад кромешный, готовы подтвердить правдивость наших слов.

В те времена во дворе Бисетра проходила церемония заковывания преступников в кандалы. Спектакль, начинавшийся в этом мрачном дворе и заканчивавшийся в Бресте, в Рошфоре или в Тулоне, был самым зловещим зрелищем. И можно понять, почему даже сам Жибасье, которому эта процедура была прекрасно знакома, с такой неохотой принял участие в этой скорбной мелодраме.

Итак, как мы уже сказали, первое действие заковывания в кандалы разворачивалось в огромном внутреннем дворе этого старинного замка.

В то утро этот двор, закутанный в густой утренний туман, выглядел еще более зловеще, чем обычно.

Небо было серым, воздух промозглым, грязь черной. По двору сновали взад-вперед какие-то люди с лицами висельников и страшными выражениями на них. Они походили на скорбные тени и время от времени перекидывались друг с другом словами на том языке, который могли понять только тени.

Эта прогулка продолжалась около получаса. Вскоре к гуляющим присоединились другие люди с не менее отвратительными лицами. Переговорив о чем-то на своем языке, они побросали на землю тяжелые цепи и многочисленные кандалы, которыми были нагружены.

В тюрьме Бисетр роль слуг исполняли заключенные, приговоренные к тюремному заключению.

– Сегодня вам придется потрудиться! – сказал человек из первой группы вновь прибывшим, вытиравшим покрытые потом лица.

– И не говорите! – ответил один из них, указывая на только что принесенные им кандалы. – Я притащил их втрое больше обычного!

– Так, значит, их очень много? – снова спросил первый.

– Около трехсот.

– Такой цепи еще никто не видел.

– Не говоря уже о верхних цепях, в которые их закуют на период переезда.

– Но ведь суда над ними не было! Я внимательно просмотрел газету, но не встретил там ни одного постановления суда.

– Кажется, что за всеми ними водятся старые грешки.

– Вы их знаете?

– Я? – со страхом переспросил узник тюрьмы. – О, да!

В этот момент во дворе раздался пронзительный свисток.

– По местам! – грубо приказал вновь прибывшим один из первой группы находившихся во дворе людей.

Те живо выстроились вдоль стены двора напротив принесенных ими кандалов.

Одновременно со свистком послышался скрип маленькой двери, которая вела во второй дворик, и появилась толпа из тридцати или сорока приговоренных к каторге преступников, которых вел, если можно так выразиться, на поводке отряд солдат.

Едва выйдя во двор, каторжники вдохнули свежий воздух и испустили радостные крики, в ответ на которые послышался глухой гул остальных каторжников, ожидавших наступления часа, когда и они смогут подышать свежим воздухом.

Люди из первой группы, которых мы видели слоняющимися по двору до того, как раздался свисток, бросились к приговоренным и, сняв с них всю фирменную одежду, приступили к осмотру самых потайных частей тела, желая убедиться в том, что там не спрятано оружие, деньги или еще какой-нибудь контрабандный товар.

После завершения этой операции другие люди бросили приговоренным, словно кости собакам, нечто похожее на серые рубища для того, чтобы каторжники смогли прикрыть ими свою наготу.

Пока шел процесс раздевания и одевания каторжников, тюремщики, которым было поручено заковать их в кандалы, разложили на камнях двора в одну линию свои увесистые украшения.

После этого раздался второй свисток.

По этому сигналу каждого каторжника поставили напротив предназначавшихся ему кандалов в виде треугольного ошейника и каждый тюремщик, отвечающий за заковывание, надел своему подопечному это колье на шею. Когда эти железные украшения были надеты на всех пленников, из темного угла (словно отделившись от стены) выступил вперед какой-то человек огромного роста и могучего телосложения. В руках у него был такой тяжелый молот, что он привел бы в ужас изобретательного Тибала Каина и дипломированного Вулкана.

Это был тюремный кузнец.

При появлении этого гиганта-кузнеца по каторжникам пробежала дрожь. Так обычно дрожит трава при приближении косы: она колеблется от корня до стебелька.

И было от чего вздрогнуть.

Тюремный кузнец прошел со своим тяжелым инструментом сзади каждого приговоренного и страшным ударом этой кувалды вогнал по заклепке в отверстия треугольного ошейника, что заставило всех каторжников в ужасе резко наклонить голову вперед.

Когда эта операция была произведена с первой группой приговоренных к каторге, свистком была вызвана другая группа, затем третья и так далее. Всего ошейники были надеты на триста человек.

Когда все триста каторжников оказались собранными во дворе, их заковали в цепи. Цепь была прикована к ошейнику одного, проходила через его пояс и шла к поясу следующего, чтобы пройти через его ошейник. И так до самого конца колонны все были связаны одной горизонтальной цепью.

Но это было не самое гнусное зрелище. Весь ужас и, если можно так выразиться, вся живописность его заключались в том, как себя держали его участники.

Вроде бы они были собратьями по преступлениям, вроде бы являлись товарищами по несчастью. Но, хотя и скованные одной цепью и обреченные, судя по всему, всю жизнь провести вместе, каторжники вдруг стали чужими друг другу, перестали узнавать друг друга. Они стали презирать друг друга.