Сальватор. Том 2 - Дюма Александр. Страница 14

Он принадлежит к столь же древнему роду, как сама Франция.

До XIII века его предки имели герб в виде веера из павлиньих перьев в натуральную величину. Однако после битвы при Мансура Жоффруа, четвертый по счету знаменосец Людовика Святого, предпочел скорее завернуться в знамя Франции, чем отдать его сарацинам. Он получил неисчислимые раны, знамя тоже было прорвано во многих местах, и Людовик Святой повелел герою украсить герб множеством золотых цветков лилии и девизом: «Моя кровь – на знаменах Франции». Этот человек – большой сеньор и превосходный поэт. Провидение поставило его на пути у монархии как пророка, о котором говорит историк Иосиф и который шесть дней ходил вокруг стен Иерусалима с криком – «Иерусалим, горе тебе!» – а на седьмой день крикнул:

«Мне горе!» – и свалившийся со стены камень рассек его надвое.

Монархия его ненавидит, как любого, кто справедлив и говорит правду; поэтому-то она его удалила под предлогом благодарности за его верность. Сыграли на его художественной натуре: ему предложили посольство в Риме, он не мог устоять перед притягательными руинами – и вот он уже римский посол.

Чем он занимается в Вечном городе?

Следит за жизнью угасающего Леона XII. Ведет переписку с г-жой Рекамье, Беатриче этого второго Данте, Леонорой этого второго поэта. Он готовит надгробие Пуссену: барельеф он заказал Депре, а бюст – Лемуану В свободное время виконт занимается раскопками в Торре-Вергата, и не на государственные деньги, а на свои собственные разумеется; остатки древностей, которые вы видели в его кабинете, – результат его раскопок.

Сейчас он счастлив, словно мальчишка: накануне он выиграл в эту «лотерею смерти», как ее называют, кусок греческого мрамора, довольно большой, чтобы высечь из него бюст Пуссена. Как раз в эту минуту дверь в кабинет отворяется, виконт поднимает голову и спрашивает привратника:

– Что там такое, Гаэтано?

– Ваше превосходительство! – отвечает лакей. – Вас спрашивает французский монах, он пришел пешком из Парижа и хочет с вами поговорить, как он утверждает, о деле чрезвычайной важности.

– Монах? – удивленно переспросил посол. – А какого ордена?

– Доминиканского.

– Просите!

Он сейчас же встал из-за стола.

Как все великодушные люди, как все поэты, виконт с благоговением относился к святым вещам и людям Церкви.

Теперь можно было заметить, что он невысокого роста, голова у него слишком велика для его хрупкого тела и словно вросла в плечи, как у всех потомков рыцарей, не снимавших шлемы.

Когда монах появился в дверях, виконт встретил его стоя.

Оба с одного взгляда поняли, с кем имеют дело или, говоря точнее, признали один в другом родственную душу.

Есть такая порода людей: те, кто к ней принадлежит, узнают друг друга, где бы они ни встретились; раньше они не виделись, это верно, однако не так ли и на небесах соединяются души людей, никогда не встречавшихся в жизни?

Старший из двоих протянул руки. Молодой поклонился.

Затем старший почтительно произнес:

– Входите, отец мой.

Брат Доминик вошел в кабинет.

Посол взглядом приказал лакею закрыть дверь и позаботиться о том, чтобы никто им не мешал.

Монах вынул из-за пазухи письмо и передал его г-ну де Шатобриану; тому довольно было одного взгляда: он сейчас же узнал собственный почерк.

– Мое письмо! – произнес он.

– Я не знаю никого, кто лучше мог бы представить меня вашему превосходительству, – признался монах.

– Письмо к моему другу Вальженезу!.. Как оно попало к вам в руки, отец мой?

– Я получил его от сына господина де Вальженеза, ваше превосходительство.

– От сына? – вскричал посол. – От Конрада?

Монах кивнул.

– Несчастный юноша! – вздохнул старик. – Я знаю его красивым, молодым, полным надежды: его смерть была так страшна, нелепа!

– Вы, как и все, думаете, что он умер, ваше превосходительство. Однако вам, другу его отца, я могу открыться: он не умер, он здравствует и почтительнейше вам кланяется.

Посол бросил на монаха непонимающий взгляд. Он начинал сомневаться, в своем ли уме гость.

Монах словно угадал, что творится у его собеседника в душе, и грустно улыбнулся.

– Я не сумасшедший, – сказал он. – Ничего не бойтесь и ни в чем не сомневайтесь: вы, человек, посвященный во все тайны, должны знать, что действительность богаче фантазии.

– Конрад жив?

– Да.

– Чем он занимается?

– Это не моя тайна, а его, ваше превосходительство.

– Должно быть, это нечто великое! Я хорошо его знал, у него доброе сердце… Теперь расскажите, как и почему он вам передал это письмо. Чем могу вам служить? Располагайте мною.

– Ваше превосходительство предлагает мне свою помощь, даже не узнав, с кем имеет дело, даже не спросив, кто я такой!

– Вы – человек! Значит, вы мой брат. Вы – священник, стало быть, посланы Богом. Больше мне не нужно ничего знать.

– Зато я должен сказать вам все. Возможно, поддерживать со мной отношения небезопасно.

– Отец мой, вспомните Сида… Святой Мартин, переодевшись в лохмотья прокаженного, взывал к нему со дна рва: «Сеньор рыцарь! Сжальтесь над бедным прокаженным, свалившимся в эту яму, откуда он теперь не в силах выбраться. Подайте ему руку. Вы ничем не рискуете, ведь у вас железная перчатка!» Сид спешился, подошел ко рву, снял перчатку и ответил: «С Божьей помощью я протяну тебе обнаженную руку!» И он действительно подал прокаженному руку, а прокаженный обратился в святого и отвел своего спасителя к вечной жизни. Вот вам моя рука, отец мой. Если не хотите, чтобы я рисковал, не говорите мне: «Опасность рядом!»

Монах спрятал свою руку в длинном рукаве.

– Ваше превосходительство! – предупредил он. – Я сын человека, имя которого, несомненно, дошло и до вас.

– Представьтесь.

– Я сын… Сарранти, приговоренного к смерти два месяца назад судом присяжных департамента Сены.

Посол невольно отшатнулся.

– Можно быть осужденным и оставаться невиновным, – продолжал монах.

– Кража и убийство! – пробормотал посол.

– Вспомните Каласа, Лезюрка. Не будьте более строги или, скорее, глухи, чем король Карл Десятый!

– Карл Десятый?

– Да. Когда я к нему пришел, бросился ему в ноги и сказал:

«Сир! Мне нужно три месяца, и я докажу, что мой отец невиновен», он мне ответил: «У вас есть три месяца! Ни один волос не упадет за это время с головы вашего отца». Я отправился в путь, и вот я перед вашим превосходительством; я говорю: «Клянусь всем, что есть святого, кровью Спасителя нашего Иисуса Христа, пролитой за нас, что мой отец невиновен и доказательство этого – здесь!»

Монах хлопнул себя по груди.

– У вас есть при себе доказательство невиновности вашего отца, а вы не хотите его обнародовать? – вскричал поэт.

Монах покачал головой.

– Не могу, – возразил он.

– Что вам мешает это сделать?

– Мой долг, сутана. Железная печать – тайна исповеди – наложена на мои уста десницей рока.

– В таком случае вам необходимо увидеться со святым отцом, папой римским, его святейшеством Леоном Двенадцатым. Святой Петр, чьим преемником он является, получил от самого Христа право освобождать от данного слова.

– За этим я и пришел в Рим! – внезапно просветлев лицом, воскликнул монах. – Вот почему я здесь, перед вами, в вашем дворце. Я пришел вам сказать: вот уже целую неделю мне всячески мешают попасть в Ватикан. А время идет. Над головой моего отца занесен меч, и с каждым мгновением смерть все ближе. Сильные враги хотят его смерти! Я дал себе слово прибегнуть к помощи вашего превосходительства лишь в случае крайней нужды, но вот такая минута настала. На коленях прошу вас, как и короля, которого вы представляете: я должен увидеться с его святейшеством как можно скорее или, как бы я ни торопился, я прибуду слишком поздно!

– Через полчаса, брат, вы будете у ног его святейшества.

Посол позвонил.

Снова вошел лакей.

– Передайте, чтобы закладывали мою карету и подавали мне одеваться!