Дураки умирают - Пьюзо Марио. Страница 84

— Послушай, — ответил я, — даже стоя навытяжку, никого не трогая, человек является орудием судьбы. Этим мне ненавистна жизнь. А уж кинорежиссер самым непосредственным образом вмешивается в жизнь других людей. Подумай о тех актерах и актрисах, которым ты не даешь роль. О всех тех людях, которые должны выполнять твои указания. Деньгах, которые ты тратишь, судьбах, которыми ты распоряжаешься. Я всего лишь пишу книги, я никого не обижаю, только стараюсь помочь. Оставляя за людьми право принять мою помощь или отказаться от нее.

— Ты прав, — кивнул Маломар. — Тебе никогда не быть режиссером. Но я думаю, что ты порешь чушь. Никто не может быть таким пассивным.

Разумеется, он не грешил против истины. Просто я хотел контролировать личный мир, имеющий ко мне непосредственное отношение.

Но его смерть сильно огорчила меня. Я проникся к нему симпатией, хотя мы не так уж и хорошо знали друг друга. Тревожило меня и будущее фильма.

Доран Радд встретил меня в аэропорту. Сказал, что Джефф Уэгон будет продюсером фильма, а «Три-калчур» проглотила «Маломар студиоз». Он предупредил, что ситуация с фильмом сильно осложнилась. По пути много чего порассказал мне о «Три-калчур», Мозесе Вартберге, его жене Белле и Джеффе Уэгоне. Начал с того, что «Три-калчур» не самая влиятельная студия Голливуда, но вызывающая наибольшую ненависть остальных. В узких кругах ее называли «Три-валчур [16] студиоз». Вартберга полагали акулой, а трех вице-президентов — шакалами. Я не преминул сказать Дорану, что тут какая-то путаница: если Вартберг — акула, то каждый из ви-пи — рыба-лоцман. Я, конечно, шутил, но мой агент меня не слушал.

— Жаль, что ты без галстука, — вздохнул он.

Я взглянул на него. Кожаный пиджак, водолазка. Доран пожал плечами.

— Мозес Вартберг мог бы стать семитским Гитлером. Только действовал бы чуть иначе. Всех взрослых христиан отправил бы в газовые камеры, зато для их детей учредил бы колледжские стипендии.

Удобно устроившись на сиденье дорановского «Мерседеса», я едва слушал его болтовню. Он говорил, что предстоит большая драка. Что Уэгон сам будет продюсировать фильм, а Вартберг проявляет к нему особый интерес. Что своими придирками они сжили Маломара со света. Я полагал, что это типичные голливудские сплетни. Суть всего монолога Дорана укладывалась в одну фразу: судьба фильма решалась сегодня. И по пути из аэропорта до студии я попытался вспомнить все, что знал о Мозесе Вартберге и Джеффе Уэгоне.

Джефф Уэгон начинал на телевидении. Сначала делал не пойми что, потом каким-то образом стал продюсировать телефильмы. Сделал их штук сто. Искусством в них и не пахло. Его не жаловали ни критики, ни коллеги, ни актеры.

Типичный фильм Джеффа Уэгона ломился от постаревших звезд, которые соглашались работать за любые деньги. Талантливый человек сразу видел, что фильм этот никудышный. Режиссеров тоже подбирал Уэгон. Обычно брал тех, за кем тянулся шлейф неудач, чтобы без труда выкручивать им руки и заставлять выполнять все его указания. И пусть фильмы получались ужасные, они все окупались, а некоторые даже приносили прибыль, потому что в основе лежал хороший сценарий. Обычно фильм делался в расчете на определенную аудиторию, а уж за расходами Джефф следил, как разъяренный бульдог. Контракты он составлял так ловко, что в случае успеха фильма практически вся съемочная группа получала меньший процент прибыли. Впрочем, такое бывало крайне редко. Но Мозес Вартберг говорил, что Джефф Уэгон всегда выдает классные идеи. Не знал только, где тот эти идеи брал.

В молодые годы Джефф Уэгон перетрахал чуть ли не всех старлеток, стремившихся попасть на съемочную площадку «Три-калчур». Если они шли ему навстречу, он устраивал их в телефильмы на роль официантки или регистратора. При удачном раскладе они могли попасть в сериал, съемки которого затягивались на год. Начав продюсировать кинофильмы, он уже не мог делать такие подарки. При трехмиллионном бюджете партнершам по постели роли, даже маленькие, раздавать накладно. Поэтому он лишь приглашал их на кинопробы, обещал помочь, но твердых гарантий не давал. Разумеется, некоторых природа не обделила талантом, поэтому они успешно проходили кинопробы и получали роль. Кто-то со временем выбился в звезды. И все испытывали к нему чувство благодарности. В стране эмпидов Джефф Уэгон чувствовал себя как рыба в воде.

Но однажды из лесов Северного Орегона появилась дивная красавица восемнадцати лет. Все было при ней. Бесподобное лицо, стройная фигура, яростный темперамент, даже талант. Но камера отказывалась передать все это великолепие на экран. Ее красота не ложилась на пленку.

К тому же она была немного не в себе. Выросла в мире лесорубов и охотников. Могла освежевать лося и сразиться с гризли. С неохотой позволяла Джеффу Уэгону трахать ее раз в месяц, только уступив настойчивым уговорам агента. Но она приехала из тех мест, где люди держат слово, а потому ожидала, что Уэгон, как и обещал, даст ей роль. Когда этого не произошло, она улеглась в кровать Уэгона, прихватив с собой нож для свежевания лосиных туш, и в самый критический момент вонзила его в одно из яиц Уэгона.

В общем-то, все закончилось благополучно. От правого яйца она отхватила совсем ничего, и все сошлись на том, что таким большим яйцам, как у Уэгона, потеря маленького кусочка не повредит. Джефф Уэгон попытался замять инцидент, не предъявив девушке никаких обвинений. Но история выплыла наружу. Красавицу отправили обратно в Орегон, снабдив суммой, достаточной для покупки бревенчатого дома и охотничьего ружья. А Джефф Уэгон хорошо усвоил полученный урок. Перестал соблазнять старлеток и принялся за писателей, воруя у них идеи. Бизнес этот оказался куда более прибыльным и менее опасным. Писатели с ножом на него не бросались.

Соблазнял он их, угощая дорогими ленчами. Предлагая выгодную работу. К примеру, переписать сценарий, получив за это пару тысяч долларов. Потом переводил разговор на идеи для новых романов или сценариев. Внимательно их выслушивал. А потом перехватывал идеи, отдавая местным борзописцам, менял персонажи, но всегда оставлял основную линию. Ему доставляло удовольствие снимать с писателей сливки, ничего не давая взамен. А поскольку писатели редко осознавали материальную ценность той или иной идеи, они не протестовали. Не то что эти шлюхи, которые сначала ложились под него, а потом начинали требовать луну с неба.

Тревогу забили агенты и запретили своим клиентам-писателям ходить на ленч с Джеффом Уэгоном. Но, кроме признанных мастеров, хватало начинающих честолюбивых писателей, которые со всей страны съезжались в Голливуд, чтобы отхватить свой кусок пирога и стать богатыми и знаменитыми. Что же, Джефф Уэгон умел запудрить им мозги, приоткрыть дверь в мир радужных перспектив, а потом захлопнуть ее перед самым их носом.

Однажды, прилетев в Вегас, я сказал Калли, что его методы в обирании клиентов не слишком отличаются от методов Уэгона. Калли со мной не согласился.

— Послушай, я и Вегас нацеливаемся на твои денежки, это так. Но Голливуду нужен ты весь, с потрохами.

Он не знал, что «Три-калчур студиоз» только что приобрела одно из самых крупных казино Вегаса.

Мозес Вартберг был совсем другим человеком. В один из моих первых приездов в Голливуд меня привезли в «Три-калчур студиоз», чтобы я засвидетельствовал почтение президенту компании.

Наша встреча заняла не больше минуты. Я сразу понял, кто он такой. Было в нем что-то от акулы. В этом он ничем не отличался от больших военачальников, владельцев казино, очень красивых и очень богатых женщин и боссов мафии. От окружавшей его ауры могущества веяло ледяным холодом, полным отсутствием жалости и сострадания. Как и все эти люди, Мозес Вартберг сидел на игле наркотика власти. Власти, которой он давно уже добился и вовсю использовал ради собственного блага.

Вечером, когда я рассказал Джанель, что ездил в «Три-калчур студиоз» и встречался с Вартбергом, она небрежно бросила: