Дураки умирают - Пьюзо Марио. Страница 85

— Старина Мозес. Я знаю Мозеса. — И с вызовом посмотрела на меня. Конечно же, я клюнул.

— Понятно. Расскажи, как ты познакомилась с Мозесом.

Для этого Джанель пришлось вылезти из кровати.

— Я провела в городе почти два года, практически ничего не добилась, но однажды меня пригласили на вечеринку, где могли быть большие шишки. Мне, как старлетке, представлялся шанс завести нужные контакты. Таких, как я, на вечеринке собралось с десяток. Мы ходили среди гостей, надеясь, что кто-нибудь из влиятельных продюсеров обратит на нас внимание. Мне в тот вечер повезло. Ко мне подошел Мозес Вартберг, являя собой само обаяние. Я не могла понять, как люди могли рассказывать о нем всякие гадости. Помнится, подошла его жена, хотела его увести, но он не обратил на нее ни малейшего внимания. Продолжал говорить со мной, я же была в тот вечер в ударе, очаровывала его, как могла, и в результате получила приглашение следующим вечером пообедать с ним у него дома. Утром я позвонила моим подругам, чтобы поделиться с ними новостью. Они меня поздравили и в один голос сказали, что я должна ему дать. Я ответила, что, разумеется, не дам, в особенности при первом же свидании. Я полагала, что он проникнется ко мне уважением, если какое-то время я не подпущу его к себе.

— Это действенный метод, — заметил я.

— Я знаю, — кивнула Джанель. — С тобой он сработал, но тогда я просто не могла поступить иначе. Я не ложилась в одну кровать с мужчиной до того, как он начинал мне нравиться. Я не ложилась в одну кровать с мужчиной только потому, что он мог что-то для меня сделать. Я поделилась своими мыслями с моими подругами, и они все как одна заявили, что я чокнутая. Если ты действительно приглянулась Мозесу Вартбергу, сказали они, тебе откроется прямой путь в звезды. И весь день добродетель боролась во мне с необходимостью согрешить.

— Чем закончилась борьба?

Джанель картинно вскинула руки.

— В пять часов пополудни я приняла историческое решение. Убедила себя, что ради карьеры готова отдаться мужчине, к которому не питала никаких чувств. Я очень гордилась тем, что мне достало духа принять решение, какие обычно принимают мужчины. — На мгновение она вышла из роли. — Ради того чтобы добиться своей цели в бизнесе, они готовы на все, готовы снести любое унижение. Это тоже бизнес?

— Полагаю, что да.

— Тебе не приходилось этого делать?

— Нет.

— Ты никогда не делал ничего такого, чтобы способствовать публикации твоих книг, чтобы агент, или издатель, или рецензент более благосклонно отнеслись к твоей работе?

— Нет.

— Ты о себе высокого мнения, не так ли? — продолжила Джанет. — У меня и раньше были романы с женатиками, и я заметила, что все они хотят ходить в большой белой ковбойской шляпе.

— И что сие означает?

— Они хотят проявлять благородство по отношению и к женам, и к любовницам. Произвести наилучшее впечатление, чтобы ни первые, ни вторые не могли их ни в чем обвинить. Ты ведешь себя именно так.

Я на минуту задумался. Пожалуй, даже понял, о чем она толкует.

— Хорошо. И что из этого?

— Что из этого? — переспросила Джанель. — Ты говоришь мне, что любишь меня, но возвращаешься к своей жене. Женатик не должен говорить другой женщине, что любит ее, если только он не собирается уйти от жены.

— Это романтическая чушь, — ответствовал я.

В ее глазах сверкнула ярость.

— Если бы я пришла в твой дом и сказала твоей жене, что ты любишь меня, ты бы стал это отрицать?

Я рассмеялся. Рассмеялся искренне, от души. Приложил руку к груди.

— Повтори.

— Ты бы утверждал обратное?

— Будь уверена.

Она сверлила меня взглядом, а потом начала смеяться.

— С тобой я возвращалась в прошлое, но больше этого не будет.

И вновь я ее понял.

— Ладно. Так как прошла встреча с Вартбергом?

— Я долго отмокала в ванне с ароматическими маслами. Потом надушилась, надела лучший наряд и повезла себя на жертвенный алтарь. Мне открыли дверь, Мозес Вартберг встретил меня, мы посидели в гостиной, выпили, он расспрашивал о моей карьере. Мы проговорили часа полтора, и он очень тонко дал мне понять, что он многое сможет для меня сделать, если ночь пройдет так, как ему этого хочется. А у меня в голове почему-то вертелась мысль: этот сукин сын не собирается трахать меня, он даже не собирается меня накормить.

— Я тоже не кормлю тебя у себя, — заметил я.

Джанель долго смотрела на меня, прежде чем продолжить:

— А потом он сказал: «Обед подан наверху, в спальне. Вас не затруднит подняться на второй этаж?» На что я томным голосом красавицы-южанки ответила: «Нет. Признаться, я немного проголодалась». Вместе со мной он поднялся по лестнице, роскошной лестнице, как в кино, открыл дверь спальни. Потом закрыл ее за мной, оставшись снаружи, а я очутилась в спальне и увидела маленький столик, сервированный на двоих.

На ее лице отразилось недоумение юной наивной девушки.

— А Мозес?

— Говорю тебе, он остался за дверью. В коридоре.

— Он хотел, чтобы ты поела одна?

— Нет, — покачала головой Джанель. — Меня ждала миссис Белла Вартберг в тончайшей ночной рубашке.

— Господи Иисусе! — вырвалось у меня.

— Я же не знала, что мне придется трахаться с женщиной. Мне потребовалось восемь часов, чтобы уломать себя трахнуться с мужчиной, и вдруг выясняется, что речь идет о женщине. Я не была к этому готова.

Я признал, что такой поворот событий сюрприз и для меня.

— Я не знала, что и делать. Села за столик, миссис Вартберг положила на мою тарелку несколько сандвичей, налила чаю. А потом выпростала груди из-под ночной рубашки и спросила: «Тебе они нравятся, дорогая?»

«Очень милые», — ответила я.

Тут Джанель встретилась со мной взглядом и опустила голову.

— А дальше? — спросил я. — Что она сказала после того, как ты нашла ее груди очень милыми?

Глаза Джанель широко раскрылись.

— Белла Вартберг сказала мне: «Не хочешь ли пососать их, дорогая»? — С этими словами она плюхнулась на кровать рядом со мной.

Я выбежала из спальни. Кубарем скатилась по лестнице, стрелой вылетела из дома, и мне потребовалось два года, чтобы получить новую роль.

— В этом городе жестокие нравы.

— Не в этом дело. Если бы я проговорила с моими подругами еще восемь часов, я бы решилась и на это. Всего-то делов — собраться с духом.

Я улыбнулся Джанель.

— Действительно, какая, собственно, разница?

«Мерседес» мчался по автостраде, а я пытался слушать Дорана.

— Старина Мозес — опасный человек, — говорил Доран. — Остерегайся его.

И мысли мои переключились на Мозеса.

Мозес Вартберг принадлежал к самым влиятельным людям Голливуда. Его «Три-калчур студиоз» отличало более устойчивое финансовое положение и самые плохие фильмы. В стране творчества Мозес Вартберг создал машину для печатания денег. Творческой жилки в нем не было вовсе. В этом сходились все.

Вартберг, невысокий толстячок, не придающий никакого внимания внешнему лоску, говорил мало, не выказывал абсолютно никаких эмоций и отдавал только то, что удавалось у него выцарапать. Добровольно он не расстался бы и с прошлогодним снегом. Чтобы взять, приходилось пробиваться сквозь него и когорту адвокатов студии. Ко всем он относился одинаково, исключений не делал. Обсчитывал продюсеров, звезд, сценаристов и режиссеров. Не благодарил за отличную режиссуру, великолепную игру, прекрасный сценарий. Сколько раз он платил хорошие деньги за дерьмо? Так чего переплачивать человеку, который отработал свои деньги?

Вартберг говорил о фильмах, как генералы — о войне. Обожал поговорки типа: «Нельзя сделать яичницу, не разбив яиц». Когда актер напоминал ему о том, как они любили друг друга, и вопрошал, почему же студия обжулила его, Вартберг с холодной усмешкой отвечал: «Услышав слово „любовь“, я сразу же проверяю, на месте ли мой бумажник».

Его не волновало, что о нем думают, он гордился тем, что его обвиняют в отсутствии приличий. Он не рвался в число тех, чье слово считалось дороже денег. Он верил в подписанные контракты, а не в рукопожатия. Он не считал зазорным украсть у своего ближнего идею, сценарий, проценты с прибыли. Когда его в этом упрекали (обычно актеры, продюсеры предпочитали держать язык за зубами), Вартберг коротко отвечал: «Я — киношник» — тем же тоном, каким Бодлер на аналогичный упрек мог ответить: «Я — поэт».