Пусть умирают дураки - Пьюзо Марио. Страница 40

— Вы Джон Мерлин?

— Да, — сказал я.

— Не могли бы мы побеседовать с вами наедине? У нас есть разрешение вашего начальника.

Я поднялся и провел их в одну из комнат, служившую для вечерних собраний штаба резервных подразделений. Оба немедленно распахнули бумажники и предъявили зеленые удостоверения. Старший представился.

— Я Джеймс Уоллес из Федерального Бюро Расследований. Это Том Хэннон.

Парень по имени Хэннон дружески улыбнулся.

— Мы хотим задать вам несколько вопросов. Но вы не обязаны отвечать на них, не посоветовавшись с адвокатом. Если вы отвечаете, то все сказанное вами может быть использовано против вас. Понятно?

— Понятно, — ответил я. Я сидел в конце стола, а они сели по обеим его сторонам.

Старший, Уоллес, спросил:

— Вы догадываетесь, зачем мы пришли?

— Нет, — сказал я. Я решил, что ничего не скажу добровольно, не буду пускаться в словесные ухищрения. Не буду заводить никакой игры. Ну узнают они, что я догадываюсь, зачем они пришли, и что из этого?

— Имеете ли вы персонально какую-нибудь информацию о взятках, которые брал Фрэнк Элкор с резервистов? — спросил Хэннон.

— Нет, — сказал я. Мое лицо ничего не выражало. Я решился не играть. Никаких изумлений, улыбок, ничего, что могло бы вызвать дополнительные вопросы или давление. Пусть они думают, что я покрываю друга. Это будет естественно, даже если я не виновен.

— Брали ли вы деньги с каких-либо резервистов по каким-либо причинам? — снова спросил Хэннон.

— Нет, — сказал я.

Уоллес, медленно подбирая слова, произнес:

— Вы знаете обо всем. Вы записывали молодых людей, подлежащих призыву, только после того, как они платили вам определенные суммы денег. Нам известно, что вы и Фрэнк Элкор манипулировали этими списками. Если вы отрицаете это, то лжете лицу, находящемуся на федеральной службе, а это преступление. Я еще раз вас спрашиваю, брали ли вы деньги или другие ценности, чтобы обеспечить запись одного лица вместо другого?

— Нет, — сказал я.

Хэннон внезапно рассмеялся.

— Мы загнали в угол вашего дружка Фрэнка Элкора. У нас есть свидетельства, что вы были партнерами. И что, возможно, вы были в сговоре с другими гражданскими администраторами или даже офицерами в этом учреждении, чтобы вымогать взятки. Если вы расскажете нам все, что знаете, это может существенно облегчить вашу участь.

Никакого вопроса не прозвучало, поэтому я просто смотрел на него, не отвечая. Внезапно Уоллес сказал спокойным ровным голосом:

— Нам известно, что вы были самой главной фигурой в этой операции.

И тут я впервые нарушил свои правила. Я рассмеялся. Это был столь естественный смех, что они не могли обидеться. Я заметил, что Хэннон тоже слегка улыбнулся.

Меня рассмешили слова «главная фигура». Впервые происходящее напомнило мне фрагмент из второсортного кино. Я засмеялся потому, что ожидал подобных слов от Хэннона, тот выглядел достаточно простодушным. От Уоллеса же я ждал серьезного подвоха, может быть, потому, что он был старшим.

И еще я смеялся потому, что знал, что они на ложном пути. Они искали сложный заговор, организованную «сеть» с «мозговым центром». Иначе это была бы пустая трата времени для суровых церберов из ФБР. Они не знали, что имеют дело с компанией мелких клерков, мошенничавших ради лишнего доллара. Они забыли или не понимали, что дело было в Нью-Йорке, где каждый в той или иной форме неизбежно нарушал закон. Но я не хотел, чтобы мой смех рассердил их, так что посмотрел Уоллесу в глаза.

— Хорошо бы мне стать главной фигурой хоть где-нибудь, — сказал я печально, — а не жалким клерком.

Уоллес пристально посмотрел на меня и спросил Хэннона:

— У вас есть что-нибудь еще?

Хэннон покачал головой. Уоллес поднялся.

— Благодарим за ответы на наши вопросы.

В то же мгновение поднялись Хэннон и я. Некоторое время мы стояли рядом друг с другом, и я машинально протянул руку, а Уоллес пожал ее. То же самое мы проделали с Хэнноном. Потом мы вместе вышли из комнаты и прошли через холл к моей конторке. Они кивнули мне на прощание, спускаясь к выходу по лестнице, а я вернулся к себе.

Я был абсолютно спокоен, не нервничал. Задумался о рукопожатии. Видимо, этот акт и снял во мне напряжение. Но почему я это сделал? Думаю, здесь выразилась благодарность за то, что они не пытались унизить или запугать меня. Что они провели допрос в цивилизованной форме. Я почувствовал, что у них есть ко мне некоторая жалость. Я был очевидно виновным, но в очень малом масштабе. Бедный жалкий клерк, тянущийся за несколькими долларами. Конечно, они посадили бы меня в тюрьму, если бы смогли, но в душе не стремились к этому. Или, возможно, это было для них такой мелочью, что не стоило связываться. Или само преступление позабавило их. Парни платят, чтобы поступить в армию. И я засмеялся. Сорок пять тысяч — это не несколько жалких баксов. Я одурманился жалостью к самому себе.

Вскоре после моего возвращения в конторку в дверях появился майор и поманил меня. Майор был в форме и со всеми наградами. Он воевал на Второй Мировой войне и в Корее, и на груди у него было, по крайней мере, двадцать лент.

— Как ты выкрутился? — спросил он, слегка улыбаясь.

Я пожал плечами.

— Полагаю, нормально.

Майор с удивлением покачал головой.

— Они мне сказали, что это длилось несколько лет. Как же вы, ребята, это проделывали?

Он восторженно потряс головой.

— Я думаю, что все это дерьмо собачье, — сказал я — Я никогда не видел, чтобы Фрэнк взял с кого-нибудь хоть цент. Просто какие-то парни разозлились, что их снова призвали на активную службу.

— Да — сказал майор. — Но в Форте Ли издают приказы, чтобы переправить сотню таких парней в Нью-Йорк для показаний перед гранд-жюри. Это тебе не дерьмо собачье. — Он с улыбкой уставился на меня, — В какой дивизии ты воевал с немцами?

— Четвертая Бронетанковая, — ответил я.

— На твоем счету Бронзовая Звезда, — сказал майор. — Немного, но кое-что. — На его груди среди лент были Серебряная Звезда и Пурпурное Сердце.

— Да, немного, — сказал я. — Я эвакуировал французских гражданских лиц под артобстрелом. Не думаю, чтобы я убил хоть одного немца.

Майор кивнул.

— Немного, — согласился он. — Но больше того, что совершили эти ребята. Так что если я смогу помочь, дай знать. Ладно?

— Спасибо, — поблагодарил я.

Когда я вставал, чтобы уйти, майор сердито сказал, почти что самому себе:

— Эти два недоноска начали задавать мне вопросы, а я велел им проваливать. Они думали, что я тоже могу оказаться в этом дерьме. — Он покачал головой. — Ладно, — посоветовал он. — Береги жопу.

Любительская преступность не окупается. Я начал реагировать на события, как герой фильма, демонстрирующего муки психологической вины. Каждый раз, когда в неурочный час в моей квартире раздавался звонок, сердце во мне екало. Я думал, что это полиция или ФБР. Конечно, это оказывался кто-нибудь из соседей или подружки Валли, забегавшие поболтать или что-нибудь одолжить. В контору агенты ФБР приходили пару раз за неделю, обычно с каким-нибудь молодым парнем, которому они, очевидно, меня показывали. Видимо, это были резервисты, оплатившие зачисление на шестимесячную программу. Однажды ко мне зашел поговорить Хэннон, и я сбегал в закусочную за кофе и бутербродами для нас и для майора. Когда мы втроем беседовали, Хэннон сказал самым приятным тоном:

— Ты хороший парень, Мерлин, мне и в самом деле очень не хочется сажать тебя в тюрьму. Но знаешь, я посадил в тюрьму много хороших парней. Я всегда думаю: какая жалость! Если бы они вовремя немножко подумали о себе!

Майор склонился на стуле, чтобы посмотреть на мою реакцию. Я просто пожал плечами и продолжал есть бутерброд. С моей точки зрения было бесполезно реагировать на такие замечания. Это привело бы к общему обсуждению всего дела о взяточничестве. При любом общем обсуждении я мог сказать что-то, помогающее следствию. Поэтому я ничего не сказал. Я спросил майор, нельзя ли мне отпроситься на пару дней, чтобы помочь жене с покупками к Рождеству. Было не так уж много работы, и к тому же у нас в конторе появился новый гражданский сотрудник вместо Фрэнка Элкора, и он мог бы за всем последить, пока меня не будет. Майор сказал: — Да, конечно. — Хэннон, к тому же, был туп. Его замечание о том, что он посадил в тюрьму много хороших парней, было тупостью. Он был слишком молод, чтобы посадить много хороших парней в тюрьму. Я квалифицировал его как новичка, одаренного, но не настолько, чтобы суметь посадить меня в тюрьму. И если ему это удастся, я буду первым.