Дверь в лето (сборник) - Хайнлайн Роберт Энсон. Страница 7

Сам я не играл так увлеченно с тех пор, как мама и сестренка погибли под бомбежкой. Но одного я не учел — я всегда был серьезен и Рикки это знала. Когда появилась Белл, ей было десять лет, а когда я сделал Белл предложение — почти одиннадцать. Наверное, я один знал, как она ненавидела Белл. Внешне это почти не проявлялось. Рикки просто не желала с нею разговаривать. Белл называла это застенчивостью, и Майлз, кажется, тоже.

Но я — то знал, в чем дело и несколько раз пытался объясниться с Рикки. Вы когда-нибудь пробовали обсуждать с подростком тему, на которую он не желает говорить? Честное слово, если вы будете надрывать глотку в Эхо-каньоне, толку будет больше. Наконец, я уверил себя, что все это пройдет, как только Рикки узнает, какая Белл милая и хорошая.

Пит был другого мнения и, если бы не любовное ослепление, я заметил бы это — ясный признак того, что мы с Белл никогда не поймем друг друга. Она “любила” Пита — ну конечно, же! Она обожала котов, любила тонзуру, проклюнувшуюся на моем темени, восхищалась моими заказами в ресторане, словом, обожала все, что относилось ко мне.

Но любить котов трудно, ибо при этом надо угождать им. На свете есть коты и есть все прочие, причем большинство из прочих терпеть не могут котов. Если они и говорят, из вежливости или по другой причине, что любят котов, то все равно не умеют с ними обращаться, а ведь кошачий протокол гораздо строже дипломатического.

Он зиждется на чувстве собственного достоинства и взаимном уважении — равно как и гонор латиноамериканцев, на который можно покуситься, только рискуя жизнью.

Коты не принимают шуток, они ужасно эгоистичны и очень обидчивы. Если кто-нибудь спросит меня, за что я люблю котов, я, скорее всего, не смогу вразумительно ответить. Это все равно, что объяснять человеку, не переносящему острых сыров, почему он “должен любить” лимбургер. И все-таки я могу понять китайского мандарина, который отрезал рукав халата, покрытого бесценной вышивкой, только потому, что на нем спал котенок.

Однако Белл попыталась показать, как она “любит” Пита играла с ним, словно с левреткой… и он оцарапал ее. Затем, как и всякий благоразумный кот на его месте, поспешил слинять и правильно сделал, ибо иначе я был бы вынужден отшлепать его, а он никогда не видал от меня такого обращения. Бить кота — хуже чем бесполезно; его можно дисциплинировать только терпением но никак не побоями.

Я смазал царапины йодом и попытался объяснить Белл, в чем ее ошибка:

— Мне очень жаль, что так случилось, ужасно жаль! Но если ты будешь продолжать в том же духе, приготовься к новым царапинам.

— Но я просто играла!

— Да, но… поставь себя на его место. Играть с ним нельзя он не собачонка. И похлопывать нельзя, только гладить. Нельзя делать резких движений в пределах досягаемости его лап. Даже когда ты его гладишь, он должен тебя видеть… а ты должна следить, чтобы ему при этом было приятно. Если он не желает, чтобы его ласкали, он все-таки потерпит немного из вежливости (коты очень вежливы), но лучше оставить его в покое, прежде чем его терпение иссякнет. — Я немного помедлил. — Ты ведь не любишь кошек?

— Что?! Фу, глупости какие! Конечно же, люблю. Правда, мне редко приходилось общаться с ними. Она у тебя обидчивая?

— Он. Пит — “он”, кот-самец. Нет, он не обидчив — с ним всегда хорошо обращались. Но ты должна научиться вести себя с ним. И никогда не надо смеяться над ним.

— Никогда? А почему?

— Потому что в котах нет ничего смешного, хотя порой они бывают довольно комичны. Они не понимают юмора и смех обижает их. Он не станет царапать тебя за это — просто спрячется, причем в самом неподходящем месте. Но со временем обида проходит. Очень важно знать, как начать знакомство с котом. Когда Пит вернется, я научу тебя этому.

Но в этот день мне не пришлось учить ее. Пит так и не вернулся. Больше Белл ни разу не прикоснулась к нему. Она говорила с ним и вообще вела себя так, будто любила его, но держалась поодаль. Пит тоже соблюдал дистанцию. Я не придавал этому особого значения — не мог же я из-за такой чепухи сомневаться в женщине, которую любил больше жизни.

Проблема Пита снова встала, когда мы с Белл стали обсуждать, где мы будем жить. Она еще не назвала дня нашей свадьбы, но мы, тем не менее, тратили массу времени, обсуждая всяческие детали. Я хотел завести небольшое ранчо неподалеку от нашей фабрики, а Белл предпочитала городскую квартиру, пока мы не сможем купить виллу в Бель-Эр.

— Дорогая, это непрактично, — уверял я. — Мне хотелось бы жить рядом с фабрикой. Кроме того, где в городской квартире держать кота?

— Да, да. Хорошо, что ты вспомнил об этом. Насколько я разбираюсь в кошках, мы сумеем его перевоспитать и он будет вполне счастлив в нашей квартире.

Я выпучился на нее, не веря своим ушам. Перевоспитать моего старого драчуна? Превратить его в придаток к мебели?

— Белл, ты сама не понимаешь, что говоришь!

— Мамочке лучше знать, — промурлыкала она и выложила обычный набор доводов, которые приводят люди, видящие в котах лишь деталь интерьера. Это, мол, для его же блага, это ничуть не повредит, она знает, как я люблю Пита и никогда не решилась бы посягать на него, она хочет только одного — чтобы всем было хорошо…

— “Хорошо” по-твоему, или как? — перебил я.

— Что ты имеешь в виду, дорогой?

— Может быть тебе хочется заодно перевоспитать и меня? Чтобы я был послушен, ночевал дома, никогда с тобой не спорил. Мне это не повредит, я даже стану много счастливее.

— Ты порешь чепуху, — краснея, сказала Белл и отвернулась.

— Равно как и ты!

Больше она об этом не вспоминала. У Белл была привычка доказывать свою правоту красноречивым молчанием. Чем-то ее манеры напоминали кошачьи… может быть, поэтому она была для меня столь неотразима.

Я рад был случаю замять, этот вопрос. У меня родилась идея Умницы Фрэнка. И Вилли, и Горничная уже начали давать кое-какую прибыль, но мне приспичило полностью автоматизировать домашнее хозяйство, набить дом электрической прислугой. Конечно, это можно называть и роботизацией, хотя здесь это определение будет неточным — ведь я не собирался строить механического человека.

Мне хотелось создать машину, которая могла бы делать по Дому абсолютно все: чистить, готовить, а также и более сложные вещи — менять подгузники или заправлять бумагу в пишущую машину. Вместо Горничных, Оконных Вилли, Нянек Нэнси, Гарри-На-Побегушках и Огородных Гасов, дающих, правда, стабильный Доход, я хотел осчастливить мир машиной, которая, как слуги-китайцы, известные моему поколению лишь понаслышке, могла бы Делать все, хотя и стоила бы чуть меньше хорошего автомобиля.

Такая машина ознаменовала бы Второй Освободительный Манифест, [12] полное освобождение женщин от векового домашнего рабства. Мне хотелось опровергнуть старинное суждение насчет того, что домашнюю работу вовек не переделаешь. Нудная, механическая — эта работа оскорбляла меня как инженера.

И вот, призвав на помощь всю свою фантазию, я спроектировал Умницу Фрэнка. Он вобрал в себя все лучшее из прежних моих разработок и не требовал ни одной нестандартной детали. Конечно, такая работа — не для одного человека и, если бы не опыт Горничной, Вилли и прочих, я бы с ней не справился.

Опыта у меня, к счастью, хватало, о качестве пока заботиться не приходилось. Правда, агрегаты нужно было скомпоновать очень плотно, совсем как в управляемой ракете.

Что входило в обязанности Умницы Фрэнка? Ответ: любая домашняя работа, обычно исполняемая людьми. Он не умел играть в карты, заниматься любовью, есть или спать, но должен был прибирать за картежниками, застилать постели, следить за детьми (по крайней мере за их температурой и дыханием) и звать кого-нибудь, если они нездоровы. Не было нужды “учить” Фрэнка отвечать на телефонные звонки — такой прибор уже был в продаже — и открывать входные двери, ибо они, как правило оснащались ответчиками.