Дорога славы - Хайнлайн Роберт Энсон. Страница 27

— Да, милорд. Значит так, вероятность самоубийства. Нет способа вычислить шансы. Все зависит от того, насколько сердит Доралец. Но боя не будет и быть не может. Или нас шлепнут, как только мы покажем свои носы. или мы будем в безопасности, пока вновь не покинем его земли, даже если он нам прикажет развернуться и убираться. — Руфо сильно задумался. — Милорд, если вам нужна моя догадка, в общем, я считаю, что вы оскорбили Доральца наихудшим образом, который когда-либо причинял ему боль за всю его долгую и горькую жизнь. Так что 90 к 10, что в двух шагах после поворота с дороги из каждого из нас вырастет больше стрел, чем их было в святом Себастьяне.

— И Стар тоже? Она же ничего не сделала. И ты тоже. (Да и я тоже, добавил я про себя. Что за страна!) Руфо вздохнул.

— Милорд, в каждом мире есть свои пути. Джоко не ЗАХОЧЕТ причинить ЕЙ боль. Она ему нравится. Он ужас как увлечен ею. Можно даже сказать, что он любит Ее. Но если он убьет вас, он ОБЯЗАН убить ЕЕ. Что-либо иное было бы негуманно в соответствии с его понятиями, а он очень благонравный мужик; он этим знаменит. И меня убьет тоже, конечно, но я не в счет. Он ДОЛЖЕН убить Ее, даже если это и положит начало цепи событий, которые точно так же уничтожат и его, как только эта новость станет известна. Вопрос вот в чем: обязан ли он убить ВАС? Мне думается, зная этих людей, что обязан. Простите… милорд.

Я обмозговал все это.

— Тогда почему же ты здесь, Руфо?

— Милорд?

— Можешь снизить частоту своих «сэр» до раза в минуту. Почему ты здесь? Если твоя оценка правильна, одна твоя шпага и твой лук не смогут изменить результата. Она предоставила тебе хороший шанс вовремя смыться. Так что же это? Гордость? Или ТЫ Ее любишь?

— О Господи, да нет!

И вновь Руфо предстал передо мной полностью шокированным.

— Извините меня, — продолжал он. — Вы застали меня врасплох. — Он поразмыслил немного. — Причин, я понимаю, две. Первая в том, что если Джоко позволит нам пойти на переговоры, так она умеет заговаривать зубы. А во-вторых, — он искоса глянул на меня, — я суеверен, я это признаю. Вы удачливый человек. Я видел это. Поэтому я хочу быть к вам поближе, даже когда рассудок подталкивает меня бежать. Вы могли бы упасть в выгребную яму и…

— Глупости. Послушал бы ты историю моих неудач.

— В прошлом — возможно. Но я ставлю на кости, пока они катятся.

Он замолчал. Немного погодя я сказал:

— Оставайся здесь.

Я прибавил скорости и поравнялся со Стар.

— План такой, — сказал я, — когда мы туда прибудем, ты останешься на дороге вместе с Руфо. Я въезжаю к нему один. У нее перехватило дыхание.

— О милорд! Нет!

— Да.

— Но…

— Стар, ты хочешь, чтобы я вернулся? Как твой защитник и рыцарь?

— Всем сердцем!

— Вот и хорошо. Тогда поступи по-моему. Она помедлила перед ответом.

— Оскар…

— Да, Стар.

— Я сделаю все, как вы скажете. Но, может, вы позволите мне объяснить, прежде чем решать, что приказать?

— Говори.

— В этом мире место, где должна ехать леди, находится рядом с ее рыцарем. Именно тут я и хотела бы находиться, мой Герой, когда грозит опасность. Особенно, когда грозит опасность. Но я умоляю не из сентиментальности, не ради пустой формы. Зная то, что я теперь знаю, я могу с уверенностью предсказать, что если вы въедете первым туда, вы тут же погибнете, как погибну и я, и Руфо — лишь только нас догонят. А это будет быстро, животные наши устали. С другой стороны, если я отправлюсь туда одна…

— Нет.

— Пожалуйста, милорд. Я ведь этого не предлагаю. Если бы я отправилась одна, я бы могла погибнуть на месте так же почти наверняка, как и вы. Не исключено, что вместо того, чтобы скормить меня свиньям, он просто поставил бы меня кормить свиней и быть игрушкой свинопасов — судьба, скорее милостивая, чем холодная расправа ввиду моей полной деградации, проявляющейся в возвращении без вас. Но Доралец ко мне небезразличен и, я думаю, мог бы оставить меня в живых… в качестве свинарки и с жизнью, не лучше свиной. Я бы рискнула пойти на это, если б так случилось, и ждала бы возможности освободиться потому что не могу позволить себе гордости; у меня нет гордости, есть только сознание необходимости.

Голос ее стал хрипнуть от сдерживаемых слез.

— Стар, Стар!

— Мой милый!

— Что? Ты сказала…

— Можно мне повторить это? У нас, может быть, осталось немного времени. Герой мой… мой милый.

Она словно потянулась ко мне, и я взял ее за руку; она прижалась ко мне и поднесла свою руку к груди.

Потом она выпрямилась, но руку мою не отпустила.

— У меня уже все прошло. Я становлюсь женщиной, когда менее всего того ожидаю. Нет, мой милый Герой, для нас остается только один способ прибыть туда, и способ этот — рука об руку, торжественно. Это не только безопаснее всего, это единственное, чего я могла бы желать, — если бы я могла позволить себе гордость. Я могу себе позволить все что угодно другое. Я могла бы купить вам Эйфелеву башню для забавы и заменить ее, если бы вы ее сломали. Но не гордость.

— Почему так безопаснее всего?

— Потому что он мог бы — я повторяю, мог бы — позволить нам вступить в переговоры. Если я успею произнести десять слов, он разрешит нам сотню. А потом и тысячу. Я бы сумела залечить его рану.

— Ну, хорошо. Однако, Стар, да ЧТО же я сделал, чтобы обидеть его? Я НИЧЕГО не делал! Мне пришлось изрядно повертеться, чтобы НЕ обидеть его.

Некоторое время она молчала, затем сказала:

— Вы американец.

— А какое это имеет отношение к делу? Джоко-то этого не знает.

— Возможно, к делу это имеет самое прямое отношение. Нет, Америка для Доральца, самое большее, просто название, ибо хотя он и изучал Вселенные, он никогда не путешествовал. Но — вы на меня опять не рассердитесь?

— Э-э… Давай-ка лучше поступим так. Говори все, что нужно, но объясняй причины. Только не пили меня. Тьфу, черт, да пили меня, если хочется, — на этот раз. Только чтобы это не вошло в привычку… милая моя.

Она сжала мне руку.

— Никогда больше не буду! Ошибка крылась в моем непонимании того, что вы американец. Я знаю Америку не так хорошо, как Руфо. Если бы там оказался Руфо… Но его не было; он миловался на кухне. Скорее всего я предположила, когда вам предложили стол, крышу и постель, что вы поведете себя, как вел бы себя француз. Мне и в голову не приходило, что вы от чего-то откажетесь. Если бы я знала, я сплела бы для вас тысячу отговорок. Взятая на себя клятва. Святой день в вашей религии. Джоко был бы разочарован, но не обижен, он ЧЕЛОВЕК ЧЕСТИ.

— Но, черт побери, я все еще не понимаю, почему он хочет прикончить меня за то, чего я НЕ сделал, тогда как дома у нас, как можно ожидать, он мог бы пристрелить меня за то, что я СДЕЛАЛ. Разве в этой стране мужчина вынужден принимать любое бабье предложение? И почему она побежала жаловаться? Почему она не сохранила это в тайне? Черт, да она даже не пыталась. Она приволокла своих дочерей.

— Но, милый, это же не было секретом. Он просил вас во всеуслышанье, и вы приняли приглашение. Как бы вы чувствовали себя, если бы ваша невеста в брачную ночь выкинула бы вас из спальни? «Стол, крыша и постель». Вы согласились.

— «Постель». Стар, в Америке постель — это мебель с многоцелевым назначением. Иногда мы в них спим. Просто спим. Я его не понял.

— Теперь я знаю. Вы не знали этого выражения. Моя вина. Но теперь-то вы видите, почему он был совершенно — и принародно — унижен?

— В общем, да, но он был сам тому виной. Он просил меня при людях. Было бы хуже, если бы я тогда сказал нет.

— Вовсе нет. Вы не были обязаны соглашаться. Вы могли бы отказаться с достоинством. Вероятно, самый достойный способ, хоть это и было бы белой ложью, это когда Герой заявляет о своей трагической неспособности — временной или постоянной — из-за ран, полученных в той самой битве, которая выявила его героизм.

— Я это запомню. Но все же я не понимаю, почему он с самого-то начала был так удивительно щедр. Она повернулась и посмотрела на меня.