Дорога славы - Хайнлайн Роберт Энсон. Страница 28

— Мой милый, ничего, если я скажу, что ВЫ удивляли МЕНЯ при каждом нашем разговоре? А я думала, что я-то много лет назад потеряла способность изумляться.

— Это взаимно. Меня ты удивляешь всегда. Однако мне это нравится — за исключением одного раза.

— Милорд Герой, как вы думаете, как часто простому деревенскому помещику предоставляется заиметь в своей семье сына Героя и воспитать его, как собственного? Разве не можете вы почувствовать его горького, как желчь, разочарования от того, что вы вырвали у него, после того, как он уверился, что вы пообещали ему этот подарок? Его стыд? Его гнев?

Я рассмотрел это повнимательнее.

— Надо же, чтоб мне пусто было. В Америке это тоже случается. Но об этом не хвастаются.

— Иные страны, иные обычаи. В самом крайнем случае, он думал, что ему выпала честь, когда Герой обращается с ним, как с братом. А при удаче он ожидал потомства Героя для Доральского дома.

— Постой-ка минутку! Это поэтому он послал мне троих? Чтобы увеличить шансы?

— Оскар, он с готовностью послал бы вам тридцать… если бы вы намекнули, что чувствуете в себе достаточно героизма, чтобы предпринять это. А так как он послал вам свою главную жену и двух любимых дочерей… — Она заколебалась. — Чего я все-таки не понимаю, так это… — Она оборвала себя и задала мне прямой вопрос.

— Дьявол, да нет! — запротестовал я, краснея. — По крайней мере, с 15 лет. Но что меня оттолкнуло, так это то, что та совсем еще ребенок. Именно она, я думаю.

Стар пожала плечами.

— Может быть, и она. Но она НЕ ребенок; на Невии она считается женщиной. Даже если она пока не распечатана, я готова побиться об заклад, что в следующие 12 месяцев она станет матерью. Но если вам было неприятно брать ее, почему вы не шугнули ее прочь и не взяли ее старшую сестру? Эта красавица, как я знаю, потеряла свою девственность с тех пор, как у нее появились груди — и еще я слышала, что Мьюри «та еще штучка», если я правильно помню американское выражение.

Я что-то пробормотал. Думал-то я точно так же. Но мне не хотелось обсуждать это со Стар.

Она сказала:

— Pardonne-mei, mon cher? Tu as dit?  [54]

— Я сказал, что не стал заниматься сексуальными преступлениями по причине Великого Поста. Лицо ее выразило озадаченность.

— Но Великий Пост ведь прошел даже на Земле. А здесь этого нет вовсе.

— Прости.

— Все же мне приятна, что ты не выбрал Мьюри поверх головы Летвы. Мьюри бы стала невероятно заноситься перед своей матерью после такого. Но я так понимаю, что ты согласен все исправить, если я улажу дело. — Она прибавила: — От этого в очень большой степени зависит то, как я буду его убеждать.

(Стар, Стар, единственная, кого я хочу, это ТЫ!)

— Значит, ты этого хочешь… моя милая?

— О, как бы это нам помогло!

— Решено. Тебе видней. Одна, три или тридцать — буду стараться хоть до смерти. Но не с девчонкой!

— В этом проблемы нет. Дай-ка я подумаю. Если Доралец позволит мне вставить хотя бы ПЯТЬ слов… Она умолкла. От руки ее шло приятное тепло. Я тоже ударился в размышления.

— Стар, а где спала вчера ночью ты?

Она резко обернулась.

— Милорд… разрешается ли мне попросить вас, пожалуйста, НЕ СОВАТЬСЯ НЕ В СВОИ ДЕЛА!

— Видимо, да. Но мне кажется, что в мои дела сует нос каждый.

— Простите меня. Но я очень сильно обеспокоена, и моих самых тяжелых волнений вы даже еще не знаете. Это был справедливый вопрос, и он заслуживает честного ответа. Гостеприимство всегда уравновешивается, и честь оказывается обеим сторонам. Я спала в постели Доральца. Однако, если это имеет значение — а для вас оно может иметь; я все еще не понимаю американцев — вчера я была ранена и рана еще меня беспокоила. У Джоко мягкая и нежная душа. Мы спали. Просто спали.

Я постарался сделать вид, что не придаю этому значения.

— Сожалею, что тебя ранило. Тебе до сих пор больно?

— Совершенно нет. Повязка отпадает. Однако прошлой ночью я не в первый раз пользовалась столом, крышей и постелью в Доральском доме. Мы с Джоко старые и прекрасные друзья, почему я и думаю, что могу положиться на то, что он даст мне несколько секунд перед тем, как убить меня.

— Что ж, кое-что из этого я и сам понял.

— Оскар, по вашим понятиям, в соответствии с методами вашего воспитания, я шлюха.

— О, ни за что! Принцесса.

— Шлюха. Но я не из вашей страны, и меня воспитывали по другим законам. По моим представлениям, а мне они кажутся хорошими, я женщина достойная. Ну а теперь… я все еще остаюсь вашей милой?

— Милая моя!

— Мой милый Герой. Рыцарь мой. Наклонитесь поближе и поцелуйте меня. Если нам суждено умереть, я хотела бы, чтобы рот мой помнил тепло ваших губ. Вход лежит как раз вон за этим поворотом.

— Я знаю.

Несколько секунд спустя мы гордо въехали в зону обстрела со вложенным в ножны оружием и ненатянутыми луками.

ГЛАВА Х

ТРИ ДНЯ спустя мы вновь выехали оттуда.

На этот раз завтрак был шикарным. На этот раз по обеим сторонам нашего проезда были выстроены музыканты. На этот раз нас провожал сам Доралец.

На этот раз Руфо, шатаясь, подошел к своей животине, обнимая каждой рукой по красотке и держа в каждой руке по бутылке, затем, после крепких поцелуев еще примерно с дюжиной, был поднят в седло и закреплен в положении отдыха. Он тут же уснул, захрапев еще до того, как мы тронулись.

На прощание меня поцеловали несчетное количество раз, причем у некоторых не было никаких оснований делать это так страстно, ибо я был всего учеником на Героя, все еще начинающим это ремесло. В общем-то это неплохое ремесло, невзирая на ненормированный рабочий день, профессиональные опасности и совершенно никаких гарантий жизни; у него есть побочные доходы, открывается много вакансий и возможность быстрого продвижения по службе для человека напористого и не отказывающегося повышать квалификацию. Доралец казался мной вполне доволен.

За завтраком он воспел мою недавнюю доблесть в тысяче сложнейших строчек. Но я был трезв и не допустил, чтобы его хвалы наполнили меня мыслями о собственном величии; я уже понимал, что к чему. Очевидно ему все время что-то чирикала в ухо пташка — только чирикала она неправду. Даже Джон Генри, Стальной Человек, не смог бы сделать того, что, как гласила она Джоко, сделал я.

Но я принял ее, придав своим чертам каменно-благородное выражение, потом встал и выдал «Кейси у биты», вкладывая все сердце и душу в: «Мощный Кейси тут как ахнул!»

Стар дала этому свою интерпретацию. Я восхвалил (как пела она) женщин Дорала, причем мысли в это вкладывались такие, которые обычно связываются с Мадам Помпадур, Нелл Гвин, Теодорой, Нинон де Ленкло и Рэйнджи Лил. Она не стала поминать этих знаменитых леди; вместо этого она дала точные описания, в невианских панегириках, которые покоробили бы и Франсуа Вий она.

Так что мне пришлось выходить на «бис». Я преподнес им «Дочь Рейли», потом «Бармагист», да еще с жестами.

Стар истолковала мое исполнение по духу; она сказала то, что сказал бы я, если бы я был способен импровизировать поэзию. Ближе к концу второго дня я наткнулся случайно на Стар в парилке помещичьих бань. На протяжении часа мы, завернувшись в простыни, лежали на стоящих рядом каменных плитах, пропариваясь и восстанавливая мышцы. Наконец я выпалил ей, какое изумление

— и восторг — я чувствовал. Я сделал это, как баран, но Стар была тем, перед кем я отважился обнажать свою душу.

Она серьезно меня выслушала. Когда я выдохся, она тихо сказала:

— Мой Герой, как вы поняли, я не знаю Америки. Но судя по тому, что говорит мне Руфо, ваша культура единственная в своем роде среди всех Вселенных.

— Ну, конечно, понимаю, что в США плохо разбираются в таких вещах, не так, как во Франции.

— Франция! — Она величественно пожала плечами. — «Латиняне вшивые любовники». Я где-то это слышала, и свидетельствую, что это верно. Оскар, насколько мне известно, из всех полуцивилизованных культур ваша — единственная, в которой любовь не считается величайшим искусством и не изучается со всей серьезностью, которой она заслуживает.