Между двумя романами - Дудинцев Владимир Дмитриевич. Страница 38

(Жена. Так и трудились они на поле втроем: жена, муж и дочка. Есть даже телевизион-ный фильм, где Нина Александровна и Верочка в резиновых сапогах и телогрейках копают в поле картошку. Писались о Лебедевой статьи и в перестроенное время. Взывали авторы к разным руководителям: картошку копать могут с успехом рабочие, а время ученого, да еще какого, - ох как дорого! Но уже умер Александр Алексеевич, муж и соратник. Это подкосило Нину Александровну, вскоре не стало и ее. Дочке Верочке достался богатый опыт - и научный, и жизненный. Она тоже работает над проблемами картошки вместе с мужем, но дочку свою на поле не пускает...)

Глава 32

ДРУЗЬЯ-БИОЛОГИ

Рассказывает жена

Владимир Дмитриевич намеревался рассказать и о других ученых-биологах, которые обогатили его своим опытом. Многие из них стали нашими друзьями. Но жизнь распорядилась иначе... Считаю своим долгом хоть упомянуть их имена. Первым появился Эфроимсон Владимир Павлович. Он прислал свой труд: если не ошибаюсь, "Генетика этики". Владимир Дмитриевич с головой ушел в изучение рукописи: "Этот человек - глубокий философ; вот побеседуем-то с ним!". И беседовали долгими вечерами за полночь... Появился у нас молодой ученый Жорес Медведев. Он познакомил нас с академиком Майсуряном и его женой, доктором биологии Зинаидой Иосифовной Атабековой. Это она пригласила Володю на конференцию вейсманистов-морганистов, где он познакомился с Лебедевой. Майсуряны иногда приглашали нас к своему, по какому-нибудь случаю, застолью. Там Владимир Дмитриевич сошелся с академиком Борисом Львовичем Астауровым. Однажды во время такого заседания позвонили в дверь - кто-то пришел вроде бы со списком. Оказалось, Майсуряны с коллегами подняли кампанию в защиту Тимирязевской академии, которую намеревались закрыть. Борьба продолжалась.

Помню и наше замечательное застолье. У нас собрались ученые - цвет биологической науки. Накрыли большой Т-образный стол. Тут были и Раппопорт с Эфроимсоном - они донимали Алиханяна: тот когда-то вроде бы отступился от генетики в период особенно жестоких гонений. Близнецы Медведевы: биолог Жорес и историк Рой мистифицировали прибывающих гостей - кто есть кто? Антон Романович Жебрак с корзинкой розовобоких яблок из своего сада. Был тут и Астауров, к которому Володя ездил в университетское шелковичное хозяйство. На тутовых деревьях (в нашей полосе!) размножались шелковичные гусеницы, плели свои коконы. Из Ленинграда приехал Лобашов, тоже генетик, и, конечно, Нина Александровна с Александром Алексеевичем. Замечательный, незабываемый был вечер, вечер друзей-единомышленников.

Особо хочу сказать о Жоресе Медведеве. Как он появился у нас, не помню. Кажется, будто он всегда был с нами. Жорес - наш большой друг и удивительный человек. С ним всегда легко и интересно. Да и он сам всегда находил интерес во всем, что его окружало.

Жорес - ученый-геронтолог с мировым именем и известный публицист. В советское время он бесстрашно предавал гласности некоторые моменты, для того не предназначенные: напри-мер, перлюстрацию писем, приходящих из-за границы, за что и был ненавидим бюрократией. Она, бюрократия, как водится, всячески мешала своему врагу - так что порой ему приходи-лось идти на хитрость даже для того, чтобы встретиться со своими зарубежными коллегами-геронтологами. Например, "случай в душе". В начале 70-х годов в Киеве собралась конференция геронтологов. Жорес заблаговременно получил приглашение от международного оргкомитета. Однако, приехав на место, был остановлен какими-то товарищами: "Медведев в списках не значится", - строго сказали ему. Расстроенный - ведь у него стоял в программе доклад, Жорес оставил вещи у друзей и пошел бродить по городу. Погулял немного и решил принять душ. Рассудив, что в третьеразрядную гостиницу проникнуть несложно, он нашел таковую невдалеке. Это была гостиница "Театральная". Там оказался очень подходящий к случаю общий душ. Душ был без кабинок, и несколько обнаженных джентльменов невинно плескались на глазах друг у друга. Жорес обратился за чем-то к человеку, мывшемуся под соседней струей, и услышал в ответ: "Извините, я не понимаю по-русски", - сказанное на английском языке. Наш герой тоже перешел на английский и продолжил беседу. Сосед оказался - о чудо! - доктором Давидом Гершеном, ученым-геронтологом из Израиля. Он тоже приехал на конференцию. Но поскольку тогда отношения с Израилем были натянутые, эту делегацию поселили в плохонькой гостинице - вот, мол, как мы вам! После душа поднялись в номер, где доктор Гершен жил еще с пятью коллегами. Тут явилась выпивка. Проговорили до рассвета. Коллеги предложили гостю прийти на следующий день к началу заседания, а уж они скажут, кому надо, и устроят так, что доктора Медведева пропустят. Однако вышло иначе. При входе в здание, где проходила конференция, Жорес был подхвачен под руки двумя товарищами в штатском, а затем препровожден в Обнинск - под конвоем. "Не вздумайте приехать снова, - сказали ему, - будет то же!" Своим коллегам в Киев Жорес отправил телеграмму - по-английски: "После встречи с профессором Киднапером оказался дома и приехать не могу!" Доктор Гершен понял, конечно, "эзопов язык" телеграммы и оповестил всех участников конференции о том, что случилось с доктором Медведевым, выступление которого стоит в программе. Ученые возмутились и заявили, что сорвут конференцию, если их коллега не будет выступать. Так Жорес все-таки попал на конференцию.

А чего стоит нашумевшая история с попыткой заключить неудобного гражданина в психиатрическую лечебницу! Тогда В. Д. с Роем помчались на нашем "Москвиче" спасать его. А потом и другие - писатели и ученые. И в психушке Жорес оставался самим собой. С интере-сом разговаривал с врачами. Отсутствие страха у "пациента" было воспринято ими как признак болезни. В общем, пришлось ему провести в лечебнице несколько дней.

В конце концов его лишили советского гражданства, когда после многих отказов со стороны властей он все-таки поехал на конференцию в Лондон.

Итак, Жорес... Он часто заходил к нам, когда бывал в Москве. Жил он с семьей в Обнинске. Придет, допустим, а нас с Володей нет. Дети встречают радостно. А он: "Ну-ка, посмотрим, что у вас есть в холодильнике... Ай-яй, пусто..." Выдает сумму - бегите в магазин. И к перечню продуктов всегда кофе... День Жореса Александровича бывал очень насыщен, удивительно много он успевал - и в своей научной работе, и в раскрытии бюрократических тайн, и в посещении друзей. Приходил иногда с большим рюкзаком. Вытаскивает, например, джинсы (тогда - вожделенный предмет): это - Ване. А у него этих джинсов - полный рюкзак: всем знакомым ребятишкам. Это значит, Жорес Александрович получил какой-то гонорар!

Ну вот, принесли дети провизию, устроились уютно за столом, поели с аппетитом, поговорили.

- А теперь, - заявляет Жорес, - я посплю до прихода родителей.

Ложился обычно на мою постель - в кабинете не заснешь: кругом навалены пирамиды толстых книг, рукописи, - одну подушку под ухо, другую - на ухо. Поспал полчаса и опять готов действовать. Это я для чего рассказываю? Для нас с Володей Жорес был как бы образцом: без мелочных условностей, мешающих общению, очень простой, а в то же время - глубокий, серьезный, и очень отзывчивый человек. Он обладал удивительным качеством, которого, пожалуй, я не встречала больше ни у кого: умел быть на равных с любым, независимо от возраста и положения. Придешь, бывало, домой, а он на кухне с детворой общается - и с большим удовольствием. Не с позиций "взрослого", а с искренним живым интересом. Оттого его все любили.

Недаром, когда уезжал в Лондон, на перроне собралась целая толпа - и не только друзья, сослуживцы-биологи, но и рабочие, уборщицы... Всем он был нужен. Все горевали, чувствовали, что расстаемся очень надолго.

Между прочим, именно он надоумил Володю послать письмо издателям, когда "Междуна-родная книга" дала ему, так сказать, "от ворот поворот". Он и потом следил за перепиской Дудинцева с заграничными издателями. И после смерти Володи Жорес и Рита, его жена, остаются нашими друзьями.