Граната в ушанке - Ефетов Марк Симович. Страница 5

Да, Володя Замараев не умел врать. Но он был великим выдумщиком. С тех пор как Володя начал читать книги, огромный мир раскрылся перед ним. Раньше в его жизни была только комната, где изучено каждое пятнышко на стене и каждая царапина на мебели; был двор, улица, мама-папа - старики Замараевы, как он их называл, брат Женька и знакомые мальчишки дружки-приятели. Всё. А теперь книги, будто огромные окна, провели Володю... в кабину космонавта. И он, Володя, летал в космос, а сквозь страницы другой книги спускался на подводной лодке в глубины океана. Книги не только поднимали его в небеса и опускали в морскую пучину. Книги переносили Володю на двадцать лет вперёд и на тысячу лет назад. Такие книги, где всё было необычно, ему особенно нравились. Они будили воображение, и Володя видел всякие чудеса-необычайности, как можно видеть только во сне или в кино.

В большой степени помогал этому брат Женя...

Если у вас нет старшего брата-студента, вы не знаете, конечно, что студент - самый знающий человек на свете. У медика-студента глаза как рентгеновский аппарат: он видит человека насквозь. Только посмотрит и сразу же скажет: "У тебя, Володя, почечные лоханки не в порядке" или там... "избыток кислотности в желудке". Доктору или даже профессору, для того чтобы определить болезнь - поставить диагноз, - нужны всякие там анализы, расспросы, наблюдения за больным, а студент-медик - раз, и готово. Это я точно говорю, потому что у Жени, Володиного брата, два товарища были медиками. И чего-чего они только не приписывали Володе и его родителям, каких только болезней не придумывали! Но всё, к счастью, оказывалось ошибочным.

Да, студент - это большой научности человек. Он, главное, никогда ни в чём не сомневается. Сказал, и точка!

Вот таким-то студентом и был Женя Замараев.

Со стороны посмотришь - парень как парень. Рубашка в пёструю клеточку, над губой, будто тень, усы только намечаются; щёки розовые, словно он их только что вымыл холодной водой и потёр мохнатым полотенцем. Плечи узкие. В пиджаке ещё куда ни шло, а снимет пиджак, фигура такая, точно рубашка на вешалке. И всё. А между прочим, говорит о себе во множественном числе: "Мы, научные работники". И Володя относится к брату Евгению с должным уважением и даже с почтением.

А как же! Посудите сами.

С тех пор как Женю приняли в университет, его стол превратился в музей. Да что музей - стол чудес! Так называл Володя стол брата. Сколько раз Володя обследовал всё, что было навалено между самопиской - только не карманной, а если вы знаете, такой настольной, что торчит из подставки, и зелёной лампой.

- Жень, - спросил как-то Володя, - а что это у тебя за железка на столе лежит?

- А ты почему знаешь?

- Так просто: проходил - увидел.

- Смотри, тронешь что на столе - отлупцую. Понял? Вот так.

- А я не трогаю. Только глазами смотрю. Глазами можно?

И какой же в это время у Володи был ангельский голосок! Хотя кто знает, как разговаривали ангелы, которых, по правде говоря, и не было. Но, в общем, выспрашивая у брата о всяких всячинах на его столе, Володя был тише, ласковее и воспитаннее любой пай-девочки. Задав последний вопрос можно ли трогать глазами, - он молча ждал ответа.

- Н-да, - сказал Женя, - не твоего это ума дело, но так и быть, расскажу. Это не железки, а луковицы... А ещё точнее - чеснок... Молчишь, не удивляешься?

- А чего удивляться: у тебя на столе что ни возьми, всё удивительное.

"Хитрюга, - подумал Женя, - но парень хоть куда". Он взял железный чеснок, утыканный острыми шипами:

- На, держи!

- Угу! - сказал Володя. - Кусается. Колется.

- Вот в том-то и дело. Раньше, эдак лет пятьсот назад, новгородцы разбрасывали такие железные чесночки на дороге, когда к городу скакала вражеская конница. Понятно?

- Чего понятнее, - кивнул Володя. - Лошади калечили ноги, падали, всадники летели на землю через головы коней, и атака захлёбывалась.

- Ну что у меня за брат! - разводил руки Женя. - Профессор... Нет, нет, клади на место. Вот так. И знай, что такие чесноки сработали ещё раз - во время Великой Отечественной войны. Железные чесноки, рассыпанные по земле, застревали в гусеницах танка и портили их. Слыхал?

- Слыхал.

- Силён ты у меня, Володька, - сказал Женя, - знаешь всё, как профессор! Вот так.

Женя очень любил это "вот так". И, ставя этим в разговоре точку, он проводил пальцем над губой, где намечались усы.

Володя положил на стол железный чеснок и, не поворачиваясь, попятился к двери. Было это в вечернее время, когда веки Володи тяжелеют, а шея отказывается держать голову. Нужна подушка...

"...Головной танк - на исходный рубеж! Огонь!"

Железная луковица не оставляла Володю в покое и во сне: лёжа на одном боку, он беззвучно отдавал боевую команду. Ему виделось, как ползут танки со свастикой и чёрно-белыми крестами, как заклинивают гусеницы и машины начинают крутиться волчком. И наши бьют по ним прямой наводкой. А повернувшись во сне на другой бок, он видел, как скачут всадники в железных панцирях и шлемах, даже лица закрыты железной маской и на руках железные перчатки. Стрелы отскакивают от этих всадников, как мячик от стены. Но вот споткнулся один конь, другой, третий... Всадники летят через голову, остаются распластанными на земле. В таком железном костюме не подняться.

Колючий чеснок сделал своё дело.

А наши конники тут как тут. Мечи так и сверкают. Пики поддевают железные доспехи врага.

"Руби! Коли!"

Только звон слышен - такая идёт рубка...

- ...Володя, вставай! В школу пора! Ты что, не слышишь, как звонит будильник?!

У ВОКЗАЛА

Да, трудно сказать, чья жизнь больше изменилась с тех пор, как Женя поступил на исторический факультет: его, Женина, или младшего брата Володи.

Володя мечтал стать командиром хотя бы небольшого отряда, но так, чтобы ему полагался ординарец, чтобы у него была кольчуга, стальной шлем и тяжёлый меч.

И вот теперь у него оказался уже ординарец - Костя Сахаров-Новгородский, как про себя называл Володя своего нового знакомого.

Мальчики встретились у Ленинградского вокзала в Москве ровно в час дня. Они были так точны, что подошли к будке Мосгорсправки одновременно с двух сторон. Во время этой встречи лишних слов говорено не было.