Шорох сухих листьев - Кнорре Федор Федорович. Страница 17

- Вот я живу на периферии и ничего подобного не думаю, - сказал четко и с удовольствием открытого столкновения в споре Платонов. - Вообще на периферии люди думают совершенно разное, как и в столицах. Деление на категории по месту жительства опоздало лет на тридцать, по-моему. Это только в кинофильмах почему-то любят показывать, как нравственный перелом в человеке разрешается тем, что он садится в вагон и уезжает из столицы... Предполагается, очевидно, что он, пройдя через чистилище поезда дальнего следования, высадится на станции назначения новым человеком...

- ...а я преклоняюсь перед людьми... - перекрикивая усилившийся шум, говорила заведующая лабораторией, но перед кем она преклонялась, уже нельзя было расслышать.

В дверях столовой возникли новые гости, вероятно очень значительные, потому что Наташа так и вспыхнула от удовольствия и даже воскликнула: "Ну, вот уж кого не ждали!.." - и, подбежав, трижды поцеловалась о женщиной в вечернем платье, откладывая в сторону какие-то коробки в шелковистой бумаге и охапку гибких, завернутых в целлофан цветов с длинными стеблями.

Снова поднялась волна тостов, Наташа, сияя, вставала, благодарила, и все стало похоже на настоящий праздник.

Платонов вежливо улыбался, кивал, когда все поздравляли, и задумывался, покручивая двумя пальцами за тоненькую ножку дымчатый бокал, переливавший радугой. Но как только улеглась волна поздравлений, Иннокентий снова вежливо попросил Платонова повернуться, шепнув:

- Амос Назарович... к вам...

"И чего ему от меня надо?" - подумал Платонов, глядя на того с мягко шевелившимися щеками и желтыми зубами, все продолжавшего медленно и тихо говорить, точно он был в комнате председатель.

- Да, я очень хочу услышать, что об этом думает наш директор школы! поддержала заведующая лабораторией, дружелюбно, но требовательно глядя на Платонова.

Едва поймав кончик разговора, Платонов переспросил:

- А что вы называете таким разговором "по душам"?

- Это каждый понимает, - сказал Амос Назарович. - В случае необходимости я вызываю к себе и говорю с ним по душам, вот о чем мы говорили.

- И получается? - спросил Платонов, чувствуя опять оживление открытого столкновения.

- Получается. А если нет - то уж не моя вина. Я сделал что мог. Конечно, есть такие, которые не поддаются. Ну, с такими у нас и разговор другой. Теперь вам понятно?

- Нет, - сказал Платонов и заметил, что лососиный нос быстро на него посмотрел с интересом. - Вы вызываете подведомственного вам человека, чтобы заглянуть в его душу, разбередить ее, что ли?

- Точно. Вот понимаете же, значит!

- Еще нет. А свою душу вы ему тоже раскрываете? Свои сокровенные мечты, ошибки и надежды? Ах, нет? Тогда это уже не "по душам", а только по чужой душе разговор.

- Да я-то тут при чем? Дело не в названии. Я вызываю человека, и я с ним...

Наташин муж, продолжая улыбаться и слушать свою соседку, внимательно покосился на Платонова и продолжал разговор.

- Правильно, - уже не останавливался Платонов, - предполагается, значит, что он должен раскрывать свою душу, а вы нет. А вам никогда не приходило в голову, что в ту минуту, когда вы стараетесь заглянуть ему в душу, он сидит против вас и занят той же самой работой: старается заглянуть в вашу? Например, старается понять, что там у вас? Стоит ли вам верить, раскрываться перед вами?

- Так, - с удовлетворением констатировал Наташин муж и опять улыбнулся в сторону своей собеседницы.

- Ну и пускай! Мне-то скрывать нечего!

- Вы не допускаете, что у него работа может пойти даже успешнее, чем у вас? Что он обнаружит в вас равнодушие к его судьбе, пренебрежение, необоснованную уверенность в своем превосходстве, что он почувствует, что вам на его душу-то в общем и наплевать, а нужен вам только исправно повинующийся работник?

- А кто же мне еще нужен? - вдруг обрадованно засмеялся Амос Назарович, катая во рту маринованную вишню. - Фрейд с его комплексами? Нет, голубчик, мы делом заняты, извините!

- Зачем же употреблять такие термины: душа! Даже в самом условном их смысле! Если говорить вообще о воспитании людей, то вся ошибка в удивительной уверенности, что есть у одних людей замки, а у других - ключи к этим замкам. И поскольку по должности эти ключи им вручены, их дело только ходить да щелкать: открывать своими ключами эти замки. А это не соответствует действительности: вы щелкаете, а замки-то не открываются.

- Так-с, печальное признание в устах директора и воспитателя нашей молодежи. Значит, вы видите кругом одни загадки? Таинственные психические лабиринты, куда не влезешь? А влезешь - не вылезешь? Непознаваемое, что ли?

- Вот как сразу, - сказал Платонов, поворачивая бокал на скользкой скатерти. - Либо все как на ладони, либо "непознаваемое"? А может быть, просто такие сложные системы, которые не поддаются ключу от висячего амбарного замка?

Амос Назарович еще покатал во рту вишню, медленно разжевал, показывая, до чего несокрушим в своей позиции, вынул двумя пальцами косточку и отложил на край тарелки. И только после этого снисходительно резюмировал:

- С вашими третьеклассниками вам, конечно, можно себе позволить всякое такое, а тем, кто вкалывает, так сказать, на переднем крае, - не до того. Тресни, а дай результат! С нас спрашивают! - И он ради еще большей непринужденности потянулся, зачерпнул ложечкой, высыпал на тарелку еще несколько маринованных вишен и, осторожно выбрав себе одну, отправил ее в рот и стал там перекатывать, не торопясь съесть.

- А мы там, на периферии, - вызывающе скромно протянул Платонов, находимся в полной уверенности, что уж кто-кто, а мы-то на самом переднем крае. Вот ведь как!

- Преклоняюсь! - сказала заведующая лабораторией и стукнула маленькой рукой с кольцом по столу.

- Ну, космических кораблей вы там, наверное, не делаете? - невнятно из-за вишни заметил Амос Назарович, которому разговор, видимо, уже перестал доставлять материал для веских рассуждений вслух и потому надоел.

- Нет, не делаем, - сухо проговорил Платонов, - мы только готовим личный состав для их команд! И кадры для пяти тысяч заводов, где их делают, и готовим тех, кто их будет кормить, и так далее. И мы в нашем непомерном самомнении воображаем даже, что судьба мира зависит именно от того, полетят ли на этих кораблях умственные недоросли, фельдфебели, полуавтоматы или умные, добрые и свободные люди.

- Ну, это лирика, - сказал Амос Назарович.

- Безусловно! - подтвердил Платонов. - Она-то у нас и ценится.

Лососиный Иннокентий вдруг глянул на Платонова неожиданно умным и приветливым глазом, усмехнулся и тотчас утопил нос вместе с усмешкой в широком бокале, чтоб не обидеть Амоса Назаровича, все катавшего и катавшего вишню с видом превосходства.

- Ну что? Платонов тут все изрекает прописные истины? - спросила Наташа. Она обошла вокруг стола, разговаривая со всеми гостями по очереди, и теперь добралась и до Амоса Назаровича.

- Лирика... Лирика... - с деланным добродушием пробурчал Амос Назарович.

Многие гости уже вставали со своих мест, переходили в гостиную, где уже заиграл магнитофон и появились запотевшие графины и тарелки с жареным миндалем и узкие бокалы с разноцветными соломинками.

Платонов почувствовал, что его схватили за руку, и узнал Наташу. Она вытянула его в коридор, протащила до самой кухни.

В кухне было прохладно, тихо - тут ничего не готовили, все было из ресторана, и обе плиты, электрическая и газовая, сверкали чистые, точно в магазине. Внизу, за окном, очень далеко были видны бесчисленные огни ночного города, и в темном небе стояло необъятное розовое зарево.

- Мне завтра уезжать, Платонов, - сказала Наташа, отворяя дверцу холодильника. - Хочешь чего-нибудь выпить? Нет? Все равно выпей! Вот, на, это шампанское... - Она налила ему и себе и села на низенькую скамеечку у раскрытой дверцы холодильника, освещенная его молочным светом. - Не воображай, что я пьяная. Но не воображай, что я уж вовсе трезвая.